50 оттенков Серого или мадонна в желтом платьице

Он смотрел на неё сквозь туманную завесу воды, безжалостно размывающую ее образ. Капли, щипая, попадали в глаза, но он не смел моргнуть, боясь, что она вдруг исчезнет, оказавшись лишь плодом его разыгравшегося хмельного воображения… На протяжении всего дня он пытался поговорить с ней, во всем признаться, сказать, что любит, как сумасшедший, скучает и хочет как можно скорее все исправить, но каждый раз, когда она вскидывала на него свои невероятные глаза, в которых вперемешку с обидой и непониманием плескалась неизбывная боль, слова, застревая, першили в горле, словно надоедливая простуда, вырываясь наружу невнятным бормотанием… Он понял, что не сможет без нее, прошлым вечером, когда, вернувшись домой, увидел на своём диване в гостиной совсем другую женщину. Вот же она — Селин — та, ради которой он затеял всю эту игру, чтобы разлучить ее с женихом и вернуть себе, здесь, рядом, готовая в любую минуту броситься к нему в объятья, такая правильная и подходящая, но абсолютно ненужная. Совсем… Сославшись на усталость, Серкан отрицательно покачал головой на ее предложение посмотреть вместе фильм. Рассеянно окинув взглядом комнату, он вдруг задержал свое внимание на настенном стеллаже. Там, выделяясь среди бело-серых переплетов синей вертикальной полосой, пряталась его тайна. Дождавшись, пока недовольная отказом соседка отправится в душ, Болат подошёл к книжной полке и вытащил из вереницы изданий «Мадонну в меховом манто». С черно-белой фотографии на него внимательно смотрел Али Сабахаттин. Опустившись в кресло, Серкан неспешно перевернул мягкую обложку. Эта книга обладала для него особой ценностью. «Согласитесь, все мы обречены на одиночество. Всякая близость обманчива. Ведь даже в самых близких отношениях есть непреодолимая граница», — глаза случайно вырвали эти строки из темного ряда стройных букв. Одиночество… Болат перелистнул посеревшие от времени книжные страницы в поисках своего маленького сокровища. Там, в середине романа, он хранил их первую совместную фотографию — Серкан Болат, как всегда стильный, строгий, одетый с иголочки и непременно прячущий руки в карманы, и она — Эда Йылдыз, весёлая, яркая и лёгкая в своём выпускном коротеньком желтом платьице — ненастоящая пара с ненастоящей помолвки. Серкан провёл подушечкой пальца по глянцевой фигурке Эды, всматриваясь в их улыбающиеся лица. Но ведь улыбки у них здесь самые настоящие?.. «С тех пор, как я увидел портрет этой женщины, прошло всего несколько недель, но за это время я перечувствовал больше, чем за всю предыдущую жизнь. Каждый мой день, каждый час — даже, когда я сплю, — исполнен теперь для меня глубокого смысла. Оживает не только мое тело, которое, казалось, существовало лишь для ощущения усталости, но и душа. Все, что до сих пор таилось где-то внутри, никак не проявляясь, вдруг пробудилось, пробилось наружу, открыв передо мной совершенно новый, необычайно интересный и привлекательный мир». Он вспомнил день их мнимой помолвки, когда, войдя в комнату, где переодевалась Эда, он увидел ее, стоящую перед зеркалом у открытого окна. В игре прозрачных занавесок, развеваемых ветром, она казалась сказочным видением. Длинные стройные ноги, грациозные руки и эти изящные лопатки, которые он ненароком задел ладонью, когда убирал в сторону ее шелковистые волосы, чтобы застегнуть платье. Он помнил, как притронулся к ее покатому плечику, возвращая на место упавшую бретельку, и поймал ее взгляд в отражении. С блестящей глади зеркала на него взглянули большие темные глаза. Он смотрел в них, не смея отвести взгляд, и буквально физически ощутил, как словно с обрыва падает в их глубину… «Чем поразил меня портрет? Объяснить этого я не могу. Могу сказать только, что до той поры не встречал подобной женщины. В ней было что-то необычное, гордое и даже немного дикое. И хотя с первого мгновения я знал, что никогда и нигде не видел сколько-нибудь похожего лица, мне упорно чудилось в нем что-то знакомое. Бледные щеки, черные брови и черные глаза, темно-каштановые волосы. Неповторимые черты, выражающие и чистоту, и силу воли, и безграничную тоску. Эта женщина была мне уже знакома… Она как бы вобрала в себя сразу всех женщин моих мечтаний». Его голова кружилась, ноги были ватными, но он и думать не хотел, что, скорее всего, это результат выпитой им бутылки виски. Нет, это все из-за неё, потому что она сейчас находится здесь, так близко. Ее глаза, губы, руки, запах… Даже воде было не под силу перебить ее цветочный аромат сладкой свежести, дурманящей и пропитывающей собой все вокруг. Следующим вечером он снова был один, без нее. На душе было пусто, а в голове — слишком тесно. На диване, укутавшись в плед, мирно спала Селин. Сейчас он бы даже не вспомнил, заметил ли он ее тогда. Присутствие бывшей никак его не волновало… Болат наклонился к холодильнику для спиртного, достал оттуда бутылку виски и, налив до краев, осушил стакан до дна. «И только с одним мне трудно будет смириться — с полным одиночеством»… За ним последовал следующий, затем ещё один… Неужели теперь всегда будет так? Он будет приходить на работу и видеть ее там, смотреть на небо и встречаться взглядом с подаренной ей звездой, открывать книгу и находить ее на снимке — смеющуюся, воздушную, жизнерадостную в своём соблазнительном платье? Даже за завтраком у мамы он будет иногда сталкиваться с ней, как это случилось сегодня, и будет так же неосознанно обрывать корочку с хлеба и класть ей на тарелку, а потом глупо извиняться и сбивчиво объяснять, что он не специально, просто знает, что она любит именно так… «Не хочу сказать, что мне угрожает опасность сойти с ума или покончить с собой. Человек очень быстро смиряется с тем, что поначалу кажется невыносимым. И я, наверное, свыкнусь с такой жизнью. Это будет не жизнь, а мучительная пытка! Но я все выдержу. Как выдерживал до сих пор…». Строки романа были словно описанием его последних недель — не жизнь, а невыносимая пытка… Серкан опрокинул в себя ещё один стакан и наполнил его снова. «Твоя единственная проблема — это вероятность того, что я буду встречаться с кем-то другим!» — гневный голос Эды отчетливо зазвенел в ушах… Сможет ли он выдержать, если застанет ее с другим мужчиной? «Отныне ты увидишь перед собой другую Эду, Серкан. Ты же продолжаешь жить своей жизнью. Твоя бывшая возлюбленная поселилась у тебя. Я тоже продолжу жить своей жизнью. А что ты думал? Ты надеялся, что я всю жизнь буду сидеть и думать о тебе?» — насмешливо сверкнули ее глаза, когда, ссорясь в ресторане, она ответила на его наглую ложь о том, что он совсем не ревнует ее. Стакан звонко ударил о столешницу, выплеснув золотистую тягучую жидкость. Ревнует, ещё как ревнует! Даже к этому чёртову букету, который сегодня принесла для неё Лейла, а он, сославшись на аллергию, приказал немедленно сжечь. Даже к клочку бумаги, на котором аккуратным почерком было написано, что кто-то хочет поближе познакомиться с ней. Даже к этому нелепому парню, с которым она так очевидно разыгрывала комедию перед своим домом, чтобы Серкан поверил в то, что это безнадежно влюблённый в неё поклонник… «Только теперь я осознал, что за последние две недели моя жизнь начала приобретать некий смысл. В пустой и унылой мгле внезапно забрезжил слабый свет надежды, которой я боялся даже поверить, забрезжил — и с такой же неожиданностью погас. Только теперь я понял, что утратил». Бутылка внезапно закончилась, но в голове вдруг стало очень ясно. Нет, он не сможет без неё, не сможет вынести, если к ней прикоснется другой мужчина, если она улыбнётся своей сводящей с ума улыбкой кому-то, кроме него, если она раскроет свои губы не ему. Ему нужна только она, сейчас, всегда… «Твоя единственная проблема, в том, чтобы я до конца жизни ни в кого не влюблялась, а всегда любила только тебя, Серкан Болат!» — он снова и снова прокручивал ее последние слова в голове. Любит? Неужели все ещё любит после того, как он так жестоко обошелся с ней?.. «Любовь — отнюдь не симпатия или нежность, как вы утверждаете. Это чувство, не поддающееся никакому анализу, никто не может сказать, почему оно появляется и почему в один прекрасный день исчезает…» В поисках второй бутылки мужчина разворотил пол-кухни, наделав много шума и разбудив Селин. Озабоченная бывшая мельтешила перед глазами, предлагала помощь, но он больше не хотел ее. Ни в своей квартире, ни в своей жизни. Наверно, он поступил грубо, вызвав ей шофёра и сказав, что ей нужно уйти посреди ночи. Кажется, он даже назвал ее Эдой, но сейчас ему было все равно. Виски сделали его дерзким и безрассудным, и ему это нравилось. «Тут я понял, что обязательно должен ее увидеть, рассказать ей все, о чем сейчас думаю. Я должен заставить ее изменить неожиданное решение, с которым так легко утром примирился. Может быть, она даже обиделась, что я так безропотно подчинился. Я во что бы то ни стало должен ее увидеть и немедленно, сегодня же вечером». Упала нарезная доска, по полу разметался выпавший из перевёрнутого бака мусор, но ему не было до этого никакого дела. Ему больше не нужен был порядок, ему нужна была только Эда, и он решил позвонить ей, не думая о времени. Телефон выпал из неверных рук, тут же нарисовав на экране сеть из трещин, но ему было все равно. Он вообще не хотел больше руководствоваться разумом и думать — только чувствовать. Он набрал номер, томясь мучительным ожиданием и слушая монотонные гудки. Один, два, три… — они растягивались для него в минуты — пять, шесть… неужели она так и не ответит? «Серкан?» — сонный голосок прервал череду ненавистных гудков, и его губы невольно растянулись в пьяной улыбке… «Сколько радости может доставить один человек другому. Мы сами не знаем, какая в нас таится сила». Подперев щеку рукой и закрыв один глаз, он, прищурившись, следил за минутной стрелкой на своих наручных часах, ожидая, когда же снова увидит ее… Эда, повторяя движения воды, мягко провела по его мокрым волосам, коснулась лица, смахивая большими пальцами капли с его ресниц. Его щетина приятно покалывала ладони. Вот она, улыбаясь, нежно гладит его по щекам, по колючему подбородку, по крепкой шее… Услышав в телефоне его странный голос, предупреждающий о том, что он немедленно хочет поговорить и поэтому приедет к ее дому прямо сейчас, посреди ночи, Эда уже не могла уснуть. Он звучал как-то необычно, отчего ей стало тревожно. Конечно, она немедленно отправится к нему, несмотря на спящую за стеной тетю, несмотря на то, что он бросил ее, несмотря на их ссоры. Ведь она нужна ему, а остальное пока неважно… «Даже после мгновений близости, когда мужчины, случается, просят о прощении, когда они, казалось бы, готовы на все ради любимых женщин, в их взглядах сверкает торжество победителей. Но нуждаются в сочувствии и помощи именно они, мужчины. Ни одна женщина не выглядит в страсти такой беспомощной и смешной, как они». Он открыл ей дверь весь взъерошенный, удивлённый, радостный. — Только ты стучишь в мою дверь, Эда Йылдыз, — он расплылся в улыбке, как Чеширский кот, прислонившись к стеклянной двери. — Что за вид такой? — усмехнулась девушка, поражённая открывшейся ей картиной. — Может, снять на камеру? Серкан стоял с торчащей, словно ирокез, челкой, засученными по локоть рукавами рубашки и, слегка покачиваясь, не сводил с нее полных восторга глаз, как мальчишка, который наконец получил долгожданный подарок: — Как же красиво ты улыбаешься… Они смотрели друг на друга, смеясь, не в силах скрыть радости от этой необычной встречи. «На меня вдруг нахлынуло желание заключить ее в свои объятия, поцеловать. Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни я чувствовал себя таким счастливым, чтобы сердце мое было так распахнуто добру. Как мало надо для того, чтобы один человек сделал другого безгранично счастливым! Только дружески поприветствовать его и улыбнуться». Серкан, чудом не промазав, опустился на подлокотник дивана, не сводя глаз со своей долгожданной гостьи и не выпуская стакан из рук. Эда с улыбкой наблюдала за ним, отмечая царивший в комнате беспорядок, как вдруг увидела Селин. Девушка замерла посреди комнаты, к лицу прилила кровь, а в щеках защипало, словно она получила звонкую пощёчину. Что Селин здесь делает?!.. Эда перевела недоуменный взгляд на пьяного Серкана, который будто не замечал неловкости сложившейся ситуации. Какая же она дура, что примчалась к нему по первому зову! Ей хотелось бежать, провалиться сквозь землю, а ещё лучше со всей силы врезать Болату, чтобы стереть с его лица эту идиотскую улыбку. Ее ладони, погладив его шею, опустились на грудь. Захватив пальчиками отвороты его промокшей насквозь жилетки, она неспешно стала снимать ее под его обжигающим красноречивым взглядом: «Меня уничтожает одна лишь вероятность, что ты можешь быть с кем-то другим. То, что кто-то другой будет касаться тебя так, как касался я. Будет смотреть на тебя так, как смотрел я. То, что ты будешь улыбаться другому своей улыбкой, которая озаряла мой день. Это эгоистично, я знаю, но я хочу, чтобы ты была только моей. Чтобы ты смотрела только на меня, улыбалась только мне, касалась только меня, была моей». «Я мог бы рассказать ей многое, в чем никогда не признавался даже самому себе. Мысли проносились в моей голове с такой быстротой, что я не успевал в них разобраться. Как мне хотелось взять ее за руки, согреть ее холодные, с покрасневшими кончиками пальцы! Одно слово — и мы станем бесконечно близкими друг другу». Вдруг он положил руки ей на талию и, слегка сжав пальцы, притянул к себе. Она шагнула под душ, выйдя из тумана и став, наконец, реальной. Они стояли друг напротив друга — мокрые, молчаливые, желающие разрушить невидимую стену между ними. «Я не могу выкинуть тебя из головы. Как я могу полюбить другого, когда есть ты? Моя душа, тело и сердце — все принадлежит тебе. Я знаю, это невозможно, но я хочу, чтобы на меня смотрел только ты, чтобы только ты улыбался мне, касался меня, был моим…»** Струи воды бежали по лицу Эды, затекали в вырез блузки, скользили под одеждой, касаясь ее там, где Серкан не мог, и от этого ревновал ещё больше. Нет, он не готов делить ее ни с кем и ни с чем, даже с этими обнаглевшими каплями. Склонившись, он коснулся носом ее подбородка, провёл им по скуле… «Я не узнавал самого себя. Куда подевалась обычная моя скованность, застенчивость? Перед этой женщиной я готов был раскрыть все свои достоинства и недостатки, свои слабые и сильные стороны, вплоть до незначительных мелочей. Пусть она видит меня таким, каков я есть». Она немного успокоилась, как только Селин вышла из дома с блестящими от слез глазами. Нужно отдать должное, у этой девушки была невероятная выдержка — она позволит себе разрыдаться лишь за дверью, чтобы никто не увидел, как ей больно. Эда знала, что их соседство с Серканом было вынужденным из-за потопа в квартире Селин, и что ее робот просто не мог отказать в помощи своей подруге детства и по совместительству бывшей возлюбленной, но ее присутствие невероятно раздражало Йылдыз. Селин по-прежнему любила Болата, у них было общее детство, общее дело, общие воспоминания, и, самое главное, одинаковые взгляды на жизнь, они были дороги друг другу, и Эда подспудно боялась, что он снова вернётся к ней, сделав выбор умом, а не сердцем… Вода попала Серкану в нос, и ему на миг показалось, что больше нечем дышать. Болат вдруг осознал, что вот-вот лишиться воздуха, которым Эда обещала стать для него и от которого он сам так глупо отказался. Ему просто необходим был глоток его девочки-звезды, чьи длинные черные ресницы слегка подрагивали под тяжестью повисших на них блестящих капель. Повинуясь порыву, Серкан поцеловал ее в приоткрытые губы и почувствовал, как вздрогнули ее ладошки, лежащие на его груди. — Я не могу дышать без тебя, Эда Йылдыз! — приглушенно выдохнул мужчина. Он нетерпеливо вдохнул ее прерывистое дыхание, потом снова и снова, не замечая, что у ее губ соленый вкус. Тонкие пальчики крепко сжали его плечи… «Я жил и мог бы жить точно так же, ни о чем не задумываясь. Это ты открыла мне глаза на то, что существует другая жизнь, что во мне таится свой собственный духовный мир. И если ты не сумела преобразить меня, то это не твоя вина. Благодарю тебя за те несколько месяцев настоящей жизни, которые ты мне подарила. Несколько таких месяцев стоят целого века…» Буквально затащив его на себе в душ, Эда хотела привести Серкана в чувство, как вдруг ее сознание пронзила внезапная мысль: разве сейчас он был не в себе? Хмельной, раскованный, смело говорящий ей то, что чувствует — разве это не истинный Серкан? Без рамок, границ, своего железного панциря робота, постучав по которому не добраться до сути, а можно лишь услышать металлический холодный отзвук. Разве он не был настоящим, когда, сидя у барной стойки на кухне, бессвязно бормотал ей признания, выпивая перелитый в стакан с виски остывший кофе, и размахивал руками, ругая напиток за гадкий вкус и расплёскивая его вокруг. Разве не был искренним, когда смотрел на неё своими светящимися нежностью медовыми глазами и говорил, что она для него важнее всего, ценнее всех остальных. Разве обманывал, когда просил верить ему… — Серкан.., — голос девушки дрогнул, пока она пыталась удержать себя и пьяного Болата на ногах. — Тебе нужно лечь, пойдём. Эда потянулась через него, чтобы выключить душ, и он тут же прижался к ней, зарывшись лицом в волосы и цепляясь щетиной за мокрые длинные пряди, поцеловал в шею. — Нужно снять это с тебя, — она непослушными пальцами расстёгивала пуговицы его рубашки, которая прилипла к телу и никак не хотела сниматься. Слегка покачиваясь, он смотрел на неё из-под опущенных ресниц и самодовольно улыбался: — Как же давно я ждал от тебя этих слов, Эда Йылдыз. Девушка усмехнулась его дурашливости. Никогда раньше она не видела его таким: растрёпанным, с улыбкой до ушей, говорящим все, что на уме, и абсолютно пьяным. Он хватался за неё руками, пока она буквально сдирала с него мокрую одежду, и весело смеялся, путаясь в штанинах брюк. Эда вывела Болата из душевой кабины и накинула на него халат, не без труда продев руки в рукава. Теперь дело оставалось за малым — его нижнее белье. — Серкан, помоги мне, — взяв его ладони в свои, она положила их на пояс его боксеров. — Давай сам. Мужчина, закрыв глаза и улыбнувшись во все свои тридцать два зуба, протестующе замотал головой. Капли с его мокрых волос разлетелись по сторонам. Эда не могла долго злиться на него. Как бы ее сейчас не возмущали его выходки, она прекрасно знала, что будучи в трезвом уме, он никогда в жизни не позволил бы себе подобного и что завтра ему будет за это невероятно стыдно. — Если не снимешь их, то тебе придётся спать в мокром, — она угрожающе приподняла бровь. Серкан посмотрел на неё хмельным взглядом, обиженно поджал губы и, моргнув, безуспешно начал стягивать с себя боксеры. Ладони постоянно соскальзывали с промокшей насквозь ткани, и он, преувеличенно тяжело вздохнув, обречённо развёл руками, вертя головой, словно говорил: «ну вот видишь, я же старался, но ничего не вышло». Эда укоризненно посмотрела на него, прищурилась, словно размышляя о чем-то, а затем шагнула к нему, совсем близко. Ее мокрая челка коснулась его носа. Девушка устремила на него томный взгляд, призывно взмахнула своими длинными ресницами. Она положила руки мужчине на плечи, зарывшись пальцами в мягкий ворс халата, а затем начала медленно спускать их вниз, оставляя примятые полосы на махровых рукавах. Ее пальцы нащупали тоненький веревочный браслет на его кисти, провели по широким ладоням и сплелись с его пальцами. Девушка потянула его на себя, прижавшись промокшей блузкой к его голой груди в вырезе халата. Мужчина охнул от неожиданности и холода, но тут же радостно улыбнулся. Влажные волосы мазнули по щеке, и от ее горячего дыхания у самого виска по его телу побежали мурашки. — Если ты не снимешь их прямо сейчас, робот-Болат, — она прикусила его за мочку уха, — то… — Даааа?.. — пьяный Серкан закрыл глаза. Его кружили вертолеты. То ли от выпитого, то ли от ее близости, а, может, и от всего сразу. — То у тебя там все заржавеет! — и с этими словами она заправила пальцы мужчины за резинку его модных трусов и слегка потянула вниз. — Давай-давай! А я пока соберу в сушку твои вещи. Состроив недовольную гримасу, Болат, шатаясь, начал стягивать свои боксеры. Сначала он с грохотом оперся о стену, затем, хватаясь за висевшее полотенце для лица, чуть не разнёс раковину, вывернул смеситель, но, в конце концов, с победоносным видом раскрутил чёрные Calvin Clein на указательном пальце правой руки, кокетливо поигрывая бровями. — Пойдём, — рассмеялась Эда, представляя его в таком виде в своем офисе на обозрении у всех сотрудников. Зажмурившись, она запахнула его халат и как следует затянула пояс на талии. — Ну, я же молодец? — промурлыкал он ей в темечко, когда она поднырнула ему под руку, чтобы поддержать. — Молодец-молодец, Серкан-бей, — ответила девушка, подняв к нему лицо. — Этот пункт нужно обязательно включить в список твоих достижений. — Ты думаешь? — наигранно изумился он, наклоняясь к ней и касаясь лбом ее лба. — Определённо, — улыбнулась она, и он не удержался от того, чтобы провести кончиком пальца по ямочке на её щеке. — Я говорил, что ты очень красиво улыбаешься? — заплетающимся языком спросил он. — Нет, — поддразнила Эда; его ладонь так приятно согревала кожу. — А то, что ты ценнее всех? — Никогда, — в глазах девушки плясали озорные чертенята. — И то, что ты можешь верить мне. — Не припомню такого, — вдруг он привлек ее к себе, и ее ресницы щекотнули его по носу. Ее мокрая одежда липла к его горячей коже. — Снимай это с себя, замёрзнешь, — непослушными пальцами он попытался стянуть с нее блузку, но задача оказалась не из лёгких. Оставив, в конце концов, эту затею, он запустил руку ей под топ, виднеющийся в вырезе рубашки, и с замиранием сердца обнаружил, что на ней снова нет белья… Острые навершия груди мягко царапнули его ладонь. Серкан, скрежетнув зубами, громко втянул воздух через сомкнутую челюсть. Пальцы второй руки, скользнув с талии по бедру, попытались протиснуться через пояс джинсов. — И то, что я не могу дышать без тебя… — он сжал ладонь на ее груди, мгновенно почувствовав, как по ее телу прошла крупная дрожь. — Никогда… не слышала., — прерывисто сглатывая, протестовала она. — Несносная Эда Йылдыз! — закрыв глаза, страстно прошептал он, сражаясь с железной пуговицей на ее ширинке. — Невозможный Серка… ах! — его рука все-таки добралась до цели. Ворсинки халата выглянули через щелки сжатых на его плечах кулачков Эды… «Любовь неподвластна логике и в сущности своей необъяснима. Любить и симпатизировать — вещи совершенно разные. Любить — значит хотеть всем сердцем, всем телом. Любовь для меня прежде всего желание. Всепобеждающее желание». Он целовал ее долго, жадно, словно изголодавшийся странник, наконец добравшийся до живительного источника. Слегка покусывая, смаковал вкус ее губ, перекатывая его во рту своим языком. Эда обняла мужчину за шею, лаская пальцами его затылок. Его ладонь бесцеремонно, до боли, сминала ее тело, на что она отвечала лишь жалостливым постаныванием, подаваясь навстречу его искусным рукам. Его запах кружил ей голову, от горячего дыхания у краешка губ подкашивались коленки, а плавные движения дерзких пальцев, проскользнувших в ее трусики, отдавались внизу живота сладостной пульсацией. — Я готов отдать все, что у меня есть, чтобы этот момент длился вечно… Внезапно нарастающее, словно раздувающийся воздушный шарик, блаженство достигло своего пика, Эда вздрогнула — ноги больше не держали ее — и, громко выдохнув, повисла, уцепившись за Серкана. В тот же миг и без того нетвердо стоявший на ногах Болат, покачнулся, взмахнул руками, хватаясь за воздух, и упал на кровать, увлекая девушку за собой. — Как же кружится голова! — весело рассмеялся он, не открывая глаз. Нависшая над ним Эда тут же отстранилась. Что это было за сумасшествие? Неужели она готова так просто все забыть? Испугавшись этой внезапной слабости, девушка поспешно поднялась и привела в порядок свои джинсы. — Ты… вы куда? Почему тебя две? — сыпал вопросами пьяный мужчина, пытаясь рукой поймать ее в воздухе. — Ложись, — приглушенно ответила Эда, укрывая его одеялом. — Нет-нет, ты… вы все со мной, — запротестовал Болат, безуспешно пытаясь подняться. — Я переоденусь и сейчас приду, — она слегка надавила ему на плечи, и он рухнул на простынь. — Все? Обещаете? — невнятно пробормотал он, перехватив ее ладонь и прижав к губам. — Я буду ждать. — Обещаем, — горько усмехнулась она, высвобождая свою руку. Эда бегом проскользнула в ванну и, закрыв дверь, осела по ней на кафель. Плитка на полу морозила ноги, а мокрая одежда охлаждала разгоряченное тело, приводя в чувство. Девушка уперлась локтями в согнутые колени и обхватила голову руками. Ей нужно успокоиться и ни в коем случае не подходить к нему так близко, иначе она больше не сможет устоять… Сделав несколько глубоких вдохов, Эда закрыла глаза и, откинув голову, уперлась затылком в дверь. Если нужно, она просидит так до утра, пока полностью не придет в себя. Пальцы слегка подрагивали, кожу на груди все еще жгло от прикосновений его ладони, а внизу живота сладко тянуло… Эда не знала, сколько прошло времени, прежде чем она решилась выйти к нему. Широко раскинув в стороны руки, Серкан, похрапывая, спал беспробудным сном. Покопавшись в его шкафу, она нашла футболку и тёплые носки, от долгого сидения на полу ступни стали ледяными. Джинсы и блузка с топом отправились в сушку вслед за одеждой Серкана, а вместе с ними и её трусики. Надев майку, которая из-за большого размера доходила ей до середины бедра, она натянула на ноги носки, взяла подушку и постелила себе на небольшом диванчике в углу комнаты. Лучше ей лечь здесь, подальше от него… Эда не смогла справиться с соблазном и обернулась, чтобы в последний раз перед сном взглянуть на мужчину. Его грудь высоко вздымалась, голова была повернута на бок, губы слегка приоткрыты, и она, не в силах удержаться, нежно провела ладонью по его щеке. — Спокойной ночи, Серкан Болат, — она поцеловала его в краешек рта. — Эда.., — сонно прошептали его губы. Укутавшись на диване в плед, она еще долго смотрела на него спящего, сплетая воедино его сегодняшние признания, словно драгоценные жемчужины, которые нанизывают на нить, изготавливая ожерелье, пока, наконец, ее веки не отяжелели, и она не провалилась в сон… Он встал рано, долго принимал душ, три раза чистил зубы, выпил две чашки кофе, не забыв удивиться беспорядку на кухне, и, сев напротив спящей Эды, принялся старательно собирать из обрывков, которые ему время от времени подбрасывала память, вчерашний вечер… Любуясь, как солнечный зайчик непоседливо прыгает по ее колышущимся от дыхания ресницам, он ощутил внутри необыкновенную теплоту. Она пришла вчера, ни о чем не спрашивая, ничего не требуя, стоило ему только позвать. Осталась с ним, несмотря на то, что ей наверняка попадет от тети, вопреки тому, что увидела здесь Селин. Он помнил все: каждое сказанное ей слово, каждую ее улыбку, каждое произнесенное им признание, каждое прикосновение… «Весь накопившийся в моей душе интерес к людям, вся нерастраченная любовь собрались воедино и сосредоточились на этой женщине. Вся моя жизнь прошла в ожидании встречи с ней…» Как только она откроет ему свои прекрасные глаза, он обязательно извинится, объяснит ей все, а потом повторит то, что сказал, стоя перед ее домом накануне, по телефону, когда она не могла услышать его из-за громко играющей музыки: «Я люблю тебя, Эда Йылдыз. Я ревную тебя. Я очень скучаю по тебе. Я очень обо всем сожалею». И, крепко прижав к сердцу, больше никогда, никогда не отпустит свою мадонну в желтом платьице…