Пиджачок

      Я обещал приезжать гораздо чаще, чем делал это на самом деле. Первые несколько месяцев мне даже удавалось держать свое обещание: ежемесячный портключ, еженедельные колдо, ежедневные письма. Никто не заметил тот момент, когда письма стали отправляться вместе с колдографиями. Потом так же незаметно портключ стал браться не раз в месяц, а через — потому что позицию ежемесячной весточки заняли конверты. Поначалу они были гораздо толще ежедневных, включали в себя разные новости, шутки и приветы всем родственникам. Но уже через год, всего лишь год, мое обещание стало таким же блеклым, как тексты отправляемых домой писем. Я приезжал на Рождество и пару раз — летом, ко дню рождения папы. Я слал письма только тогда, когда вспоминал о том, что было бы неплохо напомнить кому-нибудь, что еще жив. Ну или когда мама напоминала мне об этом сама — вопиллером, который я привык сжигать, даже не дослушав.       Я обещал, но настолько погряз в рутине и в собственном эгоизме, что спустя несколько лет оборвал почти все контакты со своей многочисленной родней, еще через пару — с оставшимися со школы друзьями (некоторые из которых даже работали не так далеко от меня).       Я мог бы списать все на расстояние: где Британия, а где Америка? Но, черт побери, я же гребаный волшебник. Расстояние — это самое смешное оправдание для данной ситуации. Британское посольство в американском министерстве без проблем штамповало мне портключи по первому запросу, а когда я приезжал домой, папина многолетняя слава летела впереди меня, и, судя по всему, гораздо быстрее, чем я перемещался, потому что обратные ключи поджидали меня чуть ли не по прибытии.       Только я виноват в том, что откладывал поездку в долгий ящик. Только я виноват в том, что не был собран и готов тогда, когда получил то самое письмо.       Я отложил утреннюю почту до ужина, проработал весь день, вернулся безбожно уставшим и подумал, что, раз уж вопиллера в этот раз не пришло, значит, все на так уж и важно. Значит, можно отложить и до утра следующего дня. Обилие пропущенных звонков, десятки уведомлений в сети и разорвавшийся почтовый ящик тоже не убедили меня в том, что что-то произошло. И я даже не подозревал, что это утро сломает мою рутину, мой эгоизм, мою многолетнюю неосознанную блокаду. Что придется забыть о завтраке, и, наспех покидав в рюкзак какие-то случайные вещи, отправляться в посольство, ждать портключ, брать отгул и внепланово отправляться домой. * * *

Привет, я твой старый добрый молодой зеленый Пресный омут, от слез соленый. От слез, пробежавших по маминым щекам. Сколько лет прошло? — сбился, не досчитал. Вокзалы шумели, гудели пароходы… Успеется-успеется! Какие твои годы! Успеется-успеется! И я не спешил. Кем ты, пиджачок, так бережно подшит? — С той поры — и до сих в пору! Сбегаю с горы и снова лезу в гору, Вдалеке мой дом маленький виднеется, Но к дому не спешу — успеется, успеется!

* * *       В поле пахло иссушенной летней травой и какими-то сладкими дикими цветами. Вдалеке виднелась крыша Норы — места, где, сколько я себя помню, мы собирались по любому поводу или празднику, отбросив то, что у некоторых членов семьи и дома были больше, и спальных мест на всех хватало с избытком.       Июньское солнце не щадило мой старый черный пиджак, который, как оказалось, столько лет пролежал у бабули Молли. Наверное, именно она так кстати привела его в божеский вид, потому что сам я в рассеянных сборах совершенно не подумал взять хоть какую-то одежду по случаю. Пиджак нагревался, в нем было жарко и потно, и легкий полевой ветерок не спасал ситуацию. Моя шея наверняка пошла красными пятнами из-за духоты и жары. Но мне было плевать.       На жару, на пот, на красные пятна, на солнце и на чертовы полевые цветы, усиливающие тяжесть горячего спертого воздуха. Плевать на слезы оркужающих, на подбадривающие объятия родственников, на сочувствующие письма коллег, прочитавших обо всем в свежей новостной сводке.       Я думал только о том, что последний раз видел отца на Рождество.       Он звал меня в феврале, потому что у Лили родился сын. Он звал меня на Пасху, потому что Хьюго наконец-то женился. Он звал меня в мае, чтобы я мог увидеться со всей семьей в годовщину победы. Он просто всегда звал. А я, как последний мудак, тянул до последнего и приезжал только после маминых вопиллеров. Откладывал. Отнекивался. Ссылался на работу. Думал, успеется.       Забыл только, что люди не вечны.       А папа — тоже человек.

Успеется, успеется… Песня допоется, Лишнее отклеится, Нужное найдется… Горло хочет плакать, Взгляд смеется… Успеется, успеется, Песня допоется, Лишнее отклеится, Нужное найдется. Старый пиджачок… Хохочу, как дурачок…