What is heaven for? What is life meant to be? What is heaven for? Is it a prison where you can't break free? (Lord of the Lost – Prison)
«Макс, посмотри на меня». Не хочу. Хочу, чтобы ты побыстрее закончил и слез. Жалкие попытки хоть как-то наладить контакт друг с другом заканчивались всегда одинаково: моим желанием разбить его перманентно виноватое и грустное, как у марионетки-Пьеро, лицо. Не было дня, чтобы я не думал о том, чтобы съехать от него, вернуться домой, в бабушкину квартиру. Проблема была только в том, что если я в общем-то мог перебиваться с хлеба на воду и жить, как хочется, то я с ребенком становился ограничен не только в передвижении, но и в деньгах, и еще во многом другом. Позволив матери наконец-то жить по-настоящему, я пожертвовал не то что собственной жизнью, но еще и жизнью своей (как раньше я думал) второй половины. А он, словно в обмен, подарил мне незабываемые три месяца визитов в следственный изолятор и, самое главное, потрясающий опыт в уничтожении грязных денег и оружия, а также целый сериал из ночных кошмаров. Это сейчас, почти полгода спустя, я могу говорить об этом так спокойно и даже цинично, как будто описываю какой-то не очень интересный фильм. А может быть, все это просто блажь, почему иначе я плакал каждый раз, разглядывая в темноте нашей спальни бесконечно замкнутые очертания своего обручального кольца, пока Клаус, измотанный и раскисший после двадцати четырёх часов работы в государственной больнице, куда его со скрипом устроил какой-то однокашник, как убитый, спит по ту сторону кровати. Порой он разговаривает во сне. Редко говорит что-то внятное. Начинает фразу, а потом замолкает. Так и остаются эти «Максы», «Мики», «сиреневые ручки», «зеленые холодильники» и «недочищенные рыбы», порожденные его забродившим подсознанием, лежать между подушек и шлепать своими липкими лапками мне по мозгам. Я хотел любить его. Сильно. Радостно. Пока смерть не разлучит нас. Но об этом и речи не шло. Он мне просто не позволял. И не позволял уйти. Молча и понятно.***
Я немного задремал под утро, когда услышал, как Мика уже вовсю скачет в своей кроватке и что-то быстро и звонко лепечет. Я помассировал пальцами переносицу и нехотя сполз с кровати. В гостиной, где стояла его кроватка, горел свет. Дверь в спальню была слегка притворена. На покупку жилья времени у нас с Клаусом из-за его желания «срочно переехать», естественно, не было, потому пришлось снять небольшую, но уютную и почему-то очень похожую (этим занимался Клаус) по планировке на наш прежний дом. Не было только огромных панорамных окон, чему я в душе был даже рад. С трудом продрав глаза, я вышел в гостиную (она же кухня). Клаус в этот момент уже доставал Мику из кроватки. Малыш с энтузиазмом тянул к нему растопыренные, как морские звезды, ладошки. Его большие лавандово-голубые глаза тут же с интересом поглядели на меня. Он взвизгнул и начал извиваться у Клауса на руках. «Что ты делаешь?» – спросонья поинтересовался я. «Ребёнка пришел проверить», – ответил Клаус с удивлением, как будто это было настолько же очевидно, как и то, что Земля, например, не плоская. Он по-прежнему редко подходил к нему. Практически не брал на руки. Любил только смотреть, как он спит, думая о чем-то своем. Я не настаивал на участии в его воспитании, так как практически сразу понял, что семейной жизни у нас никакой не выйдет и я не заставлю Клауса вдруг взять и полюбить детей. Но когда у тебя под боком что-то растет и развивается, будь то котенок или какой-нибудь фикус в горшке, это невольно обращает на себя внимание. И, как следствие, вызывает привязанность. Так ведь устроен человек?.. «Ты же раньше этого не делал», – я прислонился к наличнику и сложил руки на груди. «Макс, иди поспи, рано еще», – сказал он, проведя ладонью по вспотевшим воло́скам Михаэля. Стоял самый настоящий июнь и на нашем восемнадцатом этаже было невыносимо жарко. Я пожал плечами и решил последовать его совету. Мика потянулся ко мне и запищал, я обернулся. Клаус, держа ребенка на одной руке, достал из раскрытого ящика с игрушками маленького плюшевого кролика и вложил его в ладошку Мики. «Пошли, покормим кролика кашей», – ласково проговорил он и, слегка прижавшись щекой ко лбу Михаэля, направился к холодильнику. Я так и остался стоять на пороге спальни. Это чувство было сопоставимо... ну... с погружением в наполненную сладкой пеной ванну. Я смотрел, как Клаус греет молоко, достает овсяные хлопья, как чистит яблоко и режет его на маленькие кусочки, при этом бормоча что-то Мике на ушко. Кролик полетел в раковину. «Думаешь, его надо искупать? – Клаус осторожно поцеловал малыша в щеку. – Как скажешь, только сначала – каша... Макс, ты не хочешь спать?» – спросил он, ставя на стол тарелку с улыбающимся жирафом. «Клаус... Ты меня пугаешь». Мягко говоря. «Не понял?» –сказал он, опуская рядом с пустой тарелкой блюдце с нарезанным яблоком, Мика потянул кролика за большой красный бант, обвязанный вокруг шеи игрушки. Какой-то слишком спокойный и последовательный он сегодня. Или это Клаус на него так действует? Обычно наше утро через минуту после начала завтрака превращалось в состязание «Как заставить ребенка открыть рот и впихнуть туда хотя бы одну ложку», а потом в размазывание пюре или каши по пластиковому столику детского кресла. «Клаус, давай я, – я прошел в кухню и, немного «отодвинув» Клауса в сторону, попытался забрать у него Мику. – Не будет он у тебя есть». «С чего это мой ребенок не будет у меня есть?» Твой. Ребенок. Баста. Я плюхнулся на стул и уронил лицо в ладони. Видимо, еще не проснулся. Я попытался вспомнить что произошло накануне вечером такого, что могло бы повлиять на родительские чувства моего сожителя. Накануне вечером он был на работе. И пришел, как обычно, ровно в полночь, когда мы уже спали. Значит, ничего необычного. Нет, я всеми фибрами души ждал этого дня, но как-то уж слишком... спонтанно он наступил. «Клаус, тебя повысили?» – я поднял голову и повернулся к новоиспеченной «сладкой парочке». Мика вертел в руках пластиковую ложечку с головой жирафа, а потом, как и следовало, положил ее в рот и принялся глодать. Потом выплюнул и заулыбался всеми своими тремя зубами. Четвертый уже давал о себе знать. «Макс, ты еще не проснулся?» – это было, скорее, утверждение. Между тем, он налил в тарелку немного овсянки и, достав из ящика еще одну ложечку, уселся с Микой за стол, устроив его у себя на коленке, затем посадил на стол кролика, прислонив его к солонке. «Ну что, сначала Мика или кролик?» – он наклонился к Мике держа полную ложку на безопасном расстоянии, чтобы малыш не схватился за нее. «Буба!» – это было его первое (и пока что последнее) слово. Мика растопырил пальцы и потянулся к ложке. «Ну тогда сначала кролик», – с сожалением в голосе сказал Клаус и поднес ложку к игрушке. Мика от удивления, что каша предназначается вовсе не ему, аж заплясал у Клауса на коленке. «А-ма-ма-ма-ма!!!» Не знаю, это считать за слово? Я подпер подбородок локтем и принялся наблюдать за этим феерическим действом. Во всяком случае, первая ложка успешно прибыла в пункт назначения, а за ней вторая, третья и так почти половина тарелки. «Будешь?» – Клаус отложил ложку и предложил Михаэлю кусочек яблока. Он с недоверием поглядел его со всех сторон и, поднеся к носу, обеими ручками, швырнул на пол. «Буба!» – и громко засмеялся. Я машинально подтер пальцем кашу на его подбородке. Клаус таки забыл надеть на него слюнявчик с кармашком. «Не будешь, – Клаус отставил блюдце на противоположный край стола. – А я – буду», – он взял сразу два куска и положил в рот. Мика немного задумался. «Клаус, что происходит? – не удержался я. – Кто тебя укусил?!» Мика посмотрел на меня и выпятил губу. «Что, мой ангелок, пойдешь к папе?» – я раскрыл объятия и поманил малыша к себе. Он чуть-чуть съехал с коленки Клауса, но от его придержал. «Дай ему поесть, Макс», – Клаус приблизил полную ложку каши ко рту Мики. «Делайте, что хотите». «Макс, иди ополоснись», – раздраженно сказал он и подтер ложкой кашу, капавшую у Мики изо рта. «То есть когда надо было, ты дрых или депрессовал, а когда...» «Я дрых? А тебе не кажется, что ты заговариваешься?» – голос его стал необычно строгим. Таким, каким был в первые месяцы наши отношений. Я даже почувствовал, как по плечам пробежал приятный холодок от... ощущения его превосходства. «Тебе не кажется странным, Макс, что ты спишь каждую ночь с десяти до восьми и даже не задумываешься почему у тебя такой спокойный, чистый и радостный ребенок по утрам?!» – на последнем слове он, как мог громко, хлопнул пластиковой ложечкой по краю тарелки. «Я – сплю?! – я даже не дослушал его до конца. –Я твои речи записываю, идиот! Освежевать машину, фиолетовые сапоги, расшить диван! Это все...» «Макс, когда в последний раз?» – в отличие от меня, он не позволил себе сорваться на крик. Мика уже нервно заворочался, приготовившись к истерике. Клаус сначала взял его за ручку, а потом принялся гладить по спинке. «Тише, тише. Не с той ноги у нас папа сегодня встал». «Не с той?!» – я хлопнул дверью ванной и сполз на по ней на пол. В голове жужжало, как будто там работали сразу три пылесоса. Допустим, в последний месяц я сплю более менее сносно. Но это же не значит, что... Я закрыл лицо руками и замычал. В подсознании ожили мягкие касания губ, тихие щелчки выключателей, скрипы оконных рам, сонное детское бормотание, шорохи одеял, розоватый румянец рассвета на белых подушках. Он уходил так рано, а возвращался так поздно, что я перестал узнавать его голос, перестал прислушиваться к его тихим шагам в темноте, они стали для меня призраками, частью моих пагубных фантазий. Я придумал его абсолютною немощность и ушел в себя. Когда мы в последний раз говорили о чем-либо? Когда?.. «Когда?» – спросил я у своего отражения в стекле душевой кабины. «Макс, открой, – Клаус осторожно побарабанил пальцами по двери. – Макс!» – он подергал за ручку, я отполз от двери. Он заглянул внутрь. Я сидел на полу, вытянув ноги, насколько позволяло пространство, и рыдал. Стыд лизал горячим языком мне щеки, опускал уголки рта, стягивал жилы, заставляя чувствовать себя неимоверно маленьким, сжимающимся в крохотную черную точку. Никогда. Ничего. Не встает на свои места просто так, потому что нам этого хочется. Он рывком поднял меня с пола и, взяв за руку, посмотрел в мое отсутствующее лицо. Его пальцы поползли вверх, к плечам, взывая во всем теле неуместную дрожь, зарылись в моих волосах, он коснулся губами моей шеи и, положив подбородок мне на плечо, крепко обнял. «Разве что-то плохое случилось?» – шёпотом спросил он, раскладывая мои волосы по спине. «Да ничего хорошего», – ответил я, имея в виду свое скотское поведение. «Значит, оно еще впереди», – он слегка толкнул меня, я приземлился на закрытый унитаз и принялся жадно целовать его, будто боясь, что это моя очередная выдумка, сейчас все свернется и вылетит в трубу. Выдумка. Я живу с этим человеком почти два года, из которых год я ношу обручальное кольцо, из которых девять месяцев где-то между нами маячит настоящий человеческий детеныш, из которых шесть месяцев мы живем в совершенно другом месте, из которых целый месяц он пытался достучаться до меня, а я отталкивал его все дальше, из которых один день... Я боюсь его потерять. «Клаус...» «Да?» – он на мгновение завис, слегка прикусив мою нижнюю губу. «Мне так стыдно», – сказал я, пряча глаза. «Это правильно, – заметил он. – Но не полезно». «Что это значит?» «Это значит, Макс, что я люблю тебя и никогда не перестану любить», – сказал он, глядя мне в глаза и попятился назад, чтобы проверить как там Мика. Я выглянул в гостиную вслед за ним. «Я тебя тоже», – я поцеловал его в плечо, втянув носом приторно-кисловатый запах его кожи. Мика сидел в своем вольерчике и развлекался тем, что выбрасывал из него игрушки по одной. Заметив два умиленных лица, он подполз к бортику, и, кое-как поднявшись, принялся громко болтать с нами на своем, пока еще не вполне понятном, языке. «Мне кажется, он говорит «папа», –сказал я и с гордостью улыбнулся. Клаус повернулся ко мне. «А это мне или тебе?» «Ну кто ж его знает», – его рука крепко обнимала меня за талию.***
В тот день мы на секунду отпустили друг друга, а потом будто снова встретились в первый раз. Это было начало июня. И больше ничего общего с темпервым днем. Никаких набережных, никакого шума волн, никакого желто-оранжевого заката. Только холодный кафельный пол, неловкие движения в тесной ванной и невероятно родной голос ребенка, только открывающего для себя всю сложность этого мира и человеческих отношений в нем.***
«Папа!» – Мика протянул мне деревянный кубик. Клаус в очередной раз перещелкнул канал. «Спасибо, зайчонок, – я поцеловал Мику в щечку. –Слушай, у меня в глазах рябит», – проворчал я. «Папа!» – Мика задрал голову и протянул сидящему на диване Клаусу другой кубик. «Мне кажется, он у нас вундеркинд», – заключил я, перевернувшись на спину и посмотрев на Мику снизу вверх. Такое мое положение его несколько озадачило, и он дотронулся ручкой до моего носа. Я не упустил шанса «укусить» его за палец. Он взвизгнул и засмеялся. «Тебе это точно не грозит», – усмехнулся Клаус, поднимая малыша с пола и усаживая его на коленях. Мика тут же вырвал у него из рук пульт от телевизора и сделал точно так, как я хотел: нажал на кнопку «выключить». «Я же говорю – вундеркинд!» «Ну и чем займемся?» – Клаус оглядел гору игрушек, разбросанных по всему ковру, а вместе с ней и меня, растянувшегося на ковре вдоль дивана. «Построй ему башню», – я указал пальцем на горку кубиков. «Чтобы он ее сломал?» – Клаус опустился на пол рядом со мной и, уличив момент, пока Мика полез в ящик за своим любимы грузовиком, наклонился и поцеловал меня. А потом еще раз. И еще. «Папа!» – Мика ревниво оттолкнул Клауса и сунул мне в лицо грузовик. «Иди сюда, зайчонок, поцелуй папу!» – я притянул Маленькое Сокровище к себе и расцеловал его в обе щечки. «Я вообще-то тоже хотел поцеловать папу», – встрял Клаус, растягиваясь на животе по ковру. «Тебе уже хватит», – засмеялся я. «Мне,– он наклонил голову к моему лицу, – никогда не хватит». «Никогда», – я растворился в его простой и волнующей ласке, краем глаза наблюдая за тем, как Мика карабкается на диван.