Эффект Плацебо

— Эдвард… Тихий женский голос робким лучиком света пробивается через густой туман полузабытья, окутавший мысли лежащего на кровати Кадогана. Брови мужчины едва дрогнули, образовав почти незаметную морщинку на переносице. Одна рука, лежащая на груди, медленно сжала уголок одеяла: всё тело потихоньку пробуждалось из глубокого сна, отзываясь на призрачное тепло ладони, что, не касаясь, нависла над его щекой. Эдвард не хотел открывать глаза, задержал дыхание, напряжённо замирая, концентрируя всё своё существо на участке кожи, по которому, как ему показалось, скользнули подушечки знакомых пальцев. Ласковый, шепчущий тембр повторил у самого уха англичанина: — Эдвард… Веки Кадогана неторопливо, настороженно приоткрылись: сквозь подрагивающие ресницы в тьме гостиничной комнаты молодой человек почти разглядел очертания женского силуэта. Приподнявшись на локтях, Эдвард просипел охрипшим после сна голосом: — Ма… Он даже не успел договорить, как видение рассыпалось в блеклых лунных лучах, пробивающих сквозь кое-как прикрытые шторы. Издав негромкий стон, Кадоган обессилено плюхнулся обратно на подушки, взъерошивая и без того растрёпанные волосы, повернул голову в сторону раскиданных по прикроватному столику таблеток: кажется, он, к своему же удивлению, не рассчитал и зря намешал в такой дозе зопиклон и гликодин — ночные галлюцинации не входили в его планы отключиться до позднего утра, дав отдохнуть работающему на износ мозгу. Всё же впасть в глубокий сон не получилось — к горлу уже подступала ожидаемая тошнота. Да и чёрт с ним, Эдвард решил, что не даст яду просто так покинуть его организм, только не сегодня, когда ему это было так необходимо. Сделав несколько тяжёлых, глубоких вдохов, молодой человек присел на краю кровати, включая ночник: линии отельного номера теряли всякую форму и танцевали перед глазами, предаваясь своим особым, хаотичным движениям. Мутить начинало всё больше — несмотря на твёрдое желание Кадогана сдержать приступ, мужчина не успел даже определить местонахождение графина с водой, так как секунду спустя единственной целью стало вовремя добежать до ванной комнаты. Хватаясь за любую встревающую на пути мебель в качестве опоры, шатающийся Эдвард помчался по направлению к туалету, и ещё через мгновение номер оглушили звуки выходящего из англичанина медицинского коктейля. Какое-то время мужчина в качестве перестраховки провёл на коленях, держась дрожащими руками за ободок унитаза, затем неторопливо встал, подошёл к раковине и включил холодную воду, методично вымыл руки, затем прополоскал рот и всполоснул лицо, после пройдя мокрой прохладной ладонью по заднему участку шеи. Так и не взглянув на себя в зеркало, Кадоган вернулся обратно в гостиную, замер напротив окна, лениво приоткрывая закрывающую вид штору: дорогие яхты бесшумно качались на спокойных водах крупной гавани озера Меларен, которую освещала полная луна, теряя часть света в черепицах старых треугольных крыш. На набережной ни души. Для столицы Стокгольм спал излишне спокойно, непростительно беззаботно на взгляд Эдварда, привыкшего к дерзкому, энергичному Лондону — единственному городу, который своим надоедливым шумом не давал англичанину оставаться наедине с самим собой. Что ж, раз с таблетками сразу не получилось, можно попробовать начать разогреваться с алкоголя — проработанная схема. На ассортимент мини-бара рассчитывать не стоило, ровно как и на услужливых ночных портье, тошнотворно-приторную улыбку которых Кадоган не горел желанием видеть. Наспех натянув висевшую на спинку кресла футболку, молодой человек влез в кроссовки и, накинув на плечо кожаную куртку, вышел из номера, захватывая торчащую над включателем света карту-ключ. Идя по коридору отеля, мужчина бросил короткий взгляд на дверь брата — уж Кристофер-то точно спит как убитый, и, пожалуй, это единственная черта, которой он искренне завидовал. Интуиция Эдварда не подвела — выйдя из отеля он свернул в первый попавшийся переулок и почти сразу наткнулся на круглосуточный ларёк, который содержал очередной мигрант с Ближнего Востока. Хозяин магазина, облокотившись на прилавок кассы, смотрел на висящем в дальнем углу дешевом телевизоре повтор какого-то футбольного матча и, казалось, был не рад такому позднему случайному гостю, нарушившему его заслуженный отдых. Впрочем, эта негостеприимность быстро улетучилась, когда задумчивый рыжеволосый парень, тоже явно не горящий желанием долго наслаждаться чужим обществом, показал продавцу взятую с полки бутылку джина и, оставив на столе крупную купюру, сухо кивнул и вышел, не дожидаясь сдачи. Добравшись обратно до набережной, Эдвард выбрал неосвещённое фонарями место, спустился к самой кромке воды, постелил на брусчатку куртку, снял кроссовки и закатал джинсы до щиколотки, усевшись на самый край каменной кладки, свесил ноги, окуная их в прозрачную гладь озера. Немного повертев бутылку в руках, мужчина открутил крышку и сделал первый большой глоток: ожидаемо яркий вкус спирта, чего ещё ожидать от нелицензированного алкоголя в затерянном третьесортном магазинчике — то, что нужно. Осилив залпом ещё три-четыре подхода, Кадоган оторвался от голышка, облизывая скатывающуюся с уголка рта каплю джина, откинул голову в чужое северное небо и выдохнул облачко пара, исчезнувшее в покрикиваниях чаек и шуме рельс от останавливающегося неподалёку ночного трамвая. Необходимо было напиться как можно быстрее, потому что образы, которые как личные карманные бесы преследовали Эдварда с раннего детства, вновь начинали вырисовываться в блестящей водной ряби, но сейчас Кадоган опасался разглядеть в глубине озера нечто иное, что должен был сжечь дотла огромный костёр в Скансене. Перед покрасневшими от усталости глазами вспыхивает снопами искр необратимое — спутавшиеся от танцев локоны, ритмичные напевы народных шведских песен, оголённое плечо, напряжённое от скользящей по нему ладони мужчины, прохлада мокрой от росы травы, в которую вжимаются два разгорячённых тела… Большим пальцем Эдвард невольно чуть не провёл по сухой нижней губе, которую ещё несколько часов назад опалил острый кончик языка малышки Харрис. Так, в пекло это всё. Закипающая внутри злоба не могла найти выхода, прячась в отчаянных глотках алкоголя, скребущих изнутри горло. Было покончено с половиной бутылки, и вот черёд нового воспоминания, гораздо более старого и привычного, саднящими царапинами покрывающего сердце молодого человека. Тёплый, пахнущий свежестью кашемировый свитер мамы, в который Эдвард любил утыкаться во время просмотра детективных фильмов из коллекции миссис Кадоган. Кристофер в отличие от брата не любил такие тихие, спокойные вечера, ему больше были по душе активные спортивные игры, любовь к которым передалась ему от отца. Даже удивительно, что идентичные на первый взгляд близнецы так строго распределили между собой фамильные черты, именно поэтому каждый из них стал любимчиком одного родителя, и чаще всего выходные братья проводили порознь, каждый занимаясь своим делом. Когда же доходило до совместных игр, то Эдвард поначалу открыто обижался, что ему достаются роли злодеев и главных отбросов общества, но Кристофер был непреклонен, закатывая истерики и вынуждая Эда идти на попятную, так как выносить это нытьё было себе дороже — няня доносила на ссоры близнецов родителям, а выслушивать гневные тирады отца о достоинстве Кадоганов уже с малых лет было невыносимо. Но после очередного такого конфликта мама сказала то, что навсегда отпечаталось в задворках памяти Эдварда: «Понимаешь, дорогой, зло тоже необходимо, иначе понять добро было бы невозможно». После этого мальчик с особым одухотворением предался своей роли «злобного гения», теперь Кристофера раздражало то, что всю его героическую сущность давит в пух и прах расчетливый, бесстрастный интеллект брата. С тех пор Эдварда всю жизнь особенно интересовали трагизм и непринятие обществом сложных, противоречивых людей, скрытых в тени положительных личностей. Зачем сопереживать страдающим от произвола мафии мирным гражданам, когда есть Майкл Корлеоне? Ещё немного джина, и перед закрывающимися глазами постепенно пьянеющего Эдварда та ночь его детства, что изменила его жизнь. А, впрочем, изменила ли? Или лишь показала, где ему место в этом гниющем мирке? Он отчаянно прокручивал старую, потрёпанную плёнку его разума, безрезультатно пытаясь понять, что же он тогда упустил, что не уловил его слишком детский взгляд на вещи. «Трагедия в поместье Кадоган: шестилетний наследник нашёл тело своей матери» — газеты пестрили громкими заголовками, сделав из всего случившегося театральную драму, в которой все действующие персонажи казались безликими манекенами. К сожалению, меньше всего Эдвард помнил скопление журналистов у ворот особняка, а вот руку матери, безжизненно свисающую из ванной, он будет вспоминать не раз, и заглушить эту опустошающую боль не помогут никакие таблетки и курсы психотерапии, где он станет постоянным посетителем. Официальное постановление полиции: несчастный случай из-за передоза антидепрессантов. Имеющиеся доказательства: показания врачей, выписки лекарств, допросы прислуги и членов семьи, свидетельствующие об эмоциональной нестабильности погибшей. Миссис Кадоган, вероятно, приняла недопустимо большую дозу медикаментов, залезла в ванную и, отключившись там, случайно утонула. Никаких следов борьбы, насильственная смерть исключалась за неимением доказательств. Иногда Эдвард задумывался, что произошло бы, скажи он одну маленькую деталь, свидетелем которой он стал в ту ночь. Лёжа с фонариком под одеялом и читая, он забылся и засиделся допоздна, когда кроме умиротворённых посапываний Кристофера услышал отголоски криков, исходящих из соседней комнаты — маминой спальни. Ссоры между мистером и миссис Кадоган редкостью не были, но в этот раз голоса были гораздо громче, и до мальчика донёсся звук чего-то тяжёлого, падающего на пол. Испуганный Эдвард тут же выбежал босиком в коридор, прислоняясь к двери и вслушиваясь в обрывки женских криков: «… не позволю… позоришь семью… ненавижу… эта Сильвер-Харрис тебя просто использует… жалкий…». Сильвер-Харрис. Магический набор слов, пробуждающих в ребёнке нетипичную для его лет острую ненависть, проклятие, появляющееся в каждой ругани родителей и заставляющее маму горько, надрывисто плакать. В дверь стукнулся ещё какой-то брошенный предмет, и маленький Кадоган отпрянул, непроизвольно вскрикнув. Шум резко прекратился, и на пороге появился раскрасневшийся, суровый Лукас, поправляющий манжеты пиджака: — Ты что здесь потерял? Марш к себе. — Простите… Сэр, — Эдвард пробормотал что-то невразумительное и метнулся к своей комнате, даже не успев заглянуть внутрь материнской спальни, но обещая себе прийти к ней рано утром и просто полежать рядом после такой неспокойной ночи. Вживую он её больше не видел. Что это было? Самоубийство? Несчастный случай? Хитро обставленное убийство? Произошедшее тогда в семье Кадоганов быстро обрело статус табу, а совсем скоро и вовсе затуманилось несчастным случаем, который произошел с Лукасом на одном из многочисленных балов, что ещё больше укрепило отторжение Эдварда к некоей Аннет, которую то и дело звал лежащий в палате бредящий отец. Ребёнку было проще винить во всём таинственный образ незнакомки, чем перекладывать вину за всё, случившееся в семье, на Лукаса. Его новообретённая инвалидность поставила перед близнецами гораздо более острые вопросы и проблемы, которые требовали решения, нежели чем бесконечная скорбь по матери. Хотя, Эдварду казалось, что по-настоящему оплакивал её смерть и хранил память о ней только он — для Кристофера миссис Кадоган осталась туманным детским воспоминанием, которое тот предпочёл стереть, что Эд категорически отказывался принимать. С походом в частную школу братья ещё больше отдалились друг от друга, пока один наслаждался новообретёнными друзьями, прослыл душой компании и один за другим покорял вершины в рейтингах спортивных кружков, другой практически всё время проводил в одиночестве, либо занимаясь, либо прячась с книгами в самых отдалённых местах школы. Когда Эдварду становилось совсем скучно, тот играл роль своего экстраверта-братца, насмехаясь над людьми, неспособными отличить их, таких разных, друг от друга. Он с удивлением отметил, что к нему тянутся чуть ли не больше, чем к обаятельному Кристоферу — тому не хватало дерзости и того едкого чувства юмора, которые развились у презирающего скучных богатеньких детишек Эдварда. Когда же Кристофер узнал о проделках своего близнеца, которые тот проворачивал у него за спиной, то стал использовать это себе во благо: Эду удалось подружиться со сливками общества школы, добиться расположения которых до этого его брату не удавалось. Естественно не за бесплатно — на месяц Кристофер обязался взять на себя все карманные расходы брата. Несмотря на высокие оценки, ассоциальность Эдварда стала часто фигурировать в отчётах об успеваемости, попадавших на стол Кадогана-старшего. Тот не стал вдаваться в подробности такого поведения и молча отправил отпрыска к семейному психиатру — ещё одна значительная веха в биографии Эдварда, и так до этого прослывшего белой вороной в знаменитом семействе. Тогда ему после первой сессии сразу поставили диагноз — обсессивно-компульсивное расстройство. «Точно сказать трудно, могло повлиять много факторов — наследственность (естественно со стороны «нестабильной матери» как позже высказался отец), факт того, что он один из однояйцевых близнецов, высокий коэффициент интеллекта, личная психическая травма… Да всё вместе. Не переживайте, я пропишу хорошие таблетки, он теперь под наблюдением», — психиатр по-деловому покручивал в руке стакан с виски, объясняя Лукасу итоги разговора, а Эдвард подслушивал всё, стоя на четвереньках у приоткрытой щёлки дверного проёма. Так мальчику открылся дивный новый мир таблеток. Начав приём своих первых психотропных препаратов, он быстро определил, что стоит принять чуть больше — и внутри сразу становится легче, постоянно работающий мозг получает невиданную ранее разрядку, и сон, ставший крепче, ещё никогда не казался столь красочным и полным необъяснимой радости. Главное — Эдвард начал видеть маму. Она приходила к нему в грёзах так чётко, что он почти чувствовал её запах, надолго остававшийся после этого в носу, убаюкивающий голос и нежные руки. А потом снова накрывала пустота, что была страшнее любой физической боли. Кадоган стал экспериментировать — вычитывал в медицинских учебниках и интернет-форумах симптомы и показания к применению разных таблеток, и на приёмах у психотерапевта выдумывал всё новые причины своей тревожности, постепенно накапливая дома целый арсенал антидепрессантов, комбинируя их в той или иной пропорции. Когда Лукасу поступил тревожный звонок от доктора о том, что тот еле успевает выписывать ребёнку рецепты, тот и бровью не повёл и сказал, что заплатит любые деньги, лишь бы его непутёвый сын был более покладистым. Эдвард хмыкнул, полностью ложась на отдающий холодом камень набережной. Что ж, папочке и одного удобного наследника было более чем достаточно, а вечно семенящий под боком замкнутый в своём одиночестве ребёнок, напоминающий истеричную мать даже в пристрастии к медикаментам, не приносит ничего, кроме лишних забот. Брак на производстве. Если бы он был пистолетом на оружейном заводе отца, то его бы незамедлительно спустили в утиль, но увы, он обречён до конца своих дней быть в СМИ «одним из близнецов», которых не особо стремились различать друг от друга. Коррупционная система сыграла свою роль — и вот, благодаря проплаченному психиатру, Кадоган-младший начал свободно получать всё, что пожелает. Своего рода негласный договор с отцом: я не лезу в твои дела, а ты в мои. Мальчик открыл для себя множество лекарственных комбинаций, каждая из которых так или иначе вырывала его из невыносимой тяжести реальности, притупляя или же обостряя восприятие. Диазепам, трамадол, фенибут, прочие опиоидные анальгетики, транквилизаторы… Опытным путём он выявлял необходимые для себя дозы, запоминая что и в каком количестве даёт самый мощный эффект. Конечно, без эксцессов не обошлось. В 16 лет Эдвард впервые попал в центр для наркозависимых, намешав сумасшедший коктейль из психостимуляторов и алкоголя — Кристофер нашёл его на полу спальни в луже из собственной рвоты с пеной на губах. Сначала несколько недель в коме, а придя в сознание и проведя в палате ещё какой-то срок, сходящий с ума от безделия Эдвард начал испытывать настолько стойкое отвращение к больницам, что зарекнулся больше никогда туда не попадать — каждый день был похож на предыдущий, по телевизору крутили одни и те же заунывные передачи про жизнь в дикой природе, да и обращались с ним слишком обходительно, как с человеком, которого обязательно надо пожалеть. Откровенный бред: жалеть за то, что не рассчитал с тем, как стереть себя на время с этой глупой, жестокой планеты? Иногда мальчику казалось, что те две недели в коме были лучшими в его жизни. Естественно рисковать репутацией Кадоган-старший не стал — Эдварда на год отправили в рехаб в Соединённые Штаты, ссылаясь на то, что юное дарование получило предложение стажироваться по обмену в одной из местных закрытых школ. Ему и правда не составило труда проучиться то время на удалённом режиме, да и с завязкой проблем не возникло — Кадоган с удивлением обнаружил, что без появления навязчивых мыслей и ломки может остановить приём лекарств в любой момент, только вот это лишает его единственных моментов спокойствия и внутренней тишины. Он стал гораздо более осмотрительным в плане дозировки и ассортимента потребляемых таблеток, пребывание в центре вынудило его больше общаться с окружающими, прокачивая своё природное обаяние на максимум — Эдвард понял свою внешнюю привлекательность и научился использовать людей в качестве инструментов достижения цели. Это стало своего рода игрой: несколько брошенных на молоденькую медсестричку взглядов снизу-вверх, шаловливая улыбка, абсолютно случайные касания, когда она подносит стакан с водой, глупый флирт и в довершение грустный рассказ о злобном отце и тяготах жизни, которые она скрашивает своим присутствием — базовая формула, которая гарантировала появление парочки спасительных пилюль про запас. Если несколько раз за год Кристофер приезжал навестить брата, то Лукас, ссылаясь на то, что перелёт в его состоянии ему принесёт больше вреда, чем пользы, ограничился телефонным звонком на день рождения. Тем больше было его потрясение, когда обратно в Лондон на Рождество вернулся не нелюдимый тихоня-Эдвард, а вполне себе рассудительный молодой человек, открыто, с дерзким огоньком самоуверенности смотрящий в глаза и тут же очаровавший своим участливым обращением весь персонал поместья Кадоганов. Уже на следующий день юноша был вызван в кабинет отца, где наравне с Кристофером был введён в курс рабочих дел и впервые начал принимать участие в семейном бизнесе, в ходе чего нашлось-таки применение его незаурядным умственным способностям. За это Эдвард чуть было не начал испытывать презрение к Лукасу: тому понадобились лишь сутки, чтобы забыть о прошлом своих отношений с сыном, ведь теперь тот представлял улучшенную копию себя, носителя достойной фамилии. Если бы отец знал, что это всего лишь маска, очередная роль, придуманная от скуки… Неприязнь к отцу сменилась злорадным весельем от того, как легко было его убедить в своём перевоспитании, да и самомнение Эдварда вкупе с фактом того, что впервые в жизни он стал для Кадогана-старшего чуть ли не заметнее Кристофера, сделали своё дело — по итогу парень просто наслаждался неожиданно нагрянувшим триумфом, и неважно, что его вовсе не интересовало кровавое предприятие Лукаса. Что касается медикаментов, принимать он их не перестал, то давая себе передышку, то уходя в откровенный загул. Последние полгода вплоть до поездки в Швецию Эдвард ходил чистым. Если не считать таблетки под названием «Агата Харрис». Джина оставалось ещё на несколько глотков, и уже пьяный англичанин самозабвенно поглотил остатки, наблюдая, как летающие по скандинавскому небу мерцающие блики формируют новые созвездия. На редкость безоблачно. Похожая ночь была и неделю назад на русском благотворительном балу, где он впервые увидел её. Когда в лондонском высшем обществе прогремела новость о смерти Аннет, в доме Кадоганов чуть ли не был объявлен национальный праздник: Эдвард и сам был рад, что самый страшный кошмар его детства умер, причём не самой достойной смертью — как по нему, эта сука Сильвер-Харрис заслуживала чего-то и пострашнее. От личной расправы мужчину останавливало только уважение памяти матери, которая бы никогда не смогла оправдать такой выброс гнева, пусть даже и праведный. Даже несмотря на свою изобретательность и изворотливость, Эдвард не исключал, что может в итоге попасть за решётку, а такой роскоши позволить он себе не мог — слишком многое было на кону. В один из вечеров после кончины Аннет за семейным ужином Лукас поднял вопрос о том, что с превеликим удовольствием бы наблюдал, как разваливается дело, которое женщина выстраивала годами. Отстранённо водящий вилкой по своей тарелке Эдвард безэмоционально бросил: — Зачем разваливать бизнес, когда можно пристроить его в надёжные руки? Лукас отложил столовые приборы, поднеся ко рту белоснежную салфетку: — Что ты имеешь в виду? Эдвард расслабленно откинулся на спинку стула, разведя руками: — То, что нам не помешает расширить семейное производство. — И как ты предлагаешь это сделать? Лицо молодого человека озарила по-лисьему хитрая улыбка: — Способом, проверенным веками монархии — династическим браком. Кристофер, до этого с интересом наблюдающий за ходом беседы, прыснул от вырвавшегося смешка: — Мне стоит ехать и заказывать костюм шафера? — Ну почему же, я предлагаю женить тебя. — Это почему? Эдвард положил ладонь на грудь и прокряхтел: 
— Кристофер, я родился на пять минут раньше, поэтому слишком стар для этого дерьма. Лукас в замешательстве покачал головой: — Постой, откуда вообще взялась идея с женитьбой? — Из завещания, — Эдвард чинно отпил вино из бокала, выдерживая маленькую паузу и оглядывая своё семейство — Боже правый, вы правда не додумались узнать про него? С кем я живу… — Эдвард, к делу! — Кадоган-старший раздражённо рявкнул, что только позабавило его довольного сына. — Я подумал, что это может быть нам интересно, вот и заплатил их нотариусу за то, чтобы взглянуть на последнее волеизъявление Сильвер-Харрис, — говоря эту фамилию вслух Эд едва сдержался, чтобы не поморщиться, — Ей стоило тщательнее подбирать персонал. По условию завещания всё унаследует её племянница — тут девчонке не повезло, старушка была патриархально настроена. Если не выйдет замуж в ближайшее время — плакали её денежки. Думаю, сейчас очень кстати бы появиться более опытному в бизнесе принцу на белом коне, который спасёт вчерашнюю студентку от внезапно навалившихся обязательств и займётся всеми делами, оставляя новоиспеченную супругу пить на веранде мартини. В столовой нависла напряжённая тишина, которую прервал задумчиво растягивающий слова Лукас: — Что ж, мы ничего не теряем, можно и попробовать. Раньше её выхода в свет смысла навязываться нет, уж больно это будет подозрительно. Вряд ли во время расследования и похорон у неё образуется толпа женихов, в доме разве что её родственники, да полицейские… Если что-то пойдёт не так, то всегда можно прибегнуть к иным, более радикальным способам. — Что ты, папа, Кристофер же само очарование, что может пойти не так? Вспомни только нашу репетиторшу по вступительным в Итон…, — Эдварда под столом больно пнул ногой громко кашлянувший брат. — К слову, спасибо, что решили использовать меня без права голоса, — Кристофер недовольно сжал губы, приглаживая рукой и без того идеально зализанные волосы. — Эй, расслабься — Эдвард приобнял своего брата-близнеца за плечи, — Во-первых, это во благо семьи, во-вторых она, говорят, недурна собой, поэтому страдать ты точно не будешь. Если хочешь, будем меняться, готов забирать её иногда по ночам. Но тогда у неё точно возникнет вопрос почему её муж иногда бывает настолько плох в постели… Ехидно хихикающему Эду прилетел подзатыльник, а Лукас уже не слушал продолжившиеся препирания за столом, выстраивая в голове фундаментальные планы о счастливом будущем в качестве главы двух компаний. О перспективности своей выигрышной идеи Эдвард задумался в минуту, когда воочию увидел Агату на благотворительном балу. Она впорхнула в зал в сопровождении целой компании людей, придерживая самого горделиво выглядящего из них за руку, и взгляды собравшихся невольно обратились к участнице самых громких событий последнего сезона. Роскошная и недоступная, прямо держа спину, она проходила через центр зала размеренным шагом, между делом осматривая окруживший её бомонд. В затылке тупой болью отозвалась странное замечание: а ведь она потеряла гораздо больше членов семьи, чем Эдвард, так почему же в ней столько раздражающей, сбивающей с ног жизненной энергии? Кадогану показалось, что её искрящие любопытством глаза на мгновение прошлись по его лицу, оставляя на нём тепло своих зелёных радужек. Не было смысла скрывать — Агата в своём лазорево-голубом платье была красива, восхитительно красива, и Эдвард растерянно сжал ручку бокала с шампанским, потому что изнутри его поглотил полный отчаяния стон: он впервые почувствовал своё родство с Лукасом столь отчётливо, поражаясь их семейной предрасположенности к роду Харрис. Длилось это ощущение недолго, холодный ум Кадогана быстро отмёл в сторону ненужные мысли — он списал это на типичную реакцию любого мужчины, который увидел проходящую мимо хорошенькую девушку. Агата должна была стать для него своего рода экспонатом в музее — наблюдать со стороны можно, но приближаться запрещено, это разрушило бы не только весь план, но и принципы Эдварда: ненависть к Аннет была слишком сильна и автоматически транслировалась на всех её родственников. Харрис и сейчас показывала свою схожесть с тётушкой: та же спесь, показная манерная гордость, которую возвели в высшем обществе в абсолют, и которую так презирал Кадоган, та же кокетливость в движениях, когда она салютовала сопровождающему её мужчине бокалом с игристым напитком. А он неплох, интересно, у Кристофера есть шанс её зацепить? Эдвард был невысокого мнения о способностях своего жеманного брата, но с облегчением увидел, как тот целует Агате руку у подножия лестницы. Первый шаг был сделан, главное, уговорить её на танец. Смешиваясь с гудящей толпой, Эд проследовал в банкетную зону, где налил себе ещё шампанского, выпил залпом один бокал, затем другой, пытаясь привести в порядок бегающие вразнобой мысли. Из транса его выбил хлопок по плечу: — А она и правда горячая штучка. Ещё не жалеешь? — Кристофер мечтательно облокотился на столик, засовывая руки в карманы. — Нет. Наслаждайся, — Эдвард процедил пару слов сквозь зубы, хмуро закидывая в рот корзиночку с чёрной икрой, — Она согласилась на танец? — Да, вальс будет за мной. — Что ж, не налажай. — За меня не беспокойся, лучше последи за собой. Не хочу читать завтра в газетах про дебош пьяного Кадогана и видеть на фотографиях лицо, подозрительно напоминающее моё. — Ты слишком высокого мнения о нашем внешнем сходстве, — Эдвард игриво взмахнул бровями и поставил очередной опустошённый бокал на стол. Кристофер лишь опустил глаза, изогнул уголок губы в подобии улыбки и отошёл от брата, растворяясь в чреде шлейфов и смокингов, а Эду в этом гуле из неразборчивых бесед и заунывных звуков оркестра вдруг стало нестерпимо тяжело, грудную клетку разрывало изнутри щемящее чувство тоски, разрастающееся внутри как смертоносное торнадо. Пальцы правой руки полезли в карман брюк, нащупав там стеклянную баночку с диазепамом, тем, что могло немного облегчить вечер. Эдвард был в завязке достаточно долго, можно было и позволить себе немного расслабиться, иначе вытерпеть ещё несколько часов в этом обществе будет невыносимо. Молодой человек решительно направился к туалетам, и на повороте к ним, пошатнувшись, остановился, потому что в него со всего разбега влетело небесно-голубое облачко из цветов: — О, Кристофер, это вы. Прошу прощения, мне очень неловко, — девушка инстинктивно отряхнула лацканы его смокинга, в которые до этого упёрлась ладонями. Эдвард замер, давая себе секунду, чтобы вблизи насладиться неидеальностью Агаты Харрис, как её курносый веснушчатый носик выбивается из остальных аристократичных черт лица, как асимметрично вылезает одна прядь волос из сложно-собранной причёски. Мужчина быстро включился в ситуацию, делая виновато-глупое выражение лица своего брата: — Что вы, мисс Харрис, это вы меня простите, не стоило так резко поворачивать за угол. Агата нервно одёрнула свою перчатку: — Забавно, на балу столько людей, и только вас я встречаю уже второй раз за десять минут. Уж не судьба ли это? Эдвард уже сделал шаг в сторону, сложив руки за спиной сравнялся с Харрис плечами и едва заметно наклонился в её сторону, заговорщически проговорив у самого её уха, колыхнув дыханием лежащий на шее локон: — Или я просто ужасный злодей, который вас преследует. На вашем месте я был бы осмотрительнее. Не смотря в её сторону он пошёл дальше, уловив движение девушки, когда та обернулась ему вслед: — Знаете, чтобы понимать добро, необходимо познать и зло. С недавних пор я в этом убедилась ещё больше. Увидимся на вальсе. К счастью, Агата быстро развернулась и ушла в зал, иначе бы стала свидетельницей того, как Кадоган замер, выпрямляясь как струна. Эти слова пулей вошли ему в позвоночник, обездвиживая и лишая всякой возможности функционировать. В разрывающихся от частого пульса висках билась одна фраза, та самая, что таилась на подкорке всего его существа, определившая главную идею, оставленную ему в наследие матерью. Эта чёртова девка не могла так взять и кинуть в него без предупреждения его же снарядом, она не понимает правил игры, в которую он играет. Неидеальная Агата идеально заполнила пустоты его потерянной души, наполняя изнутри ощущением давно забытого интереса и ребяческого азарта, подгоняемых жаждой мести. Эдвард в ступоре зашёл в кабинку туалета, закрыл за собой дверь, достал банку с таблетками и, замерев, медленно перевернул её, вываливая всё содержимое в унитаз. Будто в части мозга, отвечающей за эмоции, спустился курок, и мужчина громко, заливисто расхохотался, наблюдая, как диазепам смывается в глубины канализации. Кажется, у него появилась новая зависимость, и он не был уверен, что она поддаётся лечению. Вплоть до поездки в Стокгольм Кадоган держал себя в руках, лишь один раз пришлось показаться, попав в нелепую ситуацию в саду во время бала. Именно Эдвард скоординировал брата по покупке билетов на тот рейс, которым полетит Харрис (у Лукаса были неплохие связи среди авиаперевозчиков), намекнул ему столкнуться с ней на борту и обменяться телефонами, чего его брат не удосужился сделать в ходе первой встречи. В итоге его личная заинтересованность начала брать верх: в конце концов не было ничего плохого в том, что он внесёт свой вклад в общее дело, немного позабавившись с Агатой. Она даже не поймёт, что он не Кристофер — это не удавалось даже их отцу. Зачем в Скансене она, почти не зная его, позволила ему зайти так далеко? Зачем он не сдержался и так быстро поцеловал её? Как Эдвард ненавидел себя, нависая над Харрис, скользя рукой по её тоненькой, покрывшейся испариной от долгих танцев шее, смыкая пальцы у подбородка, жадно припечатывая её к себе, давая языку Агаты требовательно врываться к нему в рот. Ненавидел сжимающие его пиджак кулачки и бедро, бесконтрольной волной подающееся к его паху. Ненавидел её выдыхание на грани стона, за которое он больно прикусил её пухлую нижнюю губу и зубами потянул её на себя, отчего она рыкнула и вцепилась в волосы на его затылке. Эта своенравная англичанка проникала в его кровь, уничтожающей отравой расползалась по артериям и венам со скоростью, которой не могли достичь даже его излюбленные лекарства. И никогда до этого Эдвард не чувствовал такой опасности, исходящей от губительного пристрастия, ни один препарат не заставлял его разрываться от такого количества злости, желания и горечи от осознания невозможности происходящего. Подобного больше нельзя себе позволить, это всего лишь последствия пьяного веселья у костра и атмосфера праздника. Она была и до конца останется наследницей Аннет, а он из-за неё лишился матери, чуть было не потерял отца и погряз в болоте жизни без шанса на спасение. Единственное, что имеет значение — это воспоминания о той, что единственная во всём мире любила его, и то, что Кадоган сейчас делает, сродни предательству. Эдвард будет не Эдвард, если не выполнит то, что изначально задумал — отдаст Харрис коршунам его семейки на растерзание. И поделом. Возвратившись из Скансена в Стокгольм, обуреваемый слишком большим диапазоном чувств, англичанин впервые за полгода принял смесь из нескольких лекарств и через некоторое время отключился.

* * *

Пошатываясь, мужчина вытащил ноги из воды, встал с брусчатки, снова закидывая на плечо куртку, захватил стоящую рядом обувь и, посвистывая, направился обратно в номер, выбросив по дороге пустую бутылку из-под джина. С нескольких попыток прорваться внутрь комнаты он наконец-то вставил карту в разъём и вошёл в гостиную, кинув на пол верхнюю одежду и футболку. Взяв со столика горстку из намешанных таблеток, молодой человек с разбега плюхнулся на кровать, лёг на спину, раскидывая руки и ноги в позе морской звезды и закрыл глаза, подмечая последние обрывки сознания. Было до смешного глупо делать из Агаты Харрис громоотвод, выстроенный на руинах его бытия. Долбаный эффект плацебо — та пресловутая иллюстрация человеческой ведомости и доверчивости, над которой он всегда насмехался, стала и его роком. Или всё его существование до этого было самовнушением? Что бы ни случилось, шла на свидание и целовала она Кристофера, и было бы неразумно верить, что Агату что-то привлекло именно в Эдварде. Как бы он ни хотел тешить своё самолюбие, различить их с братом было почти невозможно. Вопрос в том, достаточно ли хорошо он играл роль брата, и где в Скансене кончается Кристофер, и начинается Эдвард, и был ли он там вообще? Мог ли он сам сказать точно, кто он, когда всю свою сознательную жизнь бежал сам от себя? С завтрашнего дня никакого личного участия сверх необходимого в отношениях брата и Харрис. Только стратегическое планирование и встречи тогда, когда того требуют обстоятельства. Не забывать о том, что сделала Аннет. Он необходимое зло. Кадоган пару раз подкинул пилюли на ладони и разом положил в рот, надеясь, что в этот раз привычные галлюцинации в виде матери его не разбудят. Последнее, что он почувствовал перед прыжком в темноту — жар костра, переливающийся в рыжих растрёпанных волосах, и чувственное дуновение от шепчущих в уголок рта губ: — Эдвард…