Чума.(очерк)

Я практически не помню ничего из своего детства. Отрывки памяти иногда приходят ко мне, словно яркая зарница - вспыхнет на недолгое время, а потом снова потухает. Но как бы я не хотела забыть то ужасное время, когда властвовала смертельная чума, оно постоянно всплывает перед моими глазами, будто бы напоминая о тех несчастных, ни в чем не виноватых людях, которые пали от ненавистного вируса. Холодное ноябрьское утро. Конец XVI века. Эпидемия чумы убила много народу в ближайших от нашего города селах, не оставляя за собой ни единой живой души. Доктора "с клювом" только и успевали, что складывать мертвых в кучи, ограждая это скопление гниющих тел подальше от центра поселений. Власти говорили нам, что волноваться не о чем, так как город хорошо защищен и болезнь не сможет просочиться через крепость. Мы, словно заколдованные, верили их словам, даже не стараясь каким либо образом защититься от надвигающегося недуга. Это было напрасно и очень рискованно для всех жителей нашей лачуги, которую люди называют городом. Но ведь никто и не подозревал, что болезнь уже таилась в переулках, поджидая удобного для себя момента. Мы жили достаточно хорошо - многие из бедняков могли бы позавидовать нашей семье. Пусть доход отца и не был таким большим, как у богатых дворян, но зато наша семья славилась дружбой и заботой. В нашем доме практически никогда вы не смогли бы услышать ни одного крика, ни одной ссоры - мы всегда жили в мире и согласии, деля между собой все поровну. Семья состояла из отца, нашего добытчика, матери, скромной женщины с добрыми голубыми глазами, моего брата, властного и храброго мальчишки и меня, маленькой глупой девочки. Мне хорошо запомнился наш небольшой деревянный дом - ветхий, с поломанной крышей, которая каждый раз при дожде умудрялась протекать,двумя комнатками, неразделенными между собой, и большой дверью, украшенной нашими с братом яркими рисунками. Теплые дубовые доски, немного неровные, положенные точно одна к другой, являлись нашим теплым полом, на котором было приятно валятся в жаркие деньки, укрывшись внутри нашей скромной лачуги. Я ясно помню мамин маленький резной стол, доставшийся ей в приданное от родителей. Он был главным украшением нашего ветхого домика. На нем всегда стояла ваза с цветами, даже зимой. Только в это время красивую растительность создавала не матушка природа, а мы с братом из покрашенной нами бумаги. Они согревали наше сердце каждый вечер, когда отец возвращался с тяжелой работы и садился на деревянную скамью, накрытую подушками, а мать готовила пусть и простую, но для нашей семью привычную и вкусную еду. За этим столом так любила работать мама, создавая свои новые произведения, такие как стихи, поэмы и очередные истории, которые были созданы фантазией самой дорогой для меня женщины на свете. Этим делом она приносила пусть и маленький, но не лишний доход в нашу семью. Почему-то мама запомнилась мне именно в момент своей смерти. Обезумевший взгляд, растрепанные белоснежные волосы, костлявая неестественного цвета рука, которая тянется к нам, тело, одетое в белую ночную рубаху, словно обтянутый кожей скелет, и улыбка, едва заметная улыбка на потрескавшихся засохших женских губах... Своей гибелью она продвигала нам дорогу в мир печали и страданий, которые ни каждый может выдержать, в измерение страха и смерти, засевшее в моей душе неприятными воспоминаниями и по сей день. Отец же остался в моей памяти таким, каким он каждый день приходил со своей работы - уставшим мужчиной с потухшими глазами, который садился на кушетку и сразу же проваливался в глубокий "добрый" сон. Его черные, немытые неделями из-за нехватки времени, волосы растрепались из укладки, которую мама делала ему каждое утро перед работой. Ноги, все в язвах, были в доме всегда босыми, так как отец не признавал в своей собственной лачуге какой-либо обуви. Мы лишь смеялись в ответ на его упорство и непослушание, а мать с улыбкой и вздохами качала белокурой головой, скрестив руки на груди и упершись спиной в деревянную стенку. Брат мне казался всегда обычным хвастунишкой, который только и мог, что болтать о своих подвигах в поединках с дворовыми мальчишками. Да, я не отрицаю, что он был довольно сильный и умел показать себя в обществе, но за свое хвастовство он нередко получал тумаков от отца, а иногда и от матери, если очень набедокурил. Но братишка не сильно расстраивался по этому поводу, так как считал, что это сделает его волю сильнее, с чем никто не мог поспорить. А еще он очень любил подшучивать надо мной, пугая меня различными чудовищами, изобретенными им самим, вводя меня в состояние детского страха. Каждая его шутка была отличима от прошлой, я еще ни разу не замечала, чтобы брат повторял одну из своих старых. Это было его нерушимое правило. Он знал, что не привлечет особого интереса, постоянно повторяя одни и те же шутки. Родители даже называли сына изобретателем за его огромную силу фантазии и идей. Мы всегда держались с братом вместе. Если он задумывал подшутить над какой-нибудь дворовой девчонкой, то он смело звал меня, дабы я помогла ему в свершении его очередной интересной и безумной затеи. И всегда все действовало именно так, как и предсказывал брат. Это можно было назвать чудом, но он называл это обычной структурой плана и интуицией. После каждого такого случая мне оставалось только с восхищением хлопать в ладоши, а брат лишь ухмылялся и хвастал передо мной своей ловкостью и умом. Еще к нам часто приходила кошка. У нее была серая длинная и пушистая шерсть, отчего мы находили в ней все больше колтунов и репейников. Интересно, где она ходила до того момента, как появлялась у нас во дворе, выпрашивая хоть крошку съестного? Мы называли ее Лулой. Скорее всего, эту тощую и беспородную кошку выкинули из людского дома и, теперь, это животное металось в поисках пропитания, дабы сохранить свою никчемную жизнь. Я особо привязалась к ней. Лула приходила к нам только по четвергам. Родители недоумевали, как кошка может приходить в одно и то же время, в один и тот же день. Вечером, едва услышав приветливое мяуканье, мы с братом выбегали на улицу, даже не обуваясь, и встречали нашу маленькую подругу. Она радостно мурчала, когда я начинала гладить ее спутанную пыльную шерсть, а братишка приносил ей немного пищи. Папа не очень любил Лулу. Он считал, что у нас и так едва хватало на всех пропитания, как тут появлялся еще один рот, требующий еды. Но мать, в отличие от отца, радовалась появлению кошки. Она говорила: - "Раз она к нам пришла, значит дом у нас хороший. Кошки тянутся к светлым душам". До того самого дня, когда начался апокалипсис нашего маленького города, мы жили самой лучшей жизнью на земле. Но это только до начала чумы. Как только в городе появился смертельный недуг, наше с братом существование кануло во непроглядную тьму и вечное ощущение страха. А еще одиночество. Глубокое и сосущее наши маленькие сердца одиночество.