звук твоей улыбки

бархат снега кругом кружит; оседает на губах серебристыми искрами и сразу тает, даже языком коснуться не успеваешь. точнее, уён бы коснулся, да ёсан, вовремя распознав намерение, отпрыгивает, точно горный козлик, и сердито округляет глаза: улица, ты, тупой хлебушек, где твоя скромность! уён пополам от смеха сгибается, пушистый воротник куртки сбивается — ёсан, сам заставивший купить самое тёплое, что в магазине хранилось, спешит поправить капюшон, прикрыть так, чтобы уён горло не простудил, хлопает по плечу полусердито-полушутливо. уён вынимает из карманов руки: — а где моя рождественская романтика? ёсан закатывает глаза, тихо, но крайне выразительно фыркает и отвечает парой размашистых жестов: — под ёлочкой найдёшь. — правда? это как ребёнка в капусте находят? — ты — ребёнок. — ёсан беззвучно смеётся, блёстки рассыпая, и тянет болтливого парня за рукав в переплетения дворов. до нужного дома остаётся всего ничего, и ёсан уже нервничает, подрагивая с ног до головы так, что даже уён замечает, несмотря на плотный пуховик и сдвинутую на лоб шапку на ёсане. притормаживает, подхватывает под локоть и аккуратно разворачивает к себе. не рискуя отпускать, проговаривает вслух: — боишься. ёсан пожёвывает губы (за что в другой раз уён бы его шлёпнул), переминается с ноги на ногу со страдальческим выражением лица, и выдыхает облачко пара. затем с неохотой бормочет: — конечно. — цепко наблюдает за реакцией уёна, хмурится: — громко сказал? — нет, нормально. я о том, какой ты у меня честный. — тот улыбается, тянется вперёд: не целовать, так хоть носом о нос потереться. пар смешивается, одно облако на двоих. ёсан доверчиво заглядывает ему в глаза; в зрачках плещутся все рождественские гирлянды, запутывают и манят к себе, а уён и не противится. — я обещал больше тебе не лгать. уён таки не сдерживается — порывисто чмокает в покрасневший на морозе нос. перехватывает за руку удобнее, переплетает пальцы и увлекает таки в давно ждущие дворы; дальше, дальше. к месту назначения. может, ёсан нервничал бы меньше, будь здесь чонхо. с другой стороны, всё, что связано с недавно установившимися романтическими отношениями, вызывает у ёсана лёгкую панику вне зависимости от наличия брата под боком; да и в нервном напряжении ёсан не к младшему придвигается, а к уёну, по-оленьи сверкая глазами и робко улыбаясь. он выглядит таким хрупким; уён бы повёлся на эту хрупкость, если бы не знал ёсана настоящего. вредного, иногда язвительного, иногда безбашенного, всегда яркого и прямолинейного, а ещё — мудрого и стойкого. приходится вновь разворачиваться к парню и говорить, чтобы не отпускать физически: — помнишь, что ты сказал мне год назад, когда я должен был выступать перед всем универом? ёсан кивает незамедлительно. память у него воистину выборочная — вот день рождения уёна никак запомнить не может, а случайно оброненную фразу, когда успокаивал исходящего на нервы друга по переписке, так запросто. — «это всего несколько коротких часов твоей жизни, но они могут привести к долгому счастью». случайный прохожий оглядывается через плечо, сбитый с толку. уён знает, почему: конечно, ёсан невероятный, он делает огромные успехи, но со стороны его речь звучит не очень нормально. привычный слух уёна не режут иногда скачущие интонации, перепады громкости и случайные заминки, он внимания уже не обращает. но пока ёсан всё равно не говорит вслух при посторонних. минги настроен оптимистично. из ниоткуда взявшийся личный логопед поначалу вызывал у уёна священную ревность, но после взглядов этого самого логопеда на кое-какую иную кандидатуру уён успокоился, даже сам подружился с потенциальным (или уже состоявшимся? этого никто не понимает) воздыхателем своего потенциального зятя. к тому же, минги знал, что делал. речь он ставил прекрасно, наставником был талантливым, да и у ёсана не вызывал особого дискомфорта. — такой ты у меня умница, — срывается само собой. ёсан часто моргает, правой рукой по слогам показывает: — повтори. — ты понял. и пока парень краснеет гуще, чем мог бы украсить мороз, уён думает, как же он счастлив. это не первое их совместное рождество, но первое — совместное вживую. прошлые разы они общались по сети, обмениваясь поздравлениями и пожеланиями, и хотя текстовые сообщения были полны нежности, никакие из них не сравнятся с тем, что было у уёна теперь. ёсан, забавный и милый в этом огромном пуховике, прячущий в воротник подбородок, с торчащими из-под шапки светлыми прядками и родимым пятном на скуле; с тёплыми руками, тонкими губами, которые на вкус как его любимый клубничный бальзам, с привычкой касаться бёдер уёна, вгоняя того в краску, и хвалить его за малейшие детали. живой, настоящий кан ёсан, который теперь всегда рядом. порхают руки, выписывая: — милый, ты сейчас заплачешь. — тебе показалось, — бурчит уён, тут же жестами повторяя, чтобы было понятно, и прячет сморщившееся лицо в темноту декабрьской ночи. с родителями ёсана познакомиться он ещё не успел: вечно в командировках и разъездах, они даже сейчас не особо внимания уделили празднику. сыновья были оставлены на попечение самому себе и распределились без проблем: к оставшемуся дома чонхо нагрянул минги, укутанный в гирлянды и с подарком размером в человеческий рост; ёсан улизнул к своему возлюбленному, на ходу обещая самому себе держать лицо. важная встреча. уён сам позвал. даже не просто позвал, в гостях-то ёсан бывал часто, а... чем ближе к дому, тем больше ёсан переживает. не спасают даже ласковые поглаживания запястья, и неосознанно ёсан жмётся ближе, чуть не сбиваясь с шага. всё будет в порядке, верно? пролетевшие месяцы помнятся каждый до мгновения, хотя некоторые стоило бы подзабыть. чего стоят одни рефлексии уёна, когда тот вытряхивал и перепрошивал закомплексованность и закрытость ёсана всеми силами, доводя порой до истерик, но не отступая ни на шаг. конечно, за полгода себя не полюбишь. и всё же, оглядываясь назад, ёсан сам себе дивится — столь многое изменилось. он явно стал спокойнее. стараниями человека, который сейчас держит его за руку и уверенно ведёт в объятия праздника. иногда ёсана и впрямь грызёт, не слишком ли мало он делает в ответ. но на такие вопросы уён загадочно головой качает и советует вспомнить, что было прежде — до того, как ёсан появился рядом материальным человеком, а не образом из интернета. тогда ёсан был единственной его поддержкой, и действия уёна — ответ на всю прежнюю заботу. а дальше они будут беречь друг друга одинаково и одновременно. только и всего. дом четы чон уже выглядывает из-за угла, и уён сжимает ладонь в своей крепче. а ведь он тоже волнуется. правда, если ёсан мечется между «вдруг всё пойдёт плохо?» и «точно ли я того достоин?», то уён так и прыгает на месте в восторженном «скорее бы это сделать!» — мы пришли! — орёт уён, широко раскрывая рот, когда отпирает главную дверь. галантно пропускает ёсана вперёд, тот уступает сам; первым приходится войти хозяину, ёсан привычно притворяет за собой, как делал десятки раз. разобувается, но ёжится в куртке, пока уён копошится, расшнуровывая ботинки. поворачивается к нему, улыбается и расстёгивает прячущий ёсана пуховик: — ну же, зайчонок, не трясись. фигура женщины появляется спустя секунду. очень милая, средних лет, с завязанными в хвост волосами; на ней фартук с мелкими рисунками цветков, разбросанными по подолу, розовыми завязками; фартук милый, но ёсан помнит, как в нём смотрелся уён, и сглатывает ком в горле. женщина улыбается — уён целиком в неё пошёл улыбкой, смешливой и открытой, бери — не растащишь до основания. уён стоит вполоборота, подбадривающее улыбается ёсану, стягивая с него куртку, затем обнимая за талию совершенно спокойным, хозяйским жестом, и отчётливо проговаривает, дублируя по слогам одной рукой: — знакомься, мам, это ёсан. мой парень. у ёсана аж дыхание перехватывает, голову кружит вакуумом эйфории; несмотря на пролетевшие месяцы, каждый раз, когда уён называет его так, ёсан чувствует рождение целостных вселенных внутри себя, беспечно затапливающий его беспричинный восторг. разве что сейчас затрещиной прилетает страх: мама уёна... ёсан вскидывает на неё робкий, тёмный взгляд, кланяется и бормочет, чуть не забыв напрячь голосовые связки: — здравствуйте. спасибо за приглашение. я кан ёсан, давний друг и сейчас возлюбленный вашего сына. ему бы хотелось сказать больше, выразительнее и вообще адекватно. произвести впечатление хоть какое-то, возможно, приятного молодого человека, а не перепуганного и смущённого ребёнка... но мадам чон смотрит на него широко, обнимая взором, и протягивает руки, крепко прижимая к себе на мгновение — так же, как часто делает её сын. — здравствуй, ёсан! — она очень старается говорить отчётливо и медленно. — уён-а много рассказывал о тебе, так что я рада наконец познакомиться лично! — мам, не надо так растягивать слова, это больше путает, — закатывает глаза уён, и ёсан пихает его в бок возмущённо, жестами показывает: сам-то так же начинал! — но я исправился! — всем нужно время освоиться. — мне не нужно было! — зря бахвалишься, дурак. — я знаю, как будет «дурак» на жестовом, ты, мелкая зараза! уён тычет его в бока, вызывая россыпь смешков и хихиканий, злорадно фырчит в уголок шеи, беснующийся комок любви; они замирают, как пойманные с поличным, когда зажатый в окружение курток ёсана спешно дважды хлопает уёна по бедру, резко кивая на зрительницу — о маме-то и забыли! а та знай себе улыбается, настолько довольная, что ёсан смущается ещё сильнее. словно за детьми возящимися наблюдает, и то, как легко она включила ёсана в свои причины умиляться, вызывает сердца замирание; словно его приняли заочно, сразу, задолго до того, как он показался на пороге дома. и на «мой парень» она отреагировала со спокойствием давно знающего. она была готова. и увидеть ёсана, и впустить его. — как ты понял, что тебя попросили остановиться? — с неподдельным любопытством спрашивает мадам чон, обращаясь к сыну. отвечая, тот сопровождает слова жестами: привычка, въевшаяся в кровь и кости. — так как ёсани не всегда может отозваться вслух, а я не всегда могу показать так, чтобы быть замеченным, мы сделали что-то типа «стоп-слова», только двойным похлопыванием. чтобы остановиться, если что. — как на ринге? — нет, как во время... ёсан пинает его в колено, предотвращая разоблачение того, о чём приличным мамам точно знать не следует, и двое чон смеются: лица светятся в искренности, поблёскивают зубы, глаза сужаются. — мойте руки и за стол, детишки! — командует мама и разворачивается в сторону кухни. ванная маленькая, и в ней пришлось бы толкаться; ёсан делает проще, он обнимает уёна со спины, вытягивает руки вдоль, позволяя уёну намыливать их вместе со своими. пальцы скользят меж пальцев. тёплая вода плещет на ладони; уён обмывает каждую, не натирая, но мягко оглаживая, шаловливо щекочет запястья. снимает полотенце, кутает в них — четыре ладони, полные нежности. ёсан проводит носом по горячей шее, запуская волну мурашек, и кратко чмокает в основании роста волос. по сравнению с обычным состоянием дом нынче украшен: под потолком развешены побрякушки и светодиодные гирлянды, ёлочные шарики и ленты. венки на стенах, и всего — много, суматошно, с присущей уёну энергией хаоса. когда дом украшали ёсан и чонхо, они обходились малым количеством декораций, а вот уён не скупился. и всё же в этом праздничном сумбуре своя гармония есть. как же ёсан это любит. за шторами — электрические свечки, бросающие полосы света на снег снаружи, внутри — уютная гостиная в кремовых и белых тонах. огромная ёлка в центре, украшенная так же хаотично; у ёсана тянется рука пощупать ветви, перевесить шарик другой, но уён едва не кусает его за локоть, щебечет матери: — не пускай ёсани к тому, что в теории вообще можно сломать, а то он у меня немного очень рукожоп. ёсан щурится, как потревоженный фонарём лисёнок, пихает парня в ребро: — я не уверен, но слово, которое ты только что сказал, ругательство? я тебя чонхо скормлю однажды. — это комплимент! — у чонхо уточню. — хватит пугать меня своим братом, а то я своих друзей спущу! — тоже мне испугал, твои друзья любят меня больше, чем тебя, — фыркает смешливо ёсан. в перебранках он давно перестал видеть поводы загнаться: поддразнивания остались поддразниваниями, а насчёт друзей стало ещё проще. теперь, когда их стало восемь в компании, складывается чувство, будто изначально так и должно было быть. разных темпераментов и характеров, они неожиданно быстро поладили и сплотились. как когда-то хотел тот же санни — первый из написавших ёсану. вспоминая об этом, последний задумчиво мычит, спрашивает: — сан и юнхо вместе празднуют? — ну, юнхо уехал к семье, а санни в общаге. — почему ты его не позвал? сюда? — предлагал, но он типа «проведи вечер со своей булочкой». — ему одиноко. — я сейчас ревновать начну. — может, позовёшь? — ёсану некомфортно при мысли, что где-то в городе сан, тёплый улыбчивый сан, сидит один в рождественскую ночь и смотрит на снежинки за окном, когда не с кем праздновать и некому смеяться. уён успокаивающе касается плеча и с загадочной улыбкой отрицает: — поверь, у них всё наладится. тебе грустно, а юнхо станет вдвойне. они уже два года друг друга тоскливыми глазами провожают... — думаешь, юнхо придет за саном? — куда он денется. этим двоим просто нужен был повод. уверенность уёна растекается по венам ёсана, переплетая двоих существ в одно, и когда они садятся за стол, уён крепко держит за руку — в тепле и жаре его присутствия тоже своё спокойствие, в которое ёсан окунается с головой. праздничные огоньки и свечи поверх скатерти; блюда с окантовкой, аромат имбирного печенья. ёсан жадно втягивает воздух, смущается, замечая лукавую нежность мадам чон; та только рада — накрыв на стол целиком, она отваливает гостю добрую половину всех блюд, аргументируя тем, что худенький, кушать надо. — на гамбургерах далеко не уедешь, — ворчит она. ёсан дёргает уёна за рукав, привлекая внимание, поднимает руки — тот кивает в ответ, готовый переводить. — уёни очень хорошо готовит, — не без гордости озвучивает уён жестовый язык парня. — он часто что-то делает для меня. мой брат учится на физкультурном, у него правильное питание, я редко ем вредную еду. просто она вкусная. — вкусного должно быть в меру! — продолжает ворчать мама, но раскладывает еду по тарелкам с невозмутимостью истинного родителя: — не трожь до еды! ёсан-а, руки на стол, потом уёна гладить будешь! кушайте, пока не остыло! её понукания наверняка громкие: ёсану даже кажется, что он ощущает вибрации воздуха. но в них нет ни грамма раздражения, и аура, так и исходящая от мадам чон, настолько напоминает ауру уёна, что не может не расслаблять; ёсан будто сидит не просто в гостях, а за столом семьи, к которой относится, так легко и сходу мадам чон принимает его присутствие. — спасибо ещё раз, что позвали, — продолжает уён вслух, окутывая ласковым взглядом ёсана. — многие родители могли бы плохо отнестись к подобным отношениям своего сына... ёсани, алло, ты снова? да не отвлекаюсь я! не хочу я это озвучивать! чего-о-о, это что за шантаж?! угх, ладно. эм-м... — он беспомощно оглядывается на мать, смущённо кашляет и продолжает: — у ёсани были большие загоны насчёт его глухоты. прям большие. он меня-то едва принял. а перед остальными всё равно извиняется за трудности, которые он типа доставляет. дурак, что поделать. — в моей семье, — проговаривает мама, заглядывая гостю в глаза, — принято любить людей за то, какие они люди. думаю, мой сын сделал правильный выбор. его рассказы о тебе были наполнены искренностью. ёсан краснеет и прячет ладони в рукава: символ, что слов не находит. уён аккуратно бодает его в висок, потирается носом и отодвигается. в рождественскую ночь следует загадывать желание, раз в год на чудо свалив ответственность, поверив в то, что априори невозможно. дети загадывают увидеть под ёлкой волшебные игрушки, взрослые загадывают возвращение любимых людей. ёсан тоже мог бы загадать что-то для себя. услышать смех уёна или чтобы родители его любили. он мог бы многое придумать. но сейчас, сидя в кругу маленькой тёплой семьи, за руку с человеком, который любит его больше всего в мире и не забывает об этом напоминать, купаясь в принятии и доверии, когда в бокалах поигрывает шампанское, часы над камином отсчитывают вечер, а от закусок на столе исходит приятный горячий аромат, ёсан — загадывает другое. он загадывает, чтобы хонджун и сонхва славно провели время в своей поездке и вернулись в безопасности. он загадывает, чтобы сан не успел соскучиться один в квартире и чтобы юнхо поскорее до него добежал. он загадывает, чтобы чонхо наконец преодолел внутренние рамки и позволил минги сделать то, чего им обоим давно хочется. он загадывает, чтобы уён никогда не болел и занимался всегда тем, что ему нравится. ёсан загадывает, чтобы люди вокруг него были счастливы — и уён был счастливее всех. часы отбивают полночь — шутками, ласковым наречием, разговорами полунемыми-полувоздушными, и вроде хочется увидеть неловкость — а её нет. шампанское щекочет язык, и уён улыбается, превосходя сиянием мириады созвездий, а мама расспрашивает ёсана о последних соревнованиях в его любимой игре. уён даже уносится в свою комнату, возвращаясь с диском — отснятый полгода назад мини-фильм про инженерный факультет. под смущённое трепыхание ёсана ставит на экране, и смотреть на себя — так странно, но через камеру и взгляд уёна ёсан даже сам себе кажется симпатичным. спать укладываются тут же, на диване. мама качает головой, но поправляет подушки, когда уён, в охапку сгребая ёсана, валится вдоль софы. накидывает плед и подтыкает со всех сторон. уён неразборчиво мурлычет что-то, горячими ладонями поглаживая ёсана по бокам, утыкаясь подбородком в его макушку, а ёсан выглядывает из своего дома и блестящими, внимательными глазами смотрит на маму своего парня. в такие моменты, когда не нужны слова, не нужен слух, когда общение выходит на иной план, ёсану достаточно взгляда. мама укрывает его улыбкой, мягкой, как пух, и тёплой, как домашние пироги с вишней; поправляет на его плечах плед и ненавязчиво целует в лоб — точно бабочка коснулась. затем целует второго сына, того, что для неё родной. гладит обоих по растрёпанным волосам и удаляется, оставляя после себя лёгкий аромат имбиря и еловых иголок. ёсан утыкается носом в шею уёна и сто тысяч раз благодарит небо, ангелов, что угодно за то, что обрёл. а утром, когда их будят солнце и непомерно бодрая мадам чон (ясно, в кого пошёл отпрыск...), в завёрнутой по всем правилам упаковке ёсан обнаруживает кучу забавных и милых вещиц, сладости, фитнес-браслет и... какой-то неясный купон, направление, печать на ней — ёсан знает цену... он поднимает прозрачный, как речная вода, взор на уёна. тот улыбается широко и ослепительно и накрывает ладони ёсана своими. — мы можем просто попробовать, — произносит он вслух, его дыхание — в артериях ёсана бесконечным доверием. — узнать, есть ли шанс. для меня это ничего не меняет, ты знаешь. но, может быть, этого захочешь ты. его «мы» становится главной надеждой ёсана. всхлипывая, ёсан утыкается уёну в плечо и не может остановить поток «спасибо», пока губы уёна касаются его макушки, виска, кончиков ушей. и хотя мир для ёсана долго был беззвучным и пустым, любовь уёна он по-настоящему слышит.