***
Первым, кого забрала смерть, был Невра. Чуткий и яркий, он казался самим воплощением лета. Эрика никогда ранее не видела таких людей, тех, которые могли зажигать сердца, смотреть на мир, окружающий их, столь жизнерадостно и легко, как это делал этот парень. Да, зачастую он был слишком строг к подчиненным, в том числе и к Эрике, стараясь добиться успехов; не стеснялся пошлых намеков, отчего заработал репутацию весьма ветреного мужчины, который исключительно ценит в женщинах лишь внешние параметры. Но при всей своей эгоцентричности и грубости, Невра был безумно теплым и понимающим. Он знал, когда не нужно перегибать, понимал, когда нужно успокоить и найти подходящие слова. В первые дни нахождения Эрики в гвардии, именно Невре она высказывала мысли о тех, кого фейлин навеки оставила по ту сторону мира, и именно он смог найти для нее утешение. Пусть немного своеобразное утешение, но все же, именно тогда она действительно почувствовала то, что ее поняли; поняли, а не смотрели, как на диковинную зверушку. Он был летом, что звучало в его смехе, когда тот играл с Шайтан на лугах близ гвардии, летом, которое никогда бы не затуманило промозглым дождем. Был солнцем, которое искрилось в его янтарно-алых глазах, в те моменты, когда он был счастлив. Даже в самые трудные дни, когда случались редкие праздники, вампир самозабвенно веселился, заставляя всех невольно проникнуться его радостью. Эрике всегда было трудно сдержать улыбку, глядя на главу. Такой живой и яркий, он, казалось, существовал вне проблем этого мира. Наверное, потому Невра и ушел первым. Такие как он, долго не живут, и даже бессмертные могут однажды угаснуть, навсегда утонув в темноте. Словно во сне, Эрика помнила, как, входя в тронный зал, встретилась глазами с Карен, что едва ли была похожа на саму себя. Изможденная, молчаливая, она взирала на мир покрасневшими от слез сухими глазами. Руки несчастной девушки сжимались в кулаки, ее не было рядом, она не смогла спасти своего брата. Эрика помнит, как отвела в тот момент глаза, не находя слов для несчастной; все, что она могла слышать сквозь толщу тысяч звуков, это то, что Невру нашли мертвым. Ей не дали даже его увидеть; гвардейцы тени в тот день принесли тело своего командира, укутанное белыми покрывалами, и подожгли. Словно в коматозе, она наблюдала за тем, как медленно языки пламени пожирают его тело, и рыдала, рыдала, держа за руку Валькиона, что хранил молчаливую скорбь до конца того дня.***
Месяцы прошли, прежде чем Хуан Хуа вновь решила поручить это задание одной из гвардий. Потрясало то, с какой немой покорностью, с каким почти что раболепием, дракон и падший аэнджел смотрели на женщину в золотых одеждах. Как хотелось высказать ей все, хотелось кричать о том, что это была ее вина. Вот только Эрика сомневалась, может ли феникс думать о чем-то, кроме всеобщего блага. Со страхом фейлин ожидала того часа, когда придет очередь Валькиона, сердце сжималось при одной мысли о том, что однажды он уйдет и не вернется. Кошмары мучили её каждую ночь, и лишь мертвой хваткой вцепляясь в его сильную мозолистую руку, девушка переводила дух. «Это была лишь случайность. Невра не знал, что ждет его там», — говорил Валькион в такие моменты, вот только Эрика и сама видела, что мужчина не верит в подобную случайность. Это было в первый раз, когда он солгал ей. «Гибель одного не значит, что погибнут все», — успокаивал Валькион Эрику с мягкой полуулыбкой; но она не верила в это, когда стояла рядом с любимым и Лейфтаном, что встал на одно колено подле Хуан, покорно опуская голову. Выбор был сделан. Лейфтан принимал свою судьбу всегда покорно, не в его характере было спорить или говорить попусту. Еще будучи новичком в этом мире, Эрика поражалась тому, насколько он мог быть твердым и сильным, сохраняя при этом хрупкость и изящество своего тела. Лейфтан был весной, непостоянной, но по-своему прекрасной. Лишь внешне отрешенный от сего мира, он сиял для тех, кто старался увидеть, стремился к знаниям. Ласковая звезда, которая имела свою темную сторону, птица, которой обрезали однажды крылья. Тот, кто однажды сбился с истинного пути, но вновь нашел его, придя к смирению и завоевав прощение; в первую очередь от самой Эрики. При всем желании, она не могла ненавидеть дитя луны, что однажды потеряло золотую нить, застряв во тьме. Злилась, избегала, огрызалась, но чтобы ненавидеть… Слишком много Лейфтан сделал для нее. Именно он однажды помог понять фейлин ее настоящую природу, помог осознать, насколько иллюзорно выглядит этот «идеальный» мир. Лейфтан ясно понимал, чего хочет Хуан Хуа, и ради неё, ради Эрики, пошел на такой шаг. Когда он уходил, в аллее парка расцветали белые акации, распуская роскошные грозди маленьких пахучих соцветий, а отцвели спустя семь дней, как раз тогда, когда принесли его тело. Разодранное, почти что на клочки, оно напоминало скорее жуткую мясную массу, нежели человека. Помнится, как она упала на колени, крича не своим голосом, рыдала, уткнувшись в грудь Валькиону, что дрогнувшим голосом велел сжечь то, что осталось от несчастного. Снова живым, таким же ясным и незапятнанным. Эрика до сих пор верит в то, что звезды и впрямь теперь стали для него нимбом, а перья за спиной сменили грязно-черный оттенок на белоснежный. Как цветы тех акаций, что более никогда не расцветут в этом мире.***
Время не лечит, но любовь, действительно, способна быть обезболивающим. Валькион это знал, и кажется, только с его помощью Эрика еще окончательно не сошла с ума. Бережно держа её маленькую белую ладошку, воин улыбается, но фейлин хорошо видит, как много боли в этих чудных золотых глазах, но все, что ему остаётся — это переживать её. Переживать вместе, держа друг друга за руку. «Люблю», — шепнула девушка тогда, пряча смущенную улыбку, когда Валькион соприкасается губами с её лбом. В его действиях не было страсти, лишь сквозящая нежность, что пробирала до костей, согревая теплом янтарных глаз. Валькиону не нужно говорить, чтобы фейлин поняла его чувства. Он был тем, кому она доверила свое сердце. Валькион был зимой, такой холодной и в то же время долгожданной, как глоток воды после жаркого дня. Суровый — лишь с лица, выглядящий весьма массивно на фоне остальных командиров. Еще с первой встречи, Эрика помнила, как сторонилась его, пугаясь высокой гордой фигуры, вздрагивала, когда он начинал разговаривать, отчетливо ощущая лёд, сквозящий в голосе мужчины. Злые языки женщин шептали, что он подобен морозам, которые приходят в середине зимы: без сожаления и морали, он расправлялся со своими врагами, а его меч, не раз уже испивавший крови, всегда разил точно в цель. Валькион был зимой, той, что властвовала над сердцами дев, желающих почувствовать руки этого сказочного рыцаря, дракона, который однажды спустился с небес, и искал справедливости любой ценой. Слушая эти разговоры, Эрика смеялась, хотя бы потому, что именно она сидела в объятиях той самой зимы и согревалась в его горячих руках. Зима не вечно холодна, хотя бы потому, что сердце Валькиона было слишком чутким, чтобы погубить хотя бы одну жизнь, что находится рядом с ним. Помнится, она не любила зиму; не любила, пока действительно не встретила её чистое воплощение. Эти кроткие глаза цвета солнца, проникновенный глубокий голос, что проникал прямо в самое сердце… Эрика вспоминает, как она обожала перебирать длинные белые пряди волос мужчины, когда он укладывал голову ей на колени, садясь на шкуру перед пылающим камином. Он считал фейлин своим хрупким цветком, которому по вечерам приносил сладкий горячий шоколад и укрывал теплым шерстяным пледом после того, как они почти всю ночь провели на улице. Где-то за окном мерно падал снег, а в комнате царила тишина, прерываемая лишь постукиванием лапок бегающей по полу Флоппи. Валькион волновался, что застудил ее в очередной раз, когда попросил сходить с ним в лес, дабы проверить границы. Фейлин смешно, но она не может не умиляться искренней заботе с его стороны. Валькион действительно любил ее, любил так, что был готов сделать все, чтобы холодные ветра не коснулись его драгоценного цветка и ни одна рука не причинила бы ей боли. И она действительно потихоньку затихала, лишь благодаря ему Эрика постепенно возвращалась к жизни, училась заново радоваться, слушая, как стучит в унисон с его сердцем ее же собственное. Что разбилось в тот момент, когда в их покои во время отдыха бесцеремонно ворвалась Карен. Изнеможденная и исхудавшая от собственного горя, она стала лишь тенью прошлой себя. Взгляд ее был по-прежнему мутным, а голос, когда она говорила, был надломанным и дребезжал, словно «гостья» только что тяжело переболела. И как бы ни был страшен её вид, весть, что она принесла, гораздо страшнее. Хуан Хуа требовала позвать к себе главу гвардии Обсидиана. В тот момент Эрике казалось, что на неё сейчас упадет небосвод, голова снова закружилась. То, чего она больше всего боялась, происходило сейчас с ней. Помнит она, что в тот момент, как безумица, вцепилась в руку Валькиона, умоляя не уходить. Эрика, в своем мире, презиравшая сопливые мелодрамы, истерила, словно белуга, делая тщетную попытку уберечь его от судьбы, что уготована для него. Однако, слово феникса было законом, и Валькион не имел права отказать своему начальнику. «Не ходи с ним, — помнится, в тот момент говорила Карен, когда Эрика колотила в дверь, стирая руки в кровь и заходясь в рыданиях. Тогда она тяжело опустилась в кресло, и фейлин видела, что вампирша по-прежнему ссутулилась, словно была не в силах разогнуться или даже поднять голову. Видя неверие в ее глазах, глава Гвардии Тени грустно улыбнулась, — Хуан Хуа всё еще помнит, как ты кричала, когда не стало Лейфтана, и обвиняла ее в его смерти и моего брата. Ты хорошо понимаешь, что она делает это во благо, но… Неизвестно кого. Но я не хотела бы этого знать». Тогда Эрика еще не понимала, что значили эти слова, никогда она не слышала, чтобы прямолинейная и озорная Карен говорила как будто проглатывала каждое слово, голос ее был пугающе тихим и бесцветным, словно доносился откуда-то из глубины. Но разве предала она тогда этому значение? …Удар об жесткую кору рукой заставляет зашипеть от боли, пустыми глазами девушка наблюдает за тем, как с мест, на которых стерлась кожа, капает свежая кровь. Дура, она просто дура, что послушала вампиршу, позволила себе остаться в покоях, когда Валькион был там. Живой. Но она испугалась, испугалась тогда реакции Хуан, которая давно уже не проявляла к хранительнице лояльности. Бояться смерти не трусость — лишь первородный инстинкт. Но трусость — это не быть с тем, кого ты любишь, в нужную минуту. Эрика клялась, что не оставит Валькиона до самого конца, пройдет путь с ним рука об руку, клялась, что только любовь могла предать ей сил и не заставить отступить. Валькион вернулся вечером, когда тусклое солнце уже заходило за свинцовые тучи, и на землю опадал сумрак. Зима снова обернулась теплом его объятий, что держали в крепком кольце рук, не смея выпустить. Фейлин не нужно было говорить, он просто сжал ее руки в своих в тот момент и опустил глаза. — Радость моя, — тихо прошептал Валькион, — Я ухожу. Этих слов было достаточно, чтобы Эрике все стало ясно. При тусклом мерцании свечей, смотря на его доброе, родное лицо, с залегшими под глазами тенями, Эрика снова начала плакать. Было стыдно, но лишь одна мысль о том, что она лишится единственного дорогого её сердцу человека, заставляла фейлин снова и снова захлебываться в слезах. А мужчина терпеливо успокаивал ее, обещая, что обязательно вернется, смеясь над тем, какая же она глупенькая, раз считает, что он не справится, заставлял улыбаться и снова чувствовать себя живой… А с утра хранительница уже проснулась одна, на уже заметно похолодевшей половине их совместного ложа, на которой только осталась меховая жилетка. Было ли это специально сделано, или же просто Валькион был слишком сонным, чтобы одеть ее? «Валькион обязательно вернется», — убеждала себя она тогда, стараясь улыбаться, вот только надежда таяла с каждым днем, все больше и больше. Ни весточки, ни хотя бы короткой записки, только ветер, доносящий тревогу к её сердцу, и снег, который служил ей знаком, что Валькион до сих пор жив. Но в одну из ночей началась сильная метель, а потом на утро, когда Эрика вышла в сад, у нее сразу же подкосились ноги. Сидя на грязной жухлой траве и не замечая того, что новое платье было безвозвратно испорчено, она рыдала, захлебывалась в голос, рыдала, осознавая, что Валькиона больше нет. Эрика никогда не увидит снова солнце в этих глазах, не услышит родного голоса сквозь гул метели, не коснется белизны волос, наслаждаясь их мягкостью. Глотая злые слезы, она провожала глазами солнце. Валькиона больше нет в этом мире. Как не стало и зимы в землях Элдарии.***
Эрика проживает день за днем, увядая все сильней. Где-то в душе она осознает, что нужно жить дальше, вот только девушке кажется, что она давно уже не живая. Разве что слезы, слезы по тому, кого сердце хранительницы до сих пор не может отпустить, помогают ей снова чувствовать себя живой. Тихие шаги заставляют Эрику вздрогнуть, однако, она тут же спешит слабо улыбнуться гостю. В конце концов, Хамон — единственный, кто, действительно, заботится о ней сейчас. — Ты должна поесть, — пришедший пододвигает к девушке поднос, наполненный разной снедью. Такой заботе сложно противостоять, да и к этому существу Эрика всегда относилась очень тепло — все же несмотря на устрашающий вид, Хамон был больше человеком, чем кто-либо из них. Вкус еды почти не чувствуется, она одинаково пресная и горчащая, а чай кислый и похожий больше на какой-то компот, однако девушка ест ее безропотно, пусть и совсем чуть-чуть. Не потому что хочется, а потому, что не хочет расстраивать того, кто о ней заботится по мере сил. Однако едва хранительница доедает последний кусочек, снова слышит шаги. Эрике не нужно поднимать голову для того, чтобы узнать обладательницу столь тихой и вместе с этим неловкой поступи. — Хуан Хуа просила, чтобы ты пришла вечером в зал Советов, — при том губы пришедшей как-то странно скривились, словно она только что съела лимон. Было ли это отвращением к самой ее слабости, или же к решению Главы Эль, вот только не успела фейлин спросить, как вампирша с видом выполненного дела поспешила удалиться. Что ж, пришла пора и Эрике принять свою судьбу. Вот только она не будет теперь молчать. … За девушкой приходят, когда солнце начинает заходить, дивная богиня гонит свою огненную колесницу прочь с небес, а тонкие лучи падают на позолоченные рельефы, и кажется, будто каждый уголок утопает в этой омерзительной желтизне. До тошноты идеальной и блестящей, как и сама Глава Эль. Неспешной походкой шествует она по длинным коридорам, не обращая внимания на изумленные взгляды, что преследуют ее почти вплоть до самой двери зала Совета. Неудивительно, ведь одежда девушки совсем не подходит для задания. Алый шелк струится по ее фигуре, длинные одеяния укрывают фейлин с головы до ног, а тонкая красная вуаль, скрепленная у основания розовыми цветами лотоса, закрывает лицо, озаряемое легкой, но такой искренней улыбкой. То был последний подарок Валькиона. Ведь он мечтал однажды повести ее к алтарю, облаченную в красный, дабы навсегда скрепить их любовь нерушимыми узами брака. Эрика помнит, как мужчина желал видеть ее самой красивой в этот счастливый день… Алый цвет — цвет радости и торжества, он хотел, чтобы Эрика одела их на собственную свадьбу, но сегодня эти одеяния послужат для нее саваном. Отворяя тяжелую, покрытую позолоченными узорами дверь, фейлин не спеша входит в зал, погружаясь в мертвенную тишину. Никого нет, только феникс, возвышенный и гордый в лице главы Гвардии Эль. Хуан Хуа, до того не обращавшая внимания на хрупкую фигурку, что покорно склоняет голову перед ней, улыбается все так же приветливо и тепло, вот только девушку сразу пробирает на дрожь. Уж слишком эта улыбка напоминает оскал. — Эрика, — женщина с наигранной радостью всплескивает в ладоши, — а вот и ты! Гляжу, выглядишь действительно лучше, надеюсь, что твоё самочувствие располагает на разговор, мне говорили, после смерти Валькиона ты сама не своя… Всё, что фейлин может — это коротко кивнуть. Хуан Хуа следит за эмоциями на ее лице, стоит лишь показать, что боль до сих пор пожирает фейлин, и Эрика проиграет в этой схватке. Улыбка на лице женщины потухает, уступая серьезному выражению, а в глазах она видит странный блеск. — Я позвала тебя для особого задания, — сквозь пелену воспоминаний слышит Эрика голос женщины. Злость вскипает, стоит ей услышать, сколько ехидства и недовольства сквозит в ее голосе. — Поскольку остальные главы не справились, только хранительница может выполнить его по-настоящему идеально. Тебе стоит сейчас идти и собираться, с тобой поедет Хамон и… Она больше не хочет подчиняться! — Я никуда не еду! — Эрика выкрикивает это, и, кажется, разбивает оглушающую тишину в зале. Ей кажется, что кровь в жилах закипает, а жар с каждой секундой нарастает все более и более. Хуан Хуа кривит губы в полуулыбке. Она не будет терпеть непослушания, и если Эрика не хочет исполнять ее приказ, ей придется умереть. В смуглых руках вспыхивает золотистое пламя, огонь феникса способен нести не только жизнь. — Ты подписала себе приговор, — женщина выдавливает из себя сочувственную улыбку. — Жаль, ты не понимала, что все они погибли не напрасно, ведь Гвардия по-прежнему живет лишь за счет их жертвы. Каково же им будет знать, что та, кого они любили и не постеснялись отдать жизнь, струсила? Слезы обжигают не хуже огня, фейлин кусает себя за губу, алая вуаль по-прежнему покрывает лицо, но она давно уже промокла. Слова феникса бьют наотмашь, помнит ли она? Помнит, чем закончилось все это. Невра, Лейфтан, Валькион… Те, кем она дорожила, те, кого она больше никогда не увидит и не вернёт. Если бы она могла сделать невозможное… Или же она все-таки может? Будто кукла она поднимает руки, ощущая непривычный жар, что касается кожи рук. Мгновение, и мир словно замирает, превращаясь в круговорот тысячи цветов, которые слепят и заставляют закрыть глаза. «Просто отпусти», — мягкий шепот касается ее уха, и словно чья-то незримая рука направляет бурный поток энергии, что мигом превращается в алые искры. Весь мир растворяется, остается только боль, что заставляет ее упасть на колени, и лишь усилием воли фейлин поднимает голову на женщину, причинившую ей столько горя. Эрика уже не слышит, что говорит Хуан Хуа, вокруг нее вспыхивает пламя, живое и яркое. В одно мгновение оно жадно принимается пожирать всё, что видит: превращает в пепел резную мебель, плавит золотые барельефы, оставляет на стенах жуткие пятна копоти. — Что ты наделала?! — голос главы Эль преисполнен ярости, она стоит в кольце огня, медленно поглощаемая им же. Она не может выбраться, языки пламени уже лижут ее ноги и руки, отчего удушающе отвратительно пахнет горелой плотью. Это не пламя феникса, что позволит ей однажды возродиться, это чистая скорбь, энергия, скопленная за многие месяцы в теле Эрики, вылитая в беспощадную месть. Крики Хуан стихают за огненными стенами, Эрика лежит на полу ослабленная и истекающая кровью, но счастливая. Фейлин видела смерть той, кто однажды заставила ее страдать, и то было высшим блаженством. Огонь окружает ее тело, а хранительница улыбается в последний раз. Погружаясь во тьму, Эрика ощущает, как маленькие снежинки, что мерно падают на ее лицо, приятно холодят кожу, а засыпая, она снова смотрит в такие родные и теплые глаза цвета солнца.