что-то человеческое (Something Human)

Артур не может не чувствовать себя виноватым — не только за то, что он сделал с Александром, но и за то, что, как ему казалось, мог бы спасти его, мог бы спасти и других детей, которые погибали у него на глазах в Кендриксе, всех невинных, чьи жизни он забрал во имя Британских Хранителей знаний. Правда, и за менее ужасные вещи. Единственное, что сильнее всего грызет его в последнее время, так это то, что он будит Мика по ночам. Не намеренно, конечно. Ночью все возвращается, стоило ему лишь закрыть глаза — вид неподвижных тел, этот запах, от которого сводило желудок, и он не знает, сколько еще сможет это выносить прежде чем окончательно сломается. Он просыпается в панике, широко распахнув глаза, задыхаясь и дрожа. Голову пронзает острая боль — постоянное дружеское напоминание о том, что до сих пор он очень даже жив — его мозг колотит внутри черепной коробки. В комнате царит кромешная тьма, и он может лишь смутно различить очертания тела Мика в сгустившейся темноте. Глаза болезненно-чувствительны при пробуждении, и непреодолимое чувство тошноты сопровождается невыносимой мигренью. Его дыхание поверхностно и слабо, и он старается сосредоточиться на тихом посапывании Мика, на его дыхании, глубоком и ровном. Мик расслаблен. Он совершенно спокоен, и понятия не имеет, что сейчас происходит с Кетчем. Когда такое случается, он старается быть предельно осторожным, отлично зная, как мало времени Мик отводит себе на сон, и не хочет будить его. (Мик избегает сна, боясь увидеть тело Тимоти, и Кетч понимает это лучше, чем может выразить. Иногда он задумывается, не потому ли их так тянет друг к другу. Они оба просто выжившие. Они в состоянии понять друг друга лучше кого бы то ни было.) Он закрывает глаза и трет виски, пытаясь унять боль. Иногда это помогает. Правда, после пробуждения редко. Если бы он видел хоть что-то, комната бы закружилась перед глазами — и даже так темнота словно сама по себе кренилась и вращалась. Сердце бешено колотится в груди. Кровь стучит в ушах, и он просто хочет, чтобы все это прекратилось. В какой-то момент он сбрасывает с себя одеяло. Часть его все еще укрывала Мика, а часть оказалась на полу. Он поднимается на ноги, покидая теплую постель, и, спотыкаясь, идет в ванную. Автоматически щелкает выключателем, о чем тут же жалеет — свет слишком яркий, больно бьет по глазам. К горлу снова подкатывает ком тошноты, и он через силу сглатывает, чтобы не запачкать всю раковину. Он выключает свет, надеясь, что не разбудил этим Мика, и ругает себя за то, что не подумал. Морщится от шума, который создается, пока ищет пузырек с ибупрофеном. Он снова включает свет, просто чтобы убедиться, что взял нужную бутылку, и тут его выключает. Он принимает таблетки, сдерживая слезы. Вцепившись в раковину, заставляет себя держаться прямо. Он не уверен, что произойдет сначала — его вырвет прямо на пол или он просто отключится и останется лежать на земле. Желудок скручивает, и он не может точно сказать, дышит он или нет. Он, кажется, втягивает воздух? Его грудь тяжело вздымается, и он решает, что это хороший знак. Он интенсивно моргает, изо всех сил стараясь оставаться в сознании. Ему отчаянно хочется, чтобы Мик обнял его и солгал (все хорошо, все будет хорошо, мы вместе уйдем от Хранителей живыми), потому что ложь ранит куда меньше правды. Мик — самое настоящее, что есть в его жизни. Каждый день ему кажется, что реальность потихоньку ускользает от него. Все труднее отличить сон от яви, воспоминание от кошмара. С тех пор, как британские Хранители связали его и пытали — разрывали его в клочья забавы ради, чтобы услышать, как он кричит, до тех пор, пока окончательно не сломили, пока умолял и умолял их убить его, но они не слушали. Вместо этого они накачали его своей сывороткой для промывки мозгов, дабы заставить перестать думать и чувствовать самостоятельно, и отправили обратно в мир. Кетч знает, что сыворотка все еще действует, разрушая его связь с реальностью. Иллюзии вмешиваются в реальную жизнь, и он уже не знает, кто жив, а кто нет. Он будет мечтать убить кого-то (он перережет горло Антонии, она будет страдать, но это будет более быстрая и тихая смерть, чем остальные, он не хочет слышать, как она кричит от боли; он будет медленно разделывать Хесс, наслаждаясь ее агонией и бесполезными попытками бороться за свою жизнь, которую он оборвет, вонзив лезвие в ее сердце, чувствуя, как оно останавливается, если прежде она сама не умрет от кровопотери), и в течение нескольких часов ему будет казаться, что они действительно умрут. Но в итоге все окажется порождением больной фантазии. Тони все еще насмехается над ним и Хесс… Он даже не знает, с чего начать. Мик настоящий. Мик живой. Мик любит его. Мик…       — Ты в порядке? Из комнаты доносится приглушенный, мягкий голос, и Кетч мысленно ругает себя за то, что все-таки разбудил Мика.       — Да, солнце, все нормально, — фальшивые, неправильные слова звучат очевидной ложью даже из его уст. Но Мик не допытывается, просто наблюдает. Кетч возвращается в кровать и судорожно вздыхает, когда Мик придвигается к нему вплотную Мик обнимает его, прижимает его к себе. Майкл Дэвис, теплый, живой, настоящий. Собственное тело кажется ему таким тяжелым. Он чувствует слабость. Уязвимость. Но Мик оставляет невесомые поцелуи на его теле, гладит его по спине (у Мика мягкие руки; руки Кетча за много лет борьбы и работы с оружием огрубели, стали шершавыми, ничего общего с ладонями Мика), заставляя его вновь почувствовать себя человеком, живым человеком. Кетчу больно, но в итоге ему удается почувствовать себя в безопасности, и он снова засыпает, чувствуя, как Мик обнимает его, медленно, успокаивающе проводя рукой по волосам. Он знает, что шепчет: «Я люблю тебя», проваливаясь в сон, слышит, как Мик шепчет что-то в ответ. Он знает, что Мик любит его, он знает, что и сам любит Мика, и внезапно, на какой-то преступно короткий момент все становится хорошо.