— Святой отец, я согрешил! — слышится через всю церковь.
Гулкий голос резонирует с высокими витражными окнами, отскакивает от резных барельефов, деревянных скамеек. Тяжелые, но быстрые шаги устремляются к амвону.
Акааши устало потирает глаза и одергивает рясу. В полумраке церкви он видит только янтарно-желтые глаза, поблескивающие с насмешкой. Человек идет сквозь ряды потертых деревянных скамеек: шаг бодрый, но голова опущена то ли чтобы не споткнуться, то ли от тяжести сжирающих мыслей. Кейджи опирается на амвон, слегка наклоняясь вперед. Плечи, ноги и спина устало гудят, желая, чтобы их обладатель скорее улегся в свою мягкую кровать.
Гость подходит вплотную к амвону, и теперь Кейджи может разглядеть обладателя такого непростительно громкого для столь позднего времени суток голоса. Высокий, крепкий молодой мужчина. Необычно большие глаза, светящиеся золотом. Но больше всего привлекает его ухмылка. Ухмылка, неподобающая такому месту. От переполняющих чувств и эмоций он не может стоять ровно и качается взад-вперед, теребя край потрепанной куртки.
Акааши чуть наклоняет голову в попытках понять, что могло привести этого человека в его храм.
Котаро видит такого по-неземному красивого священника впервые. Молодой сосредоточенный взгляд, точеные лунным светом скулы. Он как будто спустился с небес и не человек вовсе. Огромное витражное стекло за его спиной светится и создает эффект ореола, подчеркивая божественную природу настоятеля. От такой картины спирает дыхание, и Бокуто нужно несколько минут, чтобы собраться с мыслями.
— Святой отец, а вы красивый, — без задней мысли выпаливает Котаро.
— Это ваша исповедь? — священник беззлобно улыбается и видит, как его гость тушуется.
— Н-нет, совсем нет, — Бокуто смущенно потирает шею, пряча глаза.
— Прошу вас в исповедальню, — игнорируя комплимент, Акааши учтиво указывает на конфессионал в правой части зала.
Даже через дубовую стену Кейджи чувствует чужое сердцебиение. Акааши хмурится, потирая руки об колени, и просит начинать рассказ.
— Святой отец, знаете, я не мог подождать до утра, извините. Я своровал кое-что очень ценное, и теперь меня мучает совесть.
«Вор с угрызениями совести? Это что-то новенькое», — думает про себя священник.
— У меня есть младшенькие, которые нуждаются во мне, и я просто не мог иначе, понимаете? — ответа на вопрос молодой человек не дожидается и продолжает. — Я просто хотел, чтобы младшенькие ни в чем не нуждались, — Кейджи улавливает дрожь в голосе.
— Еще что-нибудь? — у самого Кейджи начинает дрожать голос.
Акааши съедает любопытство: как сейчас выглядит человек за перегородкой? Бегут ли по его обветренным щекам слезы, ломает ли он пальцы от волнения? А может, он смотрит на фотографии своих «младшеньких»? Кейджи потирает шею и опускает взгляд на видавший виды пол.
— Я честно не хочу больше так делать, святой отец. Не хочу, — на половине фразы голос у исповедующегося снова срывается, а под конец его вообще еле слышно.
— Раскаяние — первый шаг к очищению.
По ту сторону слышится шмыганье носом и короткий шлепок, как будто руками закрыли лицо. Акааши потирает переносицу и морщится, раздумывая, стоит ли спрашивать что-то еще. Он выдыхает воздух через нос и протягивает руку к тонкой стене. Кейджи не может похлопать беднягу по ту сторону исповедальни по плечу, поэтому он просто прикладывает ладонь на то место, где оно могло бы быть.
— Я прощаю тебя, сын мой, — после этих слов Акааши прислушивается в ожидании, когда человек встанет и уйдет.
— Благодарю, святой отец, — человек встает и пару секунд возится, прежде чем выйти.
Вот вроде бы уверенный шаг начинает отдаляться от исповедальни, Кейджи считает до десяти и выходит. Он видит своего гостя в паре метров от конфессионала и удивленно выгибает одну бровь.
— Благодарю, святой отец, и извините еще раз за поздний визит, — парень чуть кланяется с правой рукой у сердца — поистине театральный жест.
Акааши хмыкает и собирается уходить, когда ему говорят:
— Повторюсь, святой отец. Вы очень красивый, — янтарь глаз переливается, когда на Кейджи смотрят чуть исподлобья.
— До этого я был просто красивый, а теперь очень. Неужто только потому, что я отпустил ваш грех… — Акааши запинается об имя незнакомца.
— Бокуто. Бокуто Котаро.
— Господин Бокуто, — священник складывает руки на груди.
Бокуто переводит взгляд с непроницаемой маски безразличия на непозволительно длинные и тонкие пальцы Акааши.
— Я не привык подхалимничать. Говорю, что думаю, святой отец, — Котаро расплывается в хищной улыбке.
— Полагаю, раз мы закончили, то я закрою за вами дверь и пойду готовиться ко сну.
Будет враньем сказать, что Акааши не думает о том, что Бокуто весьма недурен собой. Они медленно двигаются к выходу из храма — Котаро впереди, Кейджи чуть сзади, сложив руки за спиной. С такого ракурса можно углядеть, как глаза Бокуто снуют по церкви и рассматривают все, что в ней находится. По взгляду Акааши, хоть и холодному, все равно видно, что он хочет что-то спросить.
— Господин Бокуто, — тактично начинает Кейджи, сбавляя шаг. — Могу ли я задать вам личный вопрос? — молодые люди встречаются взглядами.
— Это часть исповеди? — Бокуто насмешливо поднимает брови.
— Считайте, что да, — Акааши мягко улыбается собеседнику.
— Тогда конечно, — Котаро заметно веселеет.
Кейджи отворяет дверь, и двое выходят на крыльцо. Луна отсюда кажется еще ближе, ночной воздух тонкой вуалью ложится на плечи. От того, что церковь находится вблизи моря, вуаль эта отдает йодом, немного щекоча нос. Бокуто кладет руки на перила и наваливается на них всем телом. В лунном свете его взгляд кажется еще более диким, но от этого еще интереснее. Акааши встает рядом с Бокуто, достает из кармана рясы сигареты и прикуривает.
— Мой маленький грешок, — кивает он на тлеющую тонкую сигарету, когда Котаро с недоумением косится на него.
Хотя если Котаро и косится сейчас на священника, то точно не потому, что он удивлен наличию вредной привычки. Скорее Котаро удивлен тому, как чертовски красиво это выглядит.
«Акааши невероятен», — думает Котаро. Тонкие аристократические пальцы, чуть опущенные веки и глаза, в которых плещется море. Бокуто думает, что он рад был бы разбиться о волны. Спокойный баритон, отдающий на языке медом, вырывает Котаро из фантазий.
— Господин Бокуто, — начинает Акааши, но его прерывают, прося называть просто Котаро. — Котаро, скажите, почему вы так привязаны к семье? — Кейджи смотрит в глаза напротив, чуть щурясь, от чего сердце Бокуто снова ухает вниз живота.
Акааши просто
дьявольски красив.
Под взглядом Акааши ты чувствуешь, что он анализирует тебя с ног до головы. Он забирается под кожу и ищет самое сокровенное.
— У вас есть семья, святой отец? — Бокуто решает контратаковать.
— Можно просто Кейджи. И нет, у меня нет семьи, — после этого святой отец делает еще одну затяжку и выдыхает дым через нос. — Все, что у меня есть — здесь, — он кивает на двери церкви.
— Все, что у меня есть — это младшенькие, — Котаро пожимает плечами и устремляет взгляд в ночной прибой. — Братик должен сделать их счастливыми, а иначе кто, если не я?
Кейджи следит за мимикой — губы у Бокуто дрожат, но уголки поднимаются в самой печальной улыбке, которую когда-либо мог видеть Акааши. По щекам текут тонкие ручейки слез, которые Котаро, судя по всему, не замечает. Замечает Кейджи.
Акааши думает, что у Бокуто
девственно чистая душа. А еще он думает, что был бы рад услышать исповедь Котаро еще раз.
— Смогу ли я стать хорошим человеком, Кейджи? — Котаро сверлит священника взглядом.
Акааши подходит чуть ближе и кладет узкие ладони на чужие плечи, чуть сдавливая их.
— Ты уже хороший человек, Котаро. Лучше, чем многие, кого я встречал, а я ведь священник как-никак, — Кейджи коротко смеется и улыбается, оголяя ровные белые зубы.
Бокуто стоит, хлопая глазами. Тепло от рук Кейджи словно переходит на его щеки, и даже в темноте можно видеть, как они все больше и больше алеют. Котаро не думает, когда крепко обнимает Акааши в знак благодарности. Кейджи, кстати, тоже думать перестает. Они стоят так какое-то время, потом отлипают друг от друга и коротко кивают в знак прощания.
***
С тех пор на всех своих проповедях Акааши ищет огромные светящиеся золотом глаза. Он скользит холодным взглядом по толпе, выискивая ухмылку; напрягает слух, чтобы различить в хоре голосов один-единственный. Кейджи словно сходит с ума, не понимая, что с ним, и почему вдруг он так зациклился на обычном посетителе.
Так проходит около недели, прежде чем Котаро снова появляется в дверях церкви. Акааши зажигает свечи на алтаре и сначала не чувствует на себе пристального изучающего взгляда. Бокуто стоит в проходе, подпирая плечом косяк и ловит каждое легкое, но аккуратное движение священника. Полумрак святилища и теплый свет от свеч играют на руку, делая лицо Кейджи еще более прекрасным, чем оно есть — пламя вырисовывает рельеф лица — точеные скулы, острый аккуратный нос, тень от длинных пушистых ресниц, которая падает на высокую переносицу. «Дьявол во плоти», — крутится в голове Бокуто.
Акааши выпадает из своей медитации со свечами, вздрагивая всем телом, когда все-таки замечает Котаро. Он хватается за сердце и шумно вдыхает носом воздух.
— Извините, я не видел, как вы вошли, господин Котаро, — священник кротко улыбается и ставит зажженную свечу в подсвечник. — Что-то беспокоит?
— Просто хотел увидеть вас еще раз, — Котаро отлипает от косяка и подходит к алтарю.
Внизу живота у Акааши предательски сводит, руки чуть дрожат от волнения, из-за чего приходится сжать их в кулаки и спрятать в подоле рясы.
— Что ж, я весьма польщен, господин Котаро.
В голове у Кейджи мысли начинают путаться, он старается выдавить беззаботную улыбку, чтобы не выдать волнение. Бокуто подходит чуть ближе, упираясь мысами ботинок в выступ алтаря и отчаянно пытается заглянуть в глаза напротив. В полумраке он видит волнующееся море на закате. Котаро бы утонул там. Теперь уж точно.
— Как ваша семья? — Кейджи немного теряется, задавая такой простой, казалось бы, вопрос.
— Младшенькие растут не по дням, а по часам, — Бокуто так заливисто смеется, отчего в груди у Кейджи резонирует. — А что насчет вас, Кейджи? — почему-то из уст Котаро его имя звучит как-то по-особенному.
— Как обычно, — Акааши спускается с алтаря.
В голове у Котаро снова мысли о падших ангелах. Священник делает все так чертовски плавно, что приходится сомневаться в его человеческой природе.
— Как обычно может быть по-разному, Кейджи.
Бокуто не спускает глаз с Акааши, но не следует за ним, пока тот огибает его и идет к другим лампадкам.
— Как обычно бывает у священников, — Кейджи одаривает гостя улыбкой и принимается зажигать свечки.
Котаро не выдерживает и подходит вплотную, заставляя обратить на себя внимание. Акааши буквально чувствует его дыхание и сердцебиение — настолько близко сейчас Бокуто. Он старается не выдавать свое мальчишеское волнение, но все выдают глаза, которые бегают от свечки к свечке.
— А как «обычно» у священников? — Котаро сверлит в Кейджи дыру, заставляя поднять взгляд.
Акааши встречается взглядом с янтарем в глазах напротив. От Бокуто всего будто исходит какое-то свечение.
Чистое свечение, которое затмевает все горящие в храме свечи. Свечение, от которого нельзя оторваться. Кейджи тушуется и не замечает, как капля горячего воска от свечи капает на руку. Священник вскрикивает от неожиданности и роняет ее. Бокуто не лезет, но очень хочет. Акааши поднимает свечу и ставит ее на место, потирая обожженное место. Бокуто делает шаг, протягивая раскрытую ладонь.
— Святой отец, можно? — он касается руки Кейджи, чтобы разглядеть ожог.
— Все в порядке, — пальцы Акааши дрожат, но руку он не убирает.
Внутри себя Акааши благодарен за то, что здесь так темно. Он чувствует, как краска заливает все лицо, пока теплые руки Котаро держат его ладонь. Но этот момент длится недолго. Скрип входной двери возвращает в реальность и отрезвляет, а руку приходится одним резким движением вырвать. Молодой послушник появляется в дверях, прося святого отца о помощи на заднем дворе. Кейджи не может вынести этого разочарованного взгляда Бокуто, но все же смущенно улыбается и бросает короткое «увидимся».
Бокуто остается один на один с церковным полумраком и гуляющим ветром, качающим тонкие язычки пламени от свечей. Он смотрит на свою ладонь, в которой пару мгновений назад была рука Кейджи, а затем замечает, как в горле стучит его собственное сердце. Пара глубоких вдохов-выдохов, обычно помогающих, в этот раз оказываются бесполезными. Лицо опаляет нахлынувшая кровь. Котаро уходит, не дожидаясь Акааши, с осознанием чего-то очень важного.
***
«Увидимся» случается через несколько недель после воскресной службы. Бокуто незаметно проходит и усаживается на задние ряды, пока Акааши и органист что-то обсуждают. Акааши в белом одеянии, склонившись над клавишами, что-то объясняет и при этом отыгрывает гаммы. Утреннее солнце, бьющее в витражные окна, бросает цветные блики на кипенно-белую ткань и чистые курчавые волосы. Под цветными переливами видно тонкие плавно перебирающие ноты пальцы. Котаро заворожен, дыхание спирает. Как будто перед ним настоящий
небожитель. Внутри что-то натягивается и заставляет идти вперед к органу.
Из-за звуков органа Кейджи не сразу замечает, как Бокуто почти что подбегает к нему. Взгляд Акааши приковывает идеально сидящий на крепком молодом теле костюм и глаза, янтарный блеск которых ни с чем нельзя спутать.
— Вы сказали, что мы увидимся, — дарит Кейджи полуулыбку, в которой чувствуется юношеский трепет. — Выглядите прекраснее, чем когда-либо.
Сердце Акааши ухает вниз живота, отскакивает и ударяет по кадыку, сбивая дыхание. Органист несколько раз переводит взгляд с Акааши на Бокуто и обратно, а потом покашливает, чтобы обратить внимание на себя.
— Святой отец, на сегодня, думаю, достаточно.
— А? Д-да, думаю, хватит, — Кейджи растерянно смотрит на орган.
— Можно минутку? — Котаро подает голос, обращаясь к священнику. — Я кое-что хотел от вас, Кейджи.
Кейджи смотрит с недоумением. Бокуто «незаметно» подмигивает мужчине за органом. Тот лишь усмехается и тихо добавляет: «Эх, молодость». Как только пальцы музыканта касаются клавиш, из многочисленных труб начинает литься легкая мелодия.
— Позволите? — Бокуто протягивает раскрытую ладонь, чуть склоняясь.
— Извините, но я совсем не умею танцевать? — Акааши виновато улыбается, выставляя руки вперед.
— Какое совпадение, я тоже, — Бокуто звонко смеется, перекрикивая орган.
Котаро мягко берет Акааши за руку и уводит в центр зала. Он просит положить руку ему на плечо и спрашивает разрешения, чтобы положить свою на талию Кейджи. Акааши не может сосредоточиться на чем-то одном, в ушах стучит. Они медленно кружатся, оба смущенные, поджав губы и боясь посмотреть друг другу в глаза. Котаро не думал, что это будет настолько смущающе. Впрочем, как и Кейджи.
Композиция закачивается, и двое встают прямо в середине огромного желтого круга от витражного окна.
— Святой отец, я согрешил, — Бокуто поднимает взгляд и расплывается в улыбке, а затем оставляет легкий поцелуй на руке Акааши.
— Я думаю, Бог вас за это простит, — Кейджи улыбается в ответ.
