Никаких планов

Леви всегда поражало, какими огромными казались руки Эрвина на его теле. Как они скользили, накрывая теплом квадратные сантиметры кожи, погружали в транс плавными, смелыми движениями. Уверенно. Эрвин делал всё уверенно, и, когда Леви оставался наедине с ним в спальне, он не сомневался в том, кому принадлежит. — Мх… — стоны Леви были тихими, сдавленными. Он не любил вести себя громко и раскованно, но Эрвин помогал отпускать. Гладил, целовал уши, позволял сидеть у себя на бёдрах и, предательски краснея, дрожать от ласк. — Ты напряжён, — заметил Эрвин, проводя правой рукой по плечу, а левой — вдоль позвоночника. Леви тяжело выдохнул. — Я в норме. — Я вижу, — он грубо помассировал средним пальцем под лопаткой, заставив Леви зашипеть и выгнуться. — Тебя совсем не волнует, что эти свиньи опять урезали бюджет? Мы не сможем взять треть бойцов в экспедицию из-за недостатка продовольствия, — нахмурился Леви, незаметно млея от заботливого движения пальцев Эрвина вдоль стянутых мышц: вниз, и вниз, и вниз. Рука на плече тоже пришла в движение, чувственно сдавливая бицепс и отпуская обратно, чтобы закончить ласковым сухим поглаживанием. В такие моменты Леви хотелось раствориться в Эрвине. Позволить ему добраться до самых костей, разобрать его скелет, а потом переставить череп, рёбра, позвоночник в произвольном порядке, как Эрвину вздумается. Леви всё равно устал быть человеком. Устал нести на себе бремя бесконечных волнений, нестабильности, ответственности за чужие бессмысленные смерти. И он знал. Знал, что Эрвин несёт это бремя тоже, но почему-то его плечи всегда оказывались крепче. Может, он родился для этого бремени, в то время как Леви его выбрал. А может, он просто слишком хорошо притворялся. И всё же… Леви никогда не боялся развалиться рядом с Эрвином. Он знал, что, даже если на пару часов перестанет быть человеком, Эрвин сделает из него что-то получше, выжмет всё до капли, превратит в блаженное ничто, а потом вернёт как было и не потребует ничего взамен. — Я знаю. И меня волнует решение чиновников, ты прекрасно знаешь, — послышался его бархатный, успокаивающий голос. Леви уже почти забыл, о чём шёл разговор. — Но это было ожидаемо. Нет смысла злиться на исход, который ты смог предсказать. — Хн. Когда ты так говоришь, я начинаю думать, что у тебя вся жизнь по стратегии, — признался Леви, опускаясь виском на плечо Эрвина в белой рубашке и тихо вдыхая его запах. — Наверное, поэтому ты вечно такой невозмутимый. У тебя на всё есть план. — Ты ошибаешься, — Эрвин улыбнулся ему в кожу, целуя место, где шея соединялась с плечом. — Когда я с тобой, у меня нет планов. Леви недоверчиво фыркнул в ответ, как обычно пытаясь скрыть смущение. Эрвин заставлял его краснеть от сущих мелочей, а Леви не любил чувствовать себя уязвимым — нужно было чуть дольше, чуть глубже копаться в нём, чтобы нащупать рычаги и заставить завесу стальной брони опасть с оглушительным звоном. — Что? Не веришь мне? — добродушно-лукавым тоном спросил Эрвин, явно забавляясь над реакцией. — С трудом, — пробормотал Леви, принимаясь наконец расстёгивать мелкие пуговицы на его рубашке. — Неужели? — Эрвин покорно позволил расправиться со своей одеждой и даже отстранил руки, чтобы Леви смог спустить рукава его рубашки вниз и обнажить торс полностью. — Хочешь сказать, что трахаешь меня без всяких планов? — подняв на Эрвина глаза, прямо спросил Леви. Эрвин вновь положил руки ему на пояс, приближаясь, выдерживая зрительный контакт и даже больше — делая его невыносимым, слишком тёмным, насыщенным напряжением. — Что ж. Во всяком случае, я не думаю головой, когда ты в моей постели, Леви. И в следующий миг комната закружилась, смешивая в глазах Леви дрожащие тени и тусклые краски под жёлтым светом керосиновой лампы. Лишь моргнув, он обнаружил, что уже лежит спиной на жёстком матрасе, а Эрвин нависает сверху и гложет его взглядом, как оголодавший хищник. Вот-вот потечёт слюна. Вот-вот обнажатся клыки. Леви сглотнул, больше всего желая казаться сейчас безучастным, пассивным в своём ответном желании, но это было невозможно. Он мог сколько угодно по привычке прятать эмоции — Эрвин видел его насквозь. Чуял истинные порывы его души и тела, как свои собственные. Леви пошевелил бёдрами, устраиваясь удобнее, но Эрвин не пропустил это движение, скользнув своим потемневшим взглядом к паху. И пусть Леви не был полностью раздет, он вдруг почувствовал себя абсолютно голым. Щёки затопило теплом. — Эрвин… — Да, никаких планов, — теперь уже будто самому себе пробормотал Эрвин, хватаясь за пояс брюк Леви и расстёгивая их в рекордные сроки. Очень скоро штаны полетели на пол — Леви остался в одном белье, и прохладный воздух окутал его голую кожу от шеи до пяток. Эрвин накрыл его сверху, охотно делясь своим жаром. Сильные руки упёрлись в постель по обеим сторонам от головы: ощущалось, как живая клетка. Леви вздрогнул. Эрвин забирал его всего себе, окружал, поглощал даже без поцелуев, и это было будоражащее чувство. Леви готовился ему отдаться, чтобы в блаженстве хоть на пару часов забыть о реальности за стенами этой комнаты. За стенами всего их безрадостного мира. — С тобой я… — внезапно продолжил Эрвин, прожигая душу своими честными небесно-голубыми глазами. Леви тут же вскинул руку и приложил пальцы к его губам. — Не надо, — он сглотнул, помотав головой. — Просто… Не закончив фразу, он отнял ладонь и приподнял голову с подушки, чтобы заткнуть Эрвина наверняка. Поцелуем. Напористым и крепким. Эрвин понял его с полувздоха, как всегда: подчинился молчаливому запрету говорить всерьёз о чувствах, давать обещания и выражать то, что заставит их сердца только сильнее ныть и кровоточить. Это лишнее и всегда будет лишним, особенно если вся правда не в звуках, не в колебании воздуха, а в густой необъяснимой страсти между ними. В отчаянии прикосновений, в попытках ухватиться друг за друга и в надежде продлить зыбкий покой на простынях ещё, ещё чуть-чуть. Согреться. Эрвин углубил начатый Леви поцелуй и заставил расслабленно упасть обратно головой в подушку. Леви обнял его за шею, касаясь кончиками пальцев стриженного колючего затылка, поглаживая, лаская. Со стороны многим казалось, что Леви не способен на нежности, но только Эрвин знал, как бывало в моменты потери контроля, за закрытыми плотно дверями. Он знал, каким уязвимым, нуждающимся, хрупким становился обычно жёсткий, чёрствый капитан. Леви и сам недавно перестал понимать, где кроется его истинная сущность. В одном он был уверен: с Эрвином ему комфортно, ему не страшно обнажиться как эмоционально, так и физически. Потому что Эрвин понимал его лучше, чем он сам понимал себя; принимал всецело и никогда не требовал больше, чем Леви мог ему дать. — Начинаешь расслабляться, хмм? — ласково пробормотал Эрвин ему на ухо, прервав долгий поцелуй. Коснулся носом виска. Леви пропустил сквозь себя очередную дрожь, но в ответ на реплику лишь стойко промолчал. — Продолжай в том же духе… Его мягкие тёплые губы принялись покрывать поцелуями диагональ бледной шеи, с лёгкостью находя уязвимые точки — места, вызывающие в мышцах такую слабость, что больше не хотелось шевелиться совсем. Леви длинно, расслабленно выдохнул, цепляясь за крепкие плечи Эрвина, а потом — стоило ему опуститься ещё ниже по телу — зарылся пальцами в помятые светлые волосы, сжимая их у корней. Эрвин никогда не любил торопиться. С планом или без, а о Леви он заботился вдумчиво, внимательно, уделяя каждой значимой зоне по паре томительных сладких минут. Взбудораженно вставшие соски, дрожащие мышцы пресса и дальше — кожа над кромкой трусов, пах с уверенно наливающимся кровью членом… Довольно бормоча что-то невнятное в тугой живот Леви, Эрвин запустил пальцы под резинку его нижнего белья и неспешно потянул вниз. Леви по-прежнему чувствовал движение его губ, их мягкую вибрацию от низких стонов, и шумно дышал носом, предвкушая вот-вот готовое поглотить его, острое удовольствие. Когда бельё успешно оказалось на полу, Эрвин устроился в самом низу между ног Леви: слишком близко, но до сих пор слишком далеко. Прижав таз Леви к кровати своими большими руками, он добрался, наконец, до члена, но покрывать его желанной влагой горячей слюны не спешил. Уткнулся носом в напряжённое бедро с внутренней стороны и шумно вдохнул аромат кожи — Леви прикусил губу. Он знал, что пахнет хорошо, и неожиданно возбудился ещё больше от этой простой мысли. Да, сегодня он принимал ванну, чистился и натирался особенно тщательно, представляя прекрасно, чем закончится поход в спальню командора. И, да, сейчас ему было не о чем переживать, хотя наверняка Эрвин ласкал бы и вдыхал его так же, будь они в менее мирных обстоятельствах. Когда захлёстывало, становилось всё равно. — Так и будешь просто нюхать меня, извращенец? — пробормотал Леви, извиваясь под Эрвином. Искры от каждого поцелуя, от каждого касания пальцев разносились по телу крохотными взрывными комками: он не знал, куда ему деться. Эрвин засмеялся тихим грудным смехом и погладил Леви по бокам, будто успокаивая. — Ты чудно пахнешь. — Я знаю, — недовольно пробурчал Леви, выгибаясь на простынях, пытаясь без слов заставить Эрвина действовать. Дальше, решительнее. — Мыло у нас пока в достатке. — Хмм, — неопределённо протянул Эрвин, неотрывно рассматривая его, но наверняка не слыша, и правильно: Леви говорил не для того, чтобы его услышали. Он говорил, чтобы хоть чуть избавиться от липкого чувства фрустрации, свернувшегося в районе диафрагмы. Но Эрвин знал. Всегда знал. Леви не понимал как, но… Влажный язык прошёлся по напряжённому стволу так внезапно, что Леви почти вскрикнул. Оборвал слетевший с губ стон на полпути и заслонил рот тыльной стороной ладони. — Мне нравится, когда ты стонешь. Не прячься, — мгновенно среагировал Эрвин, а потом — сразу — без толики стеснения погрузил Леви в свой мокрый бархатистый рот наполовину. И Леви хотел бы ответить колкостью, но получилось лишь болезненно зажмуриться и покорно убрать руку обратно на постель. Стонать было непривычно. Стонать было стыдно. Но раз Эрвину нравилось… — Ч-чёрт… — слабым голосом выдохнул Леви. Эрвин вскинул на него глаза, начиная ровно скользить вверх-вниз по тяжёлому от притока крови члену. Леви залился краской, комкая в кулаке ещё свежую простынь. — Эрвин… В ответ — тоже стон. Низкий, вибрирующий, полный довольства. И Леви в очередной раз ощутил, как приятно подчиняться Эрвину. Как грудь заливает тепло, как размягчается тело, как хочется… ещё. Набравшись смелости, Леви попробовал толкнуться глубже Эрвину в рот, но его руки держали так крепко: словно ремни, оковы — не шевельнёшься. И одно только чувство беспомощности, безысходности, вместо того чтобы заставить провалиться в тёмную яму страха, спровоцировало яркий всплеск адреналина. Леви застонал по-настоящему. Хрипло, скрипуче, с придыханием. Эрвин оторвался от его члена почти сразу, уткнувшись носом в кожу рядом с пупком, дыша тяжело, словно теряя контроль. — Почему остановился? — пробормотал Леви, сглатывая. Погладил волосы Эрвина, дрожащими пальцами распутывая пряди от макушки до кончиков. — Трудно держаться. Не хочу больше ждать, — он мокро поцеловал Леви в живот и быстро поднялся на уровень его лица, устраиваясь пахом меж бёдер. Ладонью погладил согнутую в колене ногу, толкнулся вперёд, и жёсткая ткань его вздыбленных брюк стёрла с члена остатки влаги от слюны и смазки. Тело Леви покрылось мурашками. — И правда не выглядит так, будто ты всё планируешь, — с лёгкой иронией заметил он, подняв руку и проведя большим пальцем по скуле Эрвина. — Не можешь терпеть, а сам ещё даже не разделся. Эрвин хмыкнул и, ласково отстранив руку Леви от лица, поцеловал костяшку его большого пальца. Посмотрел в самую душу. И сердце в груди предательски пропустило удар; Леви, сам не поняв почему, смущённо отвернулся, тушуясь. А Эрвин, будто вообще не заметив странностей, лишь ловко отодвинулся к изножью кровати: звякнула пряжка его ремня, послышалось резкое сухое шуршание стянутых брюк, белья. И когда Эрвин вернулся в объятия на постели, Леви наконец-то смог почувствовать его всего кожей: близко, без преград, твёрдого, тёплого, желанного. — Масло… — вдруг встревоженно выдохнул он куда-то Леви в висок, — в ящике у меня в столе… Леви прикусил губу, разочарованно помотав головой. — Чёрт тебя дери, Эрвин. Давно пора хранить такие вещи рядом с кроватью, — он не хотел отпускать его, не хотел чувствовать холод опять, прекращать трогать, хватать руками широкие плечи и тянуться губами к лицу. Потому Леви ворчал. Потому добавил: — Забудь, я готовился. Всё нормально. Он не упомянул, что даже четырёх своих пальцев бывает недостаточно, чтобы как следует принять Эрвина. Но он и не признался, что ему нравилось чувствовать боль, ощущать, как его раскалывает и разрывает на микрочастицы от горячего члена внутри. Да, Эрвин ещё не открыл в нём многое, но в то же время Леви казалось: он и так понимает всё. Понимает так хорошо, что никогда не будет спрашивать. И сейчас — Эрвин и впрямь не спросил. Просто его взгляд вдруг потемнел на несколько тонов, словно по ясной голубой радужке поплыли грозовые облака; ладони легли на бёдра с внутренней стороны — раздвинули шире. Раскрыли. Леви задышал чаще, смущённо опуская веки, чувствуя, что его теперь исследуют как под лупой, проверяют, мысленно уже начиная брать, брать, толкаться и тревожить нутро. Всё потому, что Эрвин не стеснялся. Эрвин видел слишком много ужасного, чтобы не ценить эти сладко-горькие, редкие моменты, не остановиться и не насладиться тем, что доставляет его взгляду удовольствие. Леви понимал. Но его терпение тоже было на исходе. — Долго ещё будешь пялиться, или наконец трахнешь меня? Эрвин будто очнулся ото сна. И это было так быстро. Леви сразу услышал звук смачного плевка, а потом— влажная ладонь мазнула вдоль прохода, и жар внутри пробудился с новой силой. Эрвин коснулся его кончиками двух пальцев, проверяя: Леви был расслаблен, растянут, и скоро им обоим наверняка стало ясно, что тянуть дальше не имеет смысла. Ещё один плевок. Слюна высыхала быстро, но, успев скользко растереть её по члену вперемешку с естественной смазкой, Эрвин вписался в раскрытую ложбинку меж ягодиц головкой. Леви сразу ощутил её — упругую и бархатистую — чувствительными поджатыми мышцами. А потом она стала проскальзывать внутрь. Медленно, но без колебаний, заминок и пауз. Дыхание Леви углубилось и потяжелело. Слепо нащупав торс Эрвина, он скользнул ладонями к его плечам и смял их вместе с мышцами и суставами в твёрдых, привыкших не к ласкам, но к оружию пальцах. Как всегда. Каждый раз, именно в миг первого глубокого соприкосновения, на задворках сознания начинало мелькать, что Леви это снится. Что это — между ним и Эрвином — существовать не может. Когда столько боли они вы́носили в сердцах, когда мир за стенами вновь и вновь раскрывал свою гнилую пасть, чтобы поглотить всё, что они любят, всё, за что они борются… Леви говорил себе, что они заслужили, заслужили больше, чем кто-либо, но мерзкое тянущее чувство зыбкости, недолговечности, отчаяния вновь и вновь стягивало грудь. — Леви. Посмотри на меня. Леви послушно открыл глаза, и тьма ушла. Так быстро. Так… легко. Остался только Эрвин. Его запредельная близость, его взгляд, не потерявший опасного напряжения. Под кожей знакомо заискрило, и искры эти пробудили решившие сонно свернуться нервы, призывая их служить, служить лишь одной цели: наслаждению. Ему и только ему, без остатка. Тогда Леви наконец расслабился, покоряясь этой недолговечной сказке, этой сладкой реальности, пугающе похожей на иллюзию. — Леви… — будто удовлетворившись, Эрвин выдохнул спокойнее, наклонился и почти столкнулся с ним нос к носу, жаром овевая губы. Одной рукой он держал собственный вес, чтобы не сдавить, не сокрушить широкой грудью; другой — гладил вспотевшее бедро Леви, направлял его тело навстречу своему. Леви лежал с приоткрытым ртом, чувствуя горячий напор, болезненно-приятное давление члена внутри и не мог оторвать от Эрвина глаз. Не мог — от его хмурых густых бровей, сжатой челюсти, подрагивающих крыльев носа. Он выглядел почти так же решительно, как если бы рвался в бой. Но они были далеко от зелёных полей за стенами, когда из-за горизонта в любой момент может показаться титан. Они были так далеко… Обхватив Эрвина обеими руками за лицо, Леви потянул его на себя и — поцеловал. Заставил их языки мокро столкнуться, заскользить друг против друга, вязко растворяясь в сырости перемешанной слюны. Стоны, рвущиеся из глубин их дрожащих грудей, быстро сплелись с шорохом дыхания. И будто время больше не бежало. Часы остановились. Леви как никогда прежде ощущал бесконечность этих моментов, их отличие от всех остальных. Не похожие на течение минут внутри стен, когда стрелки тикают в умеренном темпе; не похожие на часы в битве за стенами, когда мир вокруг несётся на запредельных скоростях, и не успеваешь замечать, как наступает полдень или опускаются сумерки. Здесь, в этой маленькой спальне, рядом с Эрвином, Леви был свободен от всего, даже от времени. И чем дальше они заходили, чем острее захлёстывало удовольствие, тем ярче сознание своей свободы пронизывало Леви. Он знал, что приближается к блаженному чувству пустоты внутри головы и тела. К тому великолепному ничто, в которое был способен превратить его только Эрвин. — Ещё… — задыхаясь, хрипло попросил Леви сквозь смазавшийся поцелуй. — Ещё, Эрвин… И Эрвин не задумываясь давал ему ещё. Его толчки становились жёстче, отчаянней, сильнее; матрас под ними скрипел от натиска, и нежные внутренности Леви жгло от быстрого, беспрерывного вторжения. Вот так — он терял связь с самим собой. Отпускал. Полностью. Вверял себя в руки Эрвина, превращаясь в бесхребетное разбитое существо, способное лишь принимать, принимать, отдаваться. — Ты… прекрасен, Леви, — дрожащим голосом похвалил Эрвин, отстраняясь, поглаживая его большим пальцем по истерзанной мокрой нижней губе. Леви смог лишь измученно простонать в ответ и выгнулся, крепче сдавливая ногами бёдра Эрвина, молча умоляя проникнуть в себя ещё глубже. Хотя глубже было уже невозможно. Леви чувствовал его не где-то там, физически, пронзающего до желудка, а ещё дальше, мощнее — под рёбрами, в сердце. Где-то, где хотелось бы всё залить свинцом, засыпать камнями и поставить надгробие, чтобы никто даже не пытался пробраться. Но Эрвин хоронить чувства не позволил: спутал все планы в день, когда без сожалений поцеловал Леви у себя в кабинете и заставил черствеющую душу вздрогнуть. И теперь то, что завязалось между ними, было так же опасно, как попытка сражаться с титаном без снаряжения. Но так же прекрасно, как те яркие лучи солнца, которые Леви ощутил на коже без преград, впервые выбравшись за стену. Приближение раскалённой вспышки, финала было неминуемо. Эрвин влажно целовал его ухо, Леви терялся в наслаждении, в безумии; влажная спина скользила по горячим простыням, капли пота с висков скатывались на подушку. — Я… — задохнулся Леви, не зная, что хочет сказать. Но как всегда… — Знаю, — шёпот в ответ. Шёпот в самый центр опустевший головы: единственное, что имело смысл и сейчас, и всегда. То, что Эрвин знал, когда не знал сам Леви. Их встряхнуло почти синхронно. Дрожь пронеслась от одного тела к другому, связывая, убеждая в том, что они — единое целое. Леви откровенно вскрикнул, туго сжимая Эрвина внутри, и услышал длинное низкое мычание, а потом — влага внутри. Умиротворение. Грязь, но не мерзость. Сладкая истома мгновенно растеклась по телу Леви, будто возникшая спасительная пустота внутри заполнилась обратно: чем-то новым, тёплым, необходимым. Леви без сил растворился в мягкой подушке, потираясь о прохладную наволочку жарко пылающей щекой. И Эрвин, не упуская возможности, сразу коснулся губами другой половины его лица, заставив сердце в который раз сжаться от нежности. — Не хочу шевелиться, — отчего-то пропавшим голосом поделился Леви. — Не шевелись, — легко поддержал его Эрвин, позволяя напряжённым ногам упасть обратно на постель, расплыться по ней: так, чтобы Леви временно вообще забыл об их существовании. И это было бы возможно, если б мозг не начал слишком быстро регистрировать дискомфорт. — Я грязный, — слабо возразил Леви. — Я принесу влажное полотенце, — спокойно заверил Эрвин: долгим касанием губ поцеловав в висок, он осторожно покинул тело Леви, плавно двинув бёдрами назад. Собрался встать с кровати, чтобы исполнить обещание, но внезапно — Леви стало так холодно без него там, внутри. Так холодно и… — Не уходи, — он ухватился за Эрвина, без слов моля, чтобы не ускользнул, не пропал, не оставил. Эрвин послушно остановился. Улыбнулся мягко, понимающе. Конечно, он не собирался уходить, если его просили так искренне и прямо. Тем более, это была большая редкость — Леви сам не понимал, что на него нашло. — Я… приму ванну. Позже. — Как скажешь, — Эрвин не поддразнил, не указал на противоречие в желаниях: позволил Леви быть тем, кем он был. Человеком, пугающимся собственных чувств, но не способным подавить их всецело. Взяв сложенное у другого края кровати одеяло, Эрвин небрежно растрепал его и накрыл их остывающие, влажные от испарины тела. Леви неловко повернулся набок, морщась, чувствуя, как течёт изнутри вязкая влага, но даже это не заставило его прогнать Эрвина, а самому — убежать мыться снова. Он только прижался к тёплой надёжной груди, положил ладонь туда, где билось здоровое сердце Эрвина, и прикрыл глаза. Всё было хорошо. В его объятиях… Теперь Леви понимал. Теперь верил, что с ним у Эрвина и правда нет никаких планов. Потому что их не хотелось строить. Потому что существовало только здесь и сейчас, а всё остальное переставало иметь смысл. И пусть будущее горит синим пламенем.