Старейшины Илина больше нет

Старейшины Илина больше нет, и горькая страшная правда неизбежно колет глаза. Вэнь Юань не настолько несмышлёный, чтобы её не заметить, что бы там ни говорил про него Сянь-гэгэ. Тот слишком с ним ребячился: то и дело подбрасывал в воздух, закапывал до сих пор в грядки или наигрывал на флейте что-то, давая порой самому рассмотреть диковинный инструмент. Тот плотно-плотно завязал ему глаза своей узкой красной лентой, сиплым шёпотом попросил закрыть уши и сидеть тихо, как мышонок. В лужах крови возле ещё бурлящего озера внутри пещеры темнеют обрывки верхнего одеяния и флейта. Металл пронзительно холодный, и в сознание, подобно тягучему мёду, льётся чей-то вкрадчивый шёпот после первого же прикосновения. Вэнь Юань всё равно прижимает инструмент к себе и прячется снова, дрожа, зажмуриваясь. Где-то снаружи ещё рвут тишину на части чьи-то вопли. Пусть всё вернётся, думает он. Пусть обернётся очередным кошмаром, которые так часто навевали по ночам тени, прячущиеся здесь в каждом уголке. – А-Юань! А-Юань, поди-ка сюда! Оп-па! – посмеивается Вэй Усянь, поднимая его в воздух с показушным кряхтеньем. – Ты посмотри только, как вырос, неужели три года так быстро пролетели? Совсем взрослый! Скоро и второе имя получишь. Гость смотрит на них неотрывно. Вэнь Юаню порой чудится, будто он улыбается, когда навещает их. Совсем незаметно. Так, чтобы никто не видел. – Может, ты ему имя дашь? Что скажешь? А-Юань, хочешь, чтобы богатый гэгэ дал тебе имя? Второе имя? Звучит весело. Он кивает наяву тоже, снова и снова, пока голова не начинает болеть. Вместо смеха вырывается сдавленный и испуганный всхлип. Человек в белом – почему не удаётся никак вспомнить его имя? – хмурится. – У него есть семья. Это их право. – А кого он отцом при честном народе назвал? – хмыкает Вэй Усянь и легко щёлкает Вэнь Юаня по носу. Глаза у него щурятся даже от тусклого солнечного света, добрые, уставшие. Покрасневшие сильнее обычного. Из-за улыбки не так сильно бросаются в глаза сильно заострившиеся скулы. – Вэй Усянь мёртв! – Старейшины Илина больше нет! Кто-то мерит шагами пещеру, топая тяжело и нервно, будто в поисках. Вэнь Юань зажимает себе рот и забивается дальше в угол, там, где темнее. Флейта в руках дрожит, как живая. Не отдаст он её. Ни за что и никому не отдаст. – Сычжуй, – шелестит до сих пор эхо, смешиваясь с заливистым смехом. – Да ты поэт, Ханьгуан-цзюнь! И по кому так тоскуешь? Я её знаю? Неужто А-Юань и вправду твой сы… Да что ты опять злишься! Верно. Ханьгуан-цзюнь. Богатый гэгэ. Разве он не обещал вернуться за ними? Разве Сянь-гэгэ не говорил, что тот заберёт их всех с собой? Почему тогда ушли только дядя Нин и тётя Цин, а следом и он сам, вернувшись призраком себя прежнего? И что такое «правосудие», о котором так яростно кричат все вокруг? Где его найти? Может быть, оно в кровавых ручьях. В тлеющих домах. В изуродованных телах, которые неуклюже поднимаются и безмолвно смотрят на него будто в ожидании. В безжизненных лицах едва узнаются знакомые черты. Флейта будто заставляет дунуть почти так же, как делал Сянь-гэгэ. Только его движения неумелые, нетвёрдые, выполняются скорее по наитию. Пронзительный звук всё равно режет слух. В грудь тут же пробирается что-то холодное, склизкое, подпитывая липкий страх, сковывая конечности. Ближайший мертвец тянет руку. На перерезанном горле засохла почерневшая кровь, испачкавшая и потрёпанные одежды. Морщинистое лицо в сумеречной серости выглядит белым пятном. Бабушка. В глазах снова дрожат слёзы – то ли от гари, то ли от увиденного. Срывается дыхание. Вот оно, шепчет ему кто-то. Правосудие. – А-Юань. – Мягко и осторожно опускается знакомая ладонь на плечо. На запястьях, на лодыжках звенят тяжёлые кандалы. – А-Юань, они слышали флейту. Нам надо уходить. Пересохшее горло жжёт так, что не выдавить и звука. Пошевелиться не хватает сил. Ослабевшие руки всё равно опускаются, пусть пальцы по-прежнему крепко сжимают флейту. – Ханьгуан-цзюнь нам поможет, – бормочет вернувшийся будто по зову дядя Нин, поспешно подхватывая его на руки и убегая прочь без оглядки. Когда он научился бегать так быстро? Где прятался? – Обязательно поможет. Путь до Гусу кажется бесконечным. Приходится обходить стороной города, оттого с прибытием в Цайи на них буквально обрушивается шквал сплетен и слухов. Кричат о произошедшем чуть ли не отовсюду, ещё и так, словно каждый рассказчик побывал в Илине лично. – Наконец-то это чудовище получило по заслугам, – охает торговка, приютившая «бедного потерявшегося мальчика» ненадолго у себя по доброте душевной. – Хоть заживём спокойно, без войн, без мертвецов этих… Ты кушай, отощал же совсем. А ещё в Облачные Глубины хочешь идти. Твои родители там? Вэнь Юань молча уплетает суп за обе щеки, сжимая в левой руке Чэньцин до боли крепко. Дядя Нин отпустил его одного, пусть и добавил, что всё равно всегда будет рядом, – людям показываться ему по какой-то причине не стоит. Непонимание оседает в голове, словно последствие лихорадки, нагрянувшей в первые дни после их побега. Сянь-гэгэ ведь не чудовище. И почему-то никто не упоминает, что среди поселенцев ни у кого не нашлось бы при себе подобающего оружия. Правосудие, похоже, бывает странным. От самого названия – Облачные Глубины – веет холодом. Уходить страшно. Вдруг за ними следили заклинатели? Что станет с дядей? Согласится ли Ханьгуан-цзюнь увидеться с ним? Обещал же забрать их, может, заберёт хотя бы его? Опухшие глаза щиплет. Слёзы высохли давно. Ряды ступеней он преодолевает стойко. Металл флейты в ладони почти согревается, но тепло навевает горечь, заставляет раз за разом вспоминать звонкий смех, улыбку, чуть меланхоличную мелодию, красную ленту в волосах, которую Вэнь Юань по-прежнему прячет у себя. – Как мышонок, – едва шевелятся потрескавшиеся бледные губы, – тихо-тихо, понимаешь? Он ступает вперёд осторожно, нерешительно. Заклинатели возле ворот будто чуют неуверенность, с подозрением оглядывая его с ног до головы. Оба похожи на богатого гэгэ, конечно же, – белые одежды, налобные ленты. Только в их внешности всё равно чего-то недостаёт. – Кто? Ханьгуан-цзюнь? – переспрашивает первый, согнувшись так, чтобы поравняться с ним по росту. Его напарник пожимает плечами. – Может, сообщить? – Он же в уединении, – следует приглушённый ответ. – Лекарь всё грозился, что после такого наказания ему не очнуться. Думаешь, в цзинши теперь кого-то пустят? Зачем тебе он, малыш? Данное ему когда-то имя горит на языке. Сычжуй. Богатый гэгэ ведь узнает его, если услышит имя. Он наверняка не забыл. Не мог забыть. – Отец, – выпаливает помимо воли Вэнь Юань и тут же ошарашенно прижимает ладонь к губам. Смех заставляет вжать в голову в плечи, пробирается внутрь безжалостно и колко. – Он-то? Ханьгуан-цзюнь не брал жены, какие уж тут дети! Чэньцин будто упрашивает сыграть хоть одну трель – вдруг на сей раз получится лучше? Может, звуки долетят и до покоев Ханьгуан-цзюня, даже если они где-то далеко. – А что у тебя с собой такое? – вдруг интересуется заклинатель. Сначала в его лице читается недоумение, спустя мгновение – ужас. Крепкая рука дёргается к мечу. – Откуда ты взял эту флейту? – Что ты привязался к мальчонке? – его товарищ утирает выступившие слёзы. – Флейта как флейта. Мало ли чёрных дизи бывает на свете? Тот бросает на него нервный взгляд. Вэнь Юаню думается, что мир вокруг замирает снова. Что хуже – вместе с окружением застывает на месте и он сам. – Я видел Вэй Усяня в бою. Не может же мне померещиться. Беги, стучит в голове. Беги, как бежал до того. Очнувшись от оцепенения, он срывается, как ошпаренный. Кто-то пробует ухватить его за воротник, но пальцы лишь кончиками задевают потрёпанную ткань. Ступени уходят из-под ног: его тёмной тенью подхватывает дядя Нин, прижимает к себе крепче и без слов уносится прочь. Запоздалые возгласы сливаются с треском ломающихся веток. Вэнь Юань цепляется за Чэньцин, не двигается в ледяных руках. Последние крохи тепла уносит с собой гудящий в ушах ветер.

***

Ритуальные деньги вспыхивают мгновенно. От дыма Вэнь Юань морщится. Незамысловатый обычай, подсмотренный в одной из деревень, давно вошёл в привычку. В первый раз он не смог сдержать рыданий, и искру кое-как высек Вэнь Нин. Теперь же ему хватает самообладания невозмутимо наблюдать, как бумагу быстро пожирает огонь. Прикрывать глаза. Напоминать себе, что скоро возвращаться. Вэй Усянь, Вэнь Цин, все, кто жил на холмах и уже не вернётся, всё равно остаются рядом. Красную ленту – теперь в его волосах – полощет ветер, уже совсем не такой тяжёлой и диковинной кажется флейта. Незаменимым подспорьем служит компас зла, забранный недавно у бродячих заклинателей в Илине. Ему показалось тогда, что те его выкрали из пещеры, как и другие изобретения Вэй Усяня, – успел же так кто-то присвоить себе половину Стигийской тигриной печати. Непривычно громкий шёпот Чэньцин затуманил разум слишком легко, слишком стремительно. После Вэнь Нин, с трудом отмывая кровь с рук, не переставал извиняться. Глядя то на него, то на флейту, Вэнь Юань осознавал, что извиняться следовало бы ему самому. Понимание определённо стало его новым проклятием. Понимание того, что натворил клан Цишань Вэнь. Того, что Вэй Усянь не безвинен (но и на чудовище всё же не похож), что его душа не откликнется, как ни зови, что практиковаться в воскрешении мертвецов бесполезно, ведь тело Вэнь Цин давно сожжено, что Вэнь Нину не станет теплее возле самого яркого костра. Того, что многие вокруг и в самом деле верят, что осада Луаньцзан была актом правосудия. – Не думаю, что среди четырёх великих кланов нашёлся бы хоть кто-то, кто пожалел бы этих псов, – плюётся направо и налево ядом глава клана Яо. – Они получили по заслугам и Вэй Усянь тоже. Ха. Только подумайте: если бы Цзинь Цзысюнь не раскрыл его злые замыслы перед своей смертью, то сколько бы ещё лет все молчали и утверждали, что опасности от Старейшины Илина никакой нет? Адепты, следующие за ним на ночной охоте, молча поддакивают, как болванчики. Вэнь Юань тоже кивает вслед за остальными, поджав губы. – Как будто ссора на тропе Цюнци никого не насторожила! Цзинь Цзысюань ведь чудом в живых остался и всё равно вступался за него вместе с Лань Ванцзи, а он? Из-за праха каких-то двух преступников устроил сущий ад! И что вышло? Цзинь Цзысюань и его супруга? Оба погибли в Безночном городе. Лань Ванцзи, этот хвалёный нефрит Гусу? Сошёл с ума в уединении. Видите? Глава клана Цзян совсем не на пустом месте принял решение возглавить осаду. Вэй Усянь получил по заслугам. Среди мёртвых ему самое место. Рука сама собой тянется к спрятанной в мешочке цянькунь флейте. К мечу привыкнуть так и не удалось. Что бы ни твердил о его талантах Вэнь Нин во время редких тайных встреч, в мире заклинателей такого, как он, не примут, даже не зная о происхождении. И сам мир, в котором с лёгкостью можно лгать друг другу в лицо, ему не нужен. За резкими трелями почти не слышно чужих криков. Тёмная энергия, обволакивая, дарит краткое утешение.

***

Мо Сюаньюй обиженно шмыгает носом, будто нарочно демонстрируя перебинтованное запястье. Вэнь Юань делает вид, что не замечает недовольства, пробираясь через лесные заросли. Чэньцин в ладони ликующе подрагивает. Его догоняет Вэнь Нин, замыкавший ранее их странное шествие. – А-Юань, – бормочет виновато. – Господин Вэй не хотел бы для тебя такой жизни. Ещё не поздно вернуться. Хочется ответить, что поздно. Давно поздно. Вместо этого он качает головой, слыша очередной вздох. – Я… я тебя не пущу. Вэнь Юань останавливается, с удивлением оборачиваясь. В темноте мертвенная бледность не так сильно заметна. Любой другой решил бы, что перед ним не печально знаменитый Призрачный генерал, а обычный, крайне встревоженный человек. – Дядя Нин, – наконец, произносит он и улыбается – не слишком широко, чтобы не выдать волнения. – Ты ведь знаешь, что у тебя не получится. – Простите, но нам обязательно туда идти? – захныкал Мо Сюаньюй, даже не пряча страх. – Люди же говорят: кто посещал гору Дафань, у того сжирали душу. Вам так не терпится души лишиться? – Никто никого не сожрёт, – мягко успокаивает Вэнь Юань. Видимо, напрасно: тот то и дело прерывает тишину ночи хныканьем и жалобным бормотаньем. – Всё равно! Туда наверняка сбегутся заклинатели! И не из одного клана! Улыбка расцветает на лице ярче. – Именно. Адептов клана Лань они застали ещё в деревне Мо, случайно заглянув туда по наводке компаса. Глупо предполагать, что те упустят возможность урвать крупную добычу. На самой же горе им то и дело попадались Сети божественного плетения. Завидев впереди одну такую, Вэнь Юань замирает. Сквозь деревья мелькают золотистые одежды клана Цзинь. Доносятся чьи-то жалобные тихие всхлипы, которые перебивает резкий мужской голос: – Цзинь Лин, почему так долго? Обязательно, чтобы я шёл за тобой следом? Что ты тут устроил? – Глава клана Цзян! – окликает его запыхавшийся заклинатель, прибежавший следом, сгибается в поклоне неуклюже. – Кто-то уничтожил все сети, и… и ещё адепты клана Лань прибыли. В захоронениях ничего нет, они направились в храм в пещере. Звенят колокольчики, фиолетовый цвет отчётливо виден и во мгле ночи. Вэнь Юань с трудом сдерживает рвущийся наружу смешок. Наконец-то. Ему даже не придётся продолжать свой путь – прежде всего, в Юньмэн. – А-Юань! – шепчет позади Вэнь Нин, удерживая его за плечо, пока Цзян Ваньинь освобождает случайных пленников из Сети и попутно отчитывает юношу. Хватка поистине мёртвая, не вырваться. Остаётся лишь украдкой вытащить из мешочка бумажного человечка, радуясь, что многократные визиты в Илин не прошли даром. Повинуясь порыву тёмной энергии, тот улетает, проскальзывает сквозь ветви и приклеивается намертво к спине юноши в золотом. Вэнь Нин молча опускает руку, когда заклинатели уходят. В недвижном взгляде отчётливо читается укор, и на мгновение Вэнь Юань чувствует себя виноватым. Ничего, убеждает он себя. Всё вот-вот закончится. С каждым шагом сердце стучит будто громче. Правосудие. Если заклинатели в него верят, то его и получат. Безумный танец каменной богини, вышедшей из своего храма, почти завораживает. Улыбка выглядела бы поистине благосклонной, если бы не капли крови. Заклинатели в белом панически мечутся вокруг, то и дело выкрикивая что-то про сигнальные огни. Повстречавшийся раньше юноша из клана Цзинь безуспешно пытается решить дело стрелами. Мо Сюаньюй при виде битвы в ужасе верещит и несётся по тропе обратно. Окрикивать его бесполезно и нет нужды – всё равно тот следовал за ними скорее из благодарности за спасение после неудавшегося ритуала. Пожертвовать тело душе, которую ни у кого не получилось призвать. Глупости какие. Вэнь Юань привычным жестом подносит к губам Чэньцин. – А-Юань, не надо! – В обычно мягком голосе звенит отчаяние, которое так хочется не слышать. Перед ним будто снова разворачивается старая картина: дым от хижин, столпившиеся вокруг мертвецы, бурые пятна, обрывки чёрных одежд возле кровавого пруда. И ликующий возглас: «Вэй Усянь мёртв!». По щеке впервые за долгое время скатывается слеза. Он отводит взгляд в сторону, чтобы не видеть, как опускается маска жестокого безразличия на всегда доброжелательное лицо Вэнь Нина и как пустеют глаза. «Это в последний раз», – бьётся мысль в голове. Потом их пути разойдутся. Потом. Нет никакого желания думать о том, что на самом деле будет потом. Всё-таки вполне возможно, что его жизнь закончится прямо здесь, осветив мир заклинателей последним лучом солнца Цишань Вэнь. Пускай. Как будто, кроме безнадёжного непонимания и злости, в ней был какой-то смысл. Мелодия отличается от безумных трелей, но под её воздействием Вэнь Нин всё равно покорно повинуется приказу, врываясь в толпу. Сознание переносит туда, где эту странно печальную песню наигрывал Вэй Усянь, оторвавшись от нескончаемых исследований, и задумчиво всматривался в горизонт. Как будто ждал, что кто-то там появится. Никто не пришёл, в конце концов. И уже не придёт. Сзади его крепко хватают за запястье, заставляя прервать игру. Сердце ухает вниз. Неужели так быстро? Что с ним сделают? Проткнут мечом? Будут пытать? Кажется, в клане Цзян именно так обходятся с заклинателями, ступившими на тёмный путь… – Вэй Ин? Крики звучат где-то совсем далеко. Голос ему знаком, определённо знаком, как бы сорвано и хрипло ни звучал. С опозданием на целых тринадцать лет. Вэнь Юань оборачивается, заранее краем глаза замечая траурные одежды, потерявшие белизну из-за грязи и пыли. Лицо, совершенно невозмутимое в его воспоминаниях, искажают эмоции, одна за другой. – Здравствуй, богатый гэгэ. – Его так и тянет улыбнуться – искренне, радостно. В самом деле, отчего не улыбаться? Из всех людей Вэй Усянь доверял именно ему. Тому, кто предал их первым. – Сычжуй, – чуть погодя, выговаривает Лань Ванцзи, едва шевеля губами, по слогам. Слово доносится уже не эхом из прошлого. Наяву. – А-Юань, прекрати это. За его плечом фиолетовой молнией сверкает хлыст. Подоспевший глава клана Цзян всё с нарастающей тревогой зовёт кого-то – возможно, того юношу из клана Цзинь, который лежит неподвижно возле входа в пещеру со сломанным луком неподалёку. Грозное выражение лица настолько разительно меняется от безумия ужаса, что кажется нелепым. Вэнь Юань со смешком качает головой, высвобождая запястье из ослабевших пальцев. Правосудие. Что же теперь о нём не кричат? Пусть Старейшины Илина больше нет, это имя звучало, не переставая, хоть те, кто его произносили, не всегда осознавали, чем оно служило на самом деле – титулом. Всего лишь титулом. Чтобы оно прогремело снова, необязательно кого-то воскрешать.