***
Первая, вторая, третья. Он слишком добрый и хороший, чтобы их бросать. Особенно с ребёнком. Фиона это понимала и нестерпимо его жалела. Черт возьми, почему именно на их головы столько дерьма выливается? Ах, точно. Они же блядские Галлагеры, это у них в крови. Гребаный Фрэнк, ебанутая Моника, просравшие детство своих старших детей. Спасибо мама, спасибо папа за расшатанные нервы и всратую психику. От души душевно в душу, как говорится. Фи усмехнулась злобно, допила пиво, смяв стакан в руке, медленно закурила, ловя себя на мысли, что становится похожей на Фрэнка. Она сбежала, чтобы строить свою жизнь, в одиночку, но с ужасом поняла, что это вовсе не вариант. Вся её жизнь — её семья, а по-другому жить она не умеет. И понимать, что они где-то далеко, все вместе, без неё было больнее всего.***
Одни скажут, что это против природы, другие услышат байку и забудут, а иные вовсе не заметят. Но сами старшие Галлагеры знали, что это было задумано с самого начала, с момента их порочного зачатия. Это было всегда. Само собой разумеется, что старшие брат и сестра, на чьи плечи свалилась ноша забот за младших, будут ближе, чем остальные. Эти разговоры по ночам, планы и разбор проблем. Иногда они спали вместе, чтобы просто поддержать, чтобы не было так одиноко в этом безумном мире. Она привалилась к стене, в окно задувал тёплый ветер, майка прилипла к спине; в Саутсайде было настолько жарко, что хоть совсем оголяйся. Она сидела, курила в окно и слушала сверчков. Единственное время, когда можно посидеть в тишине и подумать в одиночестве в их безумном доме — это ночь. А подумать ей нужно было о многом. Когда все пошло не по плану, когда они потеряли контроль до такой степени, что слишком сильно увлеклись. Стыдилась ли она? Определённо да. Пыталась уйти. Но после поняла, что дом её рядом с ним. И никак иначе. Опора. Поддержка. За сильным плечом Филиппа Галлагера можно было не бояться ничего. Совершенно. Однажды, когда Джимми-Стив исчез, а Фиона в очередном приступе истерики заперлась в ванной, к ней пробрался Лип. Он был готов выломать дверь, только бы попасть внутрь и успокоить её. Тогда он сказал: — Хватит смотреть в зеркало с ненавистью. Одной твоей пролитой слезы, не важно по какой причине, достаточно, чтобы завлечь любого мужчину. Ты прекрасна, Фи, а Стив — мудак. И если он ещё раз появится на пороге нашего дома, я изобью его так, что он больше вообще ходить не сможет. Фи рассмеялась, вытерла слезы. Тёплая улыбка Липа, его серо-голубые глаза, спокойные, как море на побережье давали уверенность, что вот именно так и будет. Он так и сделает, если придётся. Кажется, именно тогда все началось. Или раньше, когда он устроился на работу, чтобы помогать? Или в тот день, когда они в очередной раз спасали задницу Йена из переделки? Фиона так закружилась в заботах, что совершенно не заметила, как её мальчик вырос. Она ещё помнила, когда называла его «малыш», а сейчас он стал мужчиной. Слишком долгие объятия. Он будто бы не хотел её отпускать. Переглядки, касания-касания-касания: плечо, ладонь, спина, поправить волосы, снова руки. Так каждый день. Нежность во всем, что касалось их двоих, сквозила между строк. Слабая-слабая Фи. Ей так хотелось тепла, огня и безгранично кому-то доверять, что она рискнула однажды и попросту провалилась в пропасть.***
Он всегда знал, что его сестра красивая. Это все знали. Фиона Галлагер. Да все парни Саутсайда хотели её трахнуть. И разбить сердце, сбежав после. Сколько их было? До-ху-я. Лип с раннего детства взял на себя роль защитника семьи. Моника свалила, Фрэнк дома не жил, а если и возвращался, то лишь для того, чтобы взять деньги или проспаться. Родителей не было. Но была Фиона и он, Лип. Поначалу все казалось нормальным. Близкое общение между старшими детьми — это нормально. Ночные посиделки, разговоры. Они могли делиться друг с другом всем, что происходило в их жизни. Между ними не было границ. Он хотел бы быть нормальным, найти девушку, построить отношения. Он хотел. Но никогда не получалось, никто не мог сравниться с Фионой. У него были девушки. Красивые, умные, сексуальные, смешные, простые и сложные. А Фиона была одна, и когда он понял, что нестерпимо тянется именно к ней, ищет её среди остальных, ему стало страшно. Страшно за то, что он может своей нездоровой привязанностью сломать то единение, что между ними строилось не один год. Когда он осознал, что хочет быть кем-то больше, чем брат для неё? Кажется, в тот самый момент, когда избил Стива, заявившегося к ним домой. Он осознал себя хозяином. А хозяин должен оберегать всех, кто живёт под его крышей. Он засыпал и просыпался с мыслями о ней. Он спал рядом, свернувшись так, чтобы не касаться. Осмелел и касался. Робко, незаметно, а потом уже не стыдясь. Брови, глаза, острые скулы, подбородок. Губы. Какие на вкус её губы? Наверняка сладкие, как панкейки с кленовым сиропом. Кожа на вкус как солёный бархат, а волосы пушистые и мягкие. В них хотелось закрываться пальцами, изучать, исследовать, целовать и вдыхать их запах с лёгким ароматом яблочного шампуня и сигарет. Когда она спала, она сжималась в комок, как ребёнок. И он её обнимал, защищал от жестокого мира. Он не хотел её отпускать. Никогда и никуда. Ни за что на свете он бы не отпустил её, если бы ему сказали об этом раньше. Фи знала, что он не отпустит. И не сказала. Уехала. Потом была Тэмми, ребёнок. А Фиона вернулась. — Я скучала. И поняла, что не знаю, не умею жить без этого дома. Так проще. И правильно, да? Да. Правильно. У Фионы всегда были холодные руки. Кто их согреет сейчас, когда она живёт одна в полупустом доме? Дети выросли. Она осталась одна. Кто приготовит ей кофе утром, когда она, снова проспав, суетно собирается на работу? Не было больше разговоров, не было шуток и сигарет на двоих, не было пива по вечерам, не было их близости и откровенности, не было-не было-не было. Он скучал. Скучал так чертовски сильно, что был готов поселиться рядом, привязать себя веревкой (или Фи к себе?) и никогда не расставаться. Рядом. Близко. Как только возможно. Тормоза отвалились в один из вечеров, когда он решил заехать домой, проведать Фиону. Она сидела в своей старой комнате и курила в окно. — Привет. Можно? — Он замер на пороге, не решаясь войти. Ночь была чертовски жаркая, Фи в лёгкой майке без белья и домашних спортивных шортах сидела, оперевшись на стену. — Привет. Можно. Он прошёл в комнату, присел на кровать, всмотрелся в профиль отвернувшейся от него Фионы. Волосы мокрые, вьются, свисают почти до лопаток. Ноги подогнула под себя, вся съежилась. — Как ты? — Как видишь, — она усмехнулась, провела перед собой в неопределённости, — живу. — Я тоже живу. — Он улыбнулся, заметив капельку пота на её шее, стекающую вниз к ключицам. До дрожи в коленях захотелось её стереть, убрать с идеальной кожи Фионы. Он одернул себя. — Как Тэмми? Фредди? — Всё хорошо, Фиона. — она закрыла глаза, вслушиваясь в звучание его голоса. Оно было так приятно, что захотелось повторить. Снова. — Скажи это ещё раз. — Она затушила сигарету и посмотрела ему в глаза, мигом проваливаясь в небытие. Она так чертовски скучала. Что же с ними случилось? Как могли они потерять самое ценное, что было в их жизнях? Он приблизился, наклонился и проговорил: — Всё хорошо, Фиона — голос в конце сорвался, превратился в шёпот, во что-то сокровенное. Она закрыла глаза и поняла, что плачет. Ощутила касание горячих пальцев к щеке. Лип провел от глаза, вниз, к уху, стирая слезы. — Ты же помнишь, что я говорил про твои слезы? Она улыбнулась, открыла глаза и обнаружила его так близко, что они буквально дышали одним воздухом. Температура в комнате поднялась, сердце начало стучать где-то в ушах, низ живота сковала приятная тяжесть. — Помню, — она протянула руку и провела ей по его голове, — ты сбрил волосы… — Жарко было. — Он тоже улыбнулся, понимая, что держится из последних сил. Он хотел вжать её в стену, стать одним целым, он хотел её всю, от и до, без остатка. Прямо сейчас. И навсегда. — Очень жарко? — Очень — голос у него хриплый, низкий, тихий, чуть слышный. Он склонил голову к её губам. Стоп. Болок. Опасность. Держи себя в руках, но черт возьми, её рука переместилась ему на шею, охватила и начала медленно спускаться ниже, к ключице. Все мышцы напряглись настолько, что невозможно было дышать. В штанах ад. В голове война. А по факту он готов задохнуться от желания. Три, два, раз, полет в темноту. Он прикоснулся к её губам легко, невесомо почти, проверяя. Терять нечего, совершенно нечего. Уже все потеряно, все, что можно. Куда уж дальше? Один раз живём. И, о Господи, она ответила. Закрыла глаза, приоткрыла рот, выпуская его язык, приглашая на танец. Одной рукой он охватил её левое бедро, второй — шею справа, и целовал-целовал-целовал, будто от успешности этой миссии зависла жизнь. Она запрокинула голову, он оторвался от её рта и спустился на шею, покрывая кожу от подбородка до ключиц, рукой сжал грудь с набухшими сосками, она в ответ застонала. Он стянул с неё майку, она повторила то же с ним. Даже в такую жару руки у неё были словно ледышки, а она водила ими по груди, спине, шее, рассыпая по коже Липа мурашки. Он издал стон, приподнял Фи и уложил на кровать, нависая сверху, покрывая её всю поцелуями, зарываясь руками в волосы, рассыпавшиеся по подушке. Замер на миг, дойдя до ткани шорт, а после стянул их вместе с трусами, спускаясь ниже, осыпал поцелуями внутреннюю сторону бедра, и ввёл в неё сначала один, а потом два пальца, начал медленно ими двигать, постепенно наращивая темп. Фиона застонала, выгибаясь всем телом, сминая руками покрывало. Когда она почти дошла до пика, он стянул штаны с трусами, согнул её ноги в коленях и вошёл, начиная медленные толчки, чувствуя, как перед глазами начинают танцевать звезды. Постепенно он начал наращивать темп, толкаясь в ней, слушая её стоны, и вторая своими. Это был миг блаженства, миг, который он ждал многие месяцы. И ему было совершенно плевать на все, что будет после. Они стали целым. Снова. И именно это было важно.***
Она привалилась к стене, в окно задувал тёплый ветер, майка прилипла к спине; в Саутсайде было настолько жарко, что хоть совсем оголяйся. Она сидела, курила в окно и слушала сверчков. Единственное время, когда можно посидеть в тишине и подумать в одиночестве в их безумном доме — это ночь. А подумать ей нужно было о многом. Она медленно гладила Липа, уснувшего у неё на коленях. Они переспали. Несколько раз подряд. Но так и не поговорили о том, что происходит. Лип шевельнулся во сне, будто чувствуя её смятенные мысли. А что можно думать, когда только что перепихнулся с братом? Как будто бы это нормально. Нет. Это ненормально. Лип проснулся, приподнялся на локтях, мутным взглядом оглядел сестру. — Рассвет скоро. Пойдём спать. — Что с нами будет, Лип? Что с нами теперь будет? — Я люблю тебя, Фиона. Пойдём спать. — Он попытался утянуть её за собой, но она снова спросила: — Что с нами будет? — Я сказал, что люблю тебя, никогда больше не задавай этот дурацкий вопрос. Мы все решим. Утром. А сейчас спать. — И она подчинилась. Сильная маленькая Фиона нашла свой дом. Убегая от него на другой конец страны и снова вернувшись обратно. Потом будут новые разговоры, ссоры, проблемы и переживания. Потом им, возможно, придётся переехать. Потом им придётся принимать сложные решения. Но сейчас было важно одно: они нашли свой дом в друг друге. А остальное — не стоит внимания.