***
Щелк. Щелк.
Плеть со свистом опускается на спину. Ланселот еще сильнее сжимает веки. Нельзя, чтобы хоть одна слеза скатилась по щеке. Нельзя. Это слабость, а у него их быть не должно. Воин церкви не может плакать. — У меня не получается, — хрипит он, едва сдерживаясь, чтобы не завыть от боли. — Повтори, — голос паладина угрожающе спокоен. — У меня не получается, отец.Щелк. Щелк.
Карден бьет без промаха. — Это будет тебе уроком. Паладин выходит из палатки. Ланселот обессилено валится на бок. Спина горит так, словно кто-то развёл на ней костёр. Сознание начинает медленно уплывать. Он к такому уже привык, поэтому рука привычным жестом тянется к маленькому пузырьку, спрятанному в углу. Последнее, что осталось от прошлой жизни. Если бы Карден узнал, то точно бы сжёг на костре. Лекарство попадает на рану. От боли, пронзившей все тело, он готов содрать с себя кожу. Лишь бы не чувствовать. Не чувствовать. Как там, на спине, зарастает рубцами кожа.Раз, два, три. Раз, два, три.
Счёт помогает не сойти с ума. Когда становится чуть легче, он на дрожащих ногах пытается встать. Получается только с третьей попытки. Тело пульсирует, заживая на ходу. Жажда становится просто невыносимой. Ланселот хватает первый попавшийся кубок со стола. Вино. Без толку — он же не пьянеет. Только противная сладость во рту. Гадкое людское пойло. Проклятая ирония. Он полжизни провёл в монастыре, но все равно не мог назвать себя человеком. Изгой, предатель своего рода — Ланселот белой вороной мотался среди паладинов. Он помнит. Он все помнит. Белые стены церкви, уходившие в небеса. Звук молитв, словно вой раненого зверя. И страх. Он боялся этого места. Выросший в степи, где нет ни границ ни стен, лишь ветер да земная гладь, Ланселот одичалым волчонком бродил по улицам города. А потом встреча с Карденом, боль, кровь и пустота.Господь спасёт тебя.
Но он не видит. Не видит Бога в пыльных книгах, в пустых словах, в холодном храме. Зато он чувствует. Чувствует солнце, нежно согревающее макушку. Ветер, легким дыханием ласкающий кожу. Тень, укрывающую спасительной прохладой. Скверна, скверна, — твердит Карден. Ланселот вскоре и сам начинает в это верить. Верить в то, что его природа, сущность, вскормленная молоком матери — это скверна. Сила, что гораздо больше любого из людей — скверна. Лесной сумрак, что так и манит к себе — скверна. Ведьма с волчьей кровью, чей запах он может узнать из тысячи — можжевельник, хвоя и гроза — его безнадежно ведёт — скверна. Идунн смеётся над ним в вышине лесных крон.Кого ты пытаешься обмануть?
Ведьма. Она красива. Он знает это, хоть и не видел ни разу. Просто знает, что это так. Чувство никогда не обманывает. И имя у неё красивое — Нимуэ. Ни-му-э. Звонкое, словно горная река, и глухое, как удар грома. Дикое и загадочное, как и она сама. Он не спрашивал — судьба давно решила все сама. Они связаны. Это очевидно. Разбитые, изломанные — словно половинки одного целого. Изгнанные из дома, вынужденные скитаться по дорогам, как последние бродяги. Уродливые шрамы на спине — печать тьмы. А может быть совсем наоборот? Может они — упавшие птицы, которым люди вырвали крылья, оставив умирать на земле?Ведьма. Ведьма.
Он уверен, что такой же проклятый, как она. Где-то, в другой жизни, он любуется ее прекрасными озерными глазами. Он касается ее бархатной кожи. Он целует ее пухлые губы. Он любит. И это взаимно. В другой жизни они могли бы быть счастливы. Жаль, эта жизнь не наступит никогда. Но, когда Белка вытаскивает его полуживого из этого грязного прогнившего лагеря, Ланселот хочет верить, что это не конец. Что они вновь встретятся. Дождись меня, Дождись, Моя любимая Ведьма.