Черная звезда

– Почему ты просто не переедешь из особняка, как сделали твои брат и сестра, раз тебя там все так бесит? – Спросил Мехмет, и Синан фыркнул. – Вот уж нет, – он пыхнул сигаретным дымом, глядя в растрескавшийся потолок. – Я не доставлю им такого удовольствия. Мехмет не стал переспрашивать, он знал о каких «их» идет речь. И он не стал опять уговаривать, что родители любят Синана – понял уже, что это бессмысленно и неправда. – А почему ты не переедешь? – Спросил Синан. – Ты меня извини, но это место просто кошмар. – Синан окинул взглядом бедную обстановку. – А у тебя уже достаточно денег, чтобы снять нормальную квартиру. – Это дом моей мамы, – ответил Мехмет после короткой паузы. – Пока я живу здесь, я… Это значит, что я жду, что она вернется. Я еще надеюсь, что она вернется. Синан не стал говорить, что Мехмет зря надеется. Что раз она не вернулась за столько лет, то никогда уже не вернется. Он знал, что Мехмет и сам отлично это знал. Он знал, что его родители отлично все сами знали, знали, что Ягыз никогда не вернется. – Она была против, знаешь, – сказал Мехмет, выдыхая дым. – Против того, чтобы я шел в армию. Она… Она боялась за меня. – Мой отец хотел отправить меня в армию, – ответил Синан, усмехнувшись. – В военное училище, когда я был совсем пацаном, представляешь? Передумал только из-за Гекхана. Гекхан устроил такой скандал, они с отцом чуть не подрались тогда. Блин, я так любил в тот день своего брата. – Почему бы тебе ему не позвонить? – Спросил Мехмет. – Сколько ты их уже не видел? Почти полгода? – Да пошли они к черту, – выругался Синан. – Они мой номер знают, могли бы и сами позвонить. Пошли они все к черту. Мать с отцом со своими страданиями по Ягызу. Селин с Гекханом с их счастливыми деньками. Синан следил за Селин в инстаграме, из-под фальшивого аккаунта. Почти на каждой второй публикации был «дорогой и любимый брат», недавно появились «драгоценная Джемиле» и «прелестная Омрюм». Синан не стал говорить Хазан, что Гекхан помолвлен с бывшей женой ее дяди. Откуда ему было узнать? Брат ему не звонил, не говорил, ни ему, ни родителям. Строил свою собственную счастливую семью, полностью вырезав из нее и родителей, и младшего брата. Они не позвали его с собой, а бросили там. Пошли они к черту. Телефон пискнул, и Синан проверил сообщение. Писала Хазан. – Хазан говорит, что встреча с голландцами перенесена на четверг. – Я так и знал, – Мехмет фыркнул, и Синан подобрался. – Перестань. – Что перестать? – Радоваться ее неудачам. В конце концов, она моя начальница, и от ее удач зависит мое будущее. – Да пошла она к черту, – резко ответил Мехмет, и Синан покачал головой. – Брат, серьезно, почему ты так ее ненавидишь, а? Она же извинилась, объяснила все. – Она просто мне не нравится, – ответил Мехмет, затягиваясь сигаретой. – Она просто мне очень не нравится. Синан хотел ответить, но увидел, как шевелятся руки Мехмета, и замолчал. Стоп-сигналы, так это называла Севда. Он делал это, когда начинал ярко вспоминать что-то плохое, и тогда он буквально выкручивал себе руки, чтобы не дать себе вспоминать. Он никогда не рассказывал Синану, что именно случилось в Сирии, что именно он не дает себе вспоминать. Синан был уверен, что отец знает, но отца не хотел спрашивать уже он. Синан совсем не помнил дня рождения Селин и что тогда случилось. Он проснулся на следующий день, избитый, разбитый, больной, встреченный недовольством отца и слезами матери, равнодушно выслушал упреки, равнодушно узнал об отъезде брата и сестры, равнодушно позволил осмотреть себя врачу, равнодушно отключил телефон, равнодушно закрылся с головой одеялом. Через несколько дней отец привел Мехмета Йылдыза, и Синан послал его к такой-то матери. Отец ушел, а Мехмет остался. Он выслушал все, что Синан о нем, о Мехмете, думает, поднял его, затащил в душ и посадил под горячую воду, выслушал еще поток мата, они немного подрались, а потом Мехмет собрал его вещи и увез его в Агву, где у родителей был дом, дом, в котором Синан мог вдоволь покричать во все горло, разбивая все, что попадется под руку, выговариваясь человеку, который слушал его, не отмахиваясь от него, не ругая его в ответ. Это все еще не прошло. Иногда – очень часто – Синана все еще тянуло к бутылке, тянуло в клуб, где громкой музыкой можно было заглушить мысли, роящиеся в голове, в общество женщин, которые своими нежными прикосновениями могли вышвырнуть эти мысли подальше, тянуло сесть за руль и гнать со скоростью сто пятьдесят, и в такие моменты Мехмет хватал его в охапку и увозил – вел на ринг, чтобы выплеснуть злость в ударах, потом на берег Босфора, в лес, в Большой Базар, куда-нибудь, где можно было отвлечься, опомниться, успокоиться. – Фу, как накурено, как тебе не стыдно, Мехмет? – Севда, вошедшая в комнату, с отвращением закашлялась, и Мехмет с виноватой улыбкой загасил окурок в пепельнице. – Здравствуй, сестренка, – он поцеловал соседку в щеку, а Синан помахал ей рукой. – Добрый вечер, красавица, – хмыкнул он, и Севда закатила глаза. Чары Синана совершенно не действовали на серьезную милую девушку – она была безнадежно влюблена в парня, который называл ее сестренкой, считал ее сестренкой. Девчонка училась на психолога, и в лице Мехмета с Синаном обрела настоящий клад, если бы могла их разговорить. Она иногда задавала вопросы, на которые сам Синан хотел бы знать ответы, но отвечать не собирался, во-первых, просто не знал, что на это сказать, а во-вторых, не хотел и все тут. Именно она объяснила как-то Синану, почему Мехмет так отчаянно не хочет вспоминать – эйдетическая память – это не просто картинки и слова, он вспоминает эмоции, которые тогда испытывал, а эмоции эти обычно были отвратительными. Если учесть, что в одном из таких воспоминаний присутствовала чья-то отрубленная голова, о которой Мехмет как-то вскользь проговорился… Синан перестал завидовать этой удивительной способности – не забывать. Сам Синан, казалось, многое забыл, а кое-чего, наверное, никогда и не переживал, чтобы забыть – например, любовь своих родителей. Он смутно помнил, что брат когда-то любил его, но уже сомневался, что это было правдой. Брат любил только Селин, а родители любили только проклятого Ягыза. Синана же не любил никто, кроме него самого. – Как тетя Кериме, Мехмет? – Спросила Севда. – Ты ведь собирался к ней сегодня? – Опять меня не узнала, – Мехмет пожал плечами, лежа на диване. – Такое случается все чаще. Опять говорила обо мне так, будто я уже давно мертв. Странные вещи выкидывает повреждённый разум, – он покачал головой, – то она говорит, будто я умер еще ребенком, то вдруг вспоминает, что я жив, и кричит, что никому меня не отдаст, то вдруг просит за что-то прощения. – Он улыбнулся. – По крайней мере, она всегда говорит, что очень меня любит, даже когда не понимает, что я сижу перед ней. Кериме Йылдыз уже много лет была заперта в сумасшедшем доме. В клинике, как предпочитал называть это Мехмет. В клинике, в которую Кериме увезли, когда ее сын без вести пропал в Сирии, и из которой она больше не вернулась. По словам Севды, у Кериме и раньше случались «эпизоды», но история с Сирией ее добила. Иногда Синан думал, что место его матери тоже скорее всего именно там, в сумасшедшем доме, в клинике, там, где она может вдоволь рыдать о потерянном сыне, как рыдает Кериме Йылдыз, потому что мать все больше и больше отдалялась от реальности, прячась в придуманном мире, где ее младенца-сына не украли из родильного отделения через день после рождения. В параллельном мире, где Ягыз Эгемен жив, здоров, послушен, уважителен, идеальный сын, не чета своим негодным братьям и сестре. В этом воображаемом параллельном мире Синана и Селин любят, как полагается любить младших детей, Гекхан обожает родителей, а не злится на них, мать радостно целует и обнимает их всех, а отец гордо сидит во главе стола, с отеческой заботой оглядывая свою счастливую семью. Только это был воображаемый мир, потому что в этом мире Ягыз пропал и скорее всего был мертв, а если даже и жив, то даже не представлял, что у него могут быть какие-то родители, тем более родители, которые наплевали на всех остальных детей ради его тени. Иногда Синан представлял себе, как Ягыз вдруг находится. Он пытался представить, что бы тогда было? Родители бы обняли его, рыдая от счастья, а потом призвали бы в свои объятья их всех, и они тогда бы точно зажили все вместе, счастливые, радостные и довольные, будто и не было этих тридцати лет? Или, скорее всего, родители бы встретили совершенно чужого, непонятного им незнакомца, воспитанного другими людьми, с другими ценностями, с другими повадками, не поверили бы, не приняли, оттолкнули, и поняли бы, что ради этого чужака годами портили жизнь своих детей? На самом деле не было бы ни того, ни другого. Ягыз наверняка был мертв. Это было предположение Мехмета, когда они как-то обсуждали это в Агве. Что скорее всего ребенка похитили ради выкупа, но… Новорожденный был совсем маленьким, и он умер еще до того, как похитители успели отправить требование. И тогда от тела ребенка просто избавились и забыли об этом. Похитители забыли, не родители. Севда крутилась на кухне, она помогала Мехмету по дому, наверняка в надежде, что однажды он попросит ее остаться с ним навсегда, но Мехмет отчаянно не понимал намеков, вместо руки и сердца всучивая ей в ладони деньги. Синан только усмехался, глядя на это. Снова раздался звук сообщения. – О, опять Хазан, – Синан проверил сообщение. – Зовет нас к себе, пройтись по контракту с киностудией. Мехмет поморщился, скривившись. – Ты не сказал ей, что у нас выходной? – Поправочка, – Синан поднял палец. – У меня выходной. Ты сейчас работаешь. – Мехмет коротко хохотнул и затянулся сигаретой, улыбаясь. – И у меня выходной закончился. Подымайся, поехали. Я намерен стать бизнесменом года, а ты мне будешь ассистировать. Мехмет покосился на него, и Синан подошел, сбрасывая его ноги с дивана. Он изобразил звук трубы и дернул Мехмета за руку. – Рота, подъем! – Заорал он, пугая Севду. – Ту-ту-туру-туру! Рядовый Йылдыз, а ну подъем, Родина зовет! Мехмет засмеялся, подымаясь. – Капрал Йылдыз, – поправил он, и Синан подтолкнул его к двери. – Могу звать тебя хоть генералом, если это доставит тебе удовольствие. Поехали, поехали. Там наверняка будет Фарах. – Тогда я точно по дороге застрелюсь, – решил Мехмет, целуя на прощание Севду в щеку. – Пока, сестренка, – сказал он, не замечая боли в ее щенячьем взгляде.