Пьяная моя любовь
Мимо нас, мимо нас пьяное солнце Оно уйдёт и больше не вернётся Ну что же ты молчишь, не поднимая глаз? Мимо нас. Мимо нас, мимо нас люди или птицы Они летят, чтоб всё-таки разбиться Убей меня потом, но только не сейчас Сейчас.
*** Антон перегнулся через перила, закашлялся хрипло и рвано, крепко зажмурился, не зная, то ли до десяти сосчитать, то ли напеть что-нибудь под нос, лишь бы отвлечься, лишь бы перестало все так кружиться перед глазами. Маленький, черный как бездна, уголек боли у правого виска постепенно разгорался красным, обжигал и заставлял до темных пульсирующих пятен вдавливать кулаки в собственные веки. Пьяное прозрение сменялось пьяным сожалением слишком быстро, слишком больно и неумолимо. Жгучая свинцовая тяжесть в груди тянула вниз, на холодные мраморные ступени. «Лишь бы не вырвало, – думал Антон рвано и вяло. – Вот уж совсем неподходящее место». Начало рабочего дня, а он снова ловит сраные вертолеты. Выпишите премию этому сотруднику. И пиздюлей. На год вперед. Уборщица недавно вымыла пол, каменные ступени отражали призрачный свет лампы крохотными каплями воды. Антон поднял дрожащие руки, расстегнул молнию куртки, все еще не открывая глаз, сжал в кулаке тонкую ткань футболки, будто сам себя пытался удержать в вертикальном положении таким сомнительным способом, оставляя темные пятна на ткани от вспотевшей ладони. Глупый Мюнхгаузен, вытянуть себя за волосы из всего дерьма не получится, ты не барон даже, и до графа тебе никогда не допрыгнуть. Воздуха отчаянно не хватало. Услышал позади быстрые шаги, резко обернулся и выдохнул с облегчением. Позов. – Знаешь, я, когда напевал «вечно молодой, вечно пьяный», совсем не это имел в виду, – Антон шумно выдохнул, шатко отступил на пару шагов назад, глухо столкнулся спиной со стеной и разом вдруг обмяк, сполз на пол. – Какого хуя происходит, Поз? Дима дернулся было поддержать, думая, что Шастун решил сбежать в отчаянный обморок, настолько неважно он выглядел, но не успел. Вздохнул, пожал плечами, опустился рядом на ступени. Ждал, когда Антон начнет говорить, готовый выслушать. – Я не врубаюсь, что происходит. Я и у врача был, ничего, блять, не нашли. Здоров как ебаный космонавт, – голос у Шастуна постепенно становился вялым, вязким, тянулся, словно перележавшая на солнце ириска. В потемневших глазах из-под отяжелевших век блеснула вдруг почти детская обида, тонкие пальцы нервно перебирали бусинки на четках, одну за другой. – Что я такого натворил-то в своей жизни, чтобы вот так? – Давай подумаем, Шаст, – спокойным дипломатичным голосом начал Дима, выуживая из кармана пиджака пачку сигарет. Разумный до черта, одно это уже успокаивало. Мистер рациональность в иррациональной ситуации. – Отвезем тебя за границу, там нормально обследуют и подлечат. Будешь как новенький. Давай, держись, возьму отпуск, подожди только немного, ты ж не умираешь… Не умирал, да. Хотя порой хотелось безумно расчертить кровавый штрихкод на запястьях или пикировать прямо из окна своего кабинета на бесконечно перекладываемую московскую плитку. Сильнейший импульс, непонятный ему и незнакомый, ведь знал, что любил жизнь до одури, наслаждался ею каждый гребаный день. Знал и оттого сильнее пугался собственных мыслей. А началось все месяца три назад, в какой именно день Антон вряд ли бы вспомнил, слишком много было разъездов, проб и деловых встреч – поселилось внутри неприятное, горькое, саднящее ощущение, то ли грусть, то ли тоска, то ли сомнение. Не его грусть, не его тоска и не его сомнение. У него-то в жизни все было хорошо, работы только было слишком много, но она ему нравилась, а боль эта была чужой, и потому непонятной. Разрасталась медленно и неотвратимо, он чувствовал ее, словно инородное что-то и чуждость эта настойчиво пульсировала у правого виска. Но бывало и так, что временами он вдруг ощущал радость, чужую и непривычную, краткую, но оттого яркую, как вспышка, теплом разливающаяся по венам. Или тянуло улыбнуться и рассмеяться без причины. В такие моменты, когда разбирало непонятным, Антон закрывался в кабинете и прикидывал, от какого числа взять отпуск, боясь загреметь в психушку за беспричинный смех. Настоящие проблемы начались через месяц, когда мягко ударило в голову в разгар рабочего дня, прямо в момент важных переговоров. Пьянея на глазах, Шаст тогда сумел отговориться, что поплохело, что какие-то внезапные проблемы со здоровьем. Отговорился и во второй, и в третий раз, а на четвертый начальник с мягкой улыбкой попросил его ненадолго задержаться. Антону в тот вечер пришлось отстегнуть круглую сумму недоумевающему полицейскому, потому что был смертельно пьян, но алкотестер не показывал ничего.Доктор, со мной какая-то дичь происходит, я бля устал не могу достало сделайте уже что-нибудь… И Ну что вы, физически вы совершенно здоровы…
Через пару неделю стало еще хуже, Поз хмурился, начальник злился. За окном валил снег, и Антон часами сидел, потирая правый висок и вперив невидящий взгляд в пустоту. Слабость одолевала, пропал аппетит, космонавт посылал сигналы тревоги в пустоту. Беспокойно вертел браслеты в дрожащих холодных пальцах, провожал взглядом случайных прохожих, сидя на февральском морозе на лавке у подъезда. Словно искал кого-то, сам не понимал, почему тянуло так на улицу, почему тревогой сводило сердце. Антон выглядел отвратительно и нездорово, когда шеф заставил его взять отпуск за свой счет, чтобы «поправить здоровье» – читай все равно, что послал далеко и надолго. В груди разгоралось отвратительное ощущение пустоты и безграничной, тошнотворной грусти. Возможно, вам необходима помощь психиатра. И вот сейчас он сидел на лестнице, абсолютно пьяный, но не выпивший ни капли алкоголя, держа на коленях пакет с вещами со своего рабочего стола, и понятия не имел, как выпутываться из этой ситуации. Боль в голове медленно сходила на нет. Мысли о смерти накрывали сырым заплесневелым одеялом. - Да лучше бы сдох. Чувства у меня какие-то… - Антон говорил, спотыкаясь о согласные, не замечая, как скользнули вверх брови Поза. – Не мои, как будто транслирует кто-то внутрь. - Я поговорю с Пашей, вместе что-нибудь придумаем и вернем тебя в строй, ты ж у него лучший работник, - Позов изо всех сил пытался скрыть в своем голосе волнение, достал телефон, собираясь позвонить. – Слушай, поехали ко мне, поешь, отоспишься… Шаст не ответил. Спал крепко, уткнувшись щекой в холодную стену. А может это острый психоз? *** Он хлопнул дверью, скатился по лестнице, рискуя свернуть шею, выскочил в морозный вечер, быстрым шагом проскочил на красный, и даже не заметил, не услышал возмущенного автомобильного гудка. Накрывать начало еще в квартире, ему не хотелось оставаться в четырех стенах, с этими чувствами, с этим отчаянием, чужим и непонятным. Слишком давил потолок, слишком ныло сердце, слишком болела голова, слишком надоело ему это состояние. Резко остановился у неоновой вывески, «Красная комната», что за дичь такая, не бывал раньше в этом баре, тем лучше, значит, нечего стыдиться, нечего терять. Вошел внутрь, впустив клубы пара в наполненное сытными ароматами уютное тепло. Свободно было только у стойки. Накрывало сильно. Антон скинул куртку, повесил на спинку стула и неловко приземлился на сидение, едва не опрокинувшись назад. – Эй-эй, аккуратнее, тебе падать высоко! Он почувствовал прикосновение чьих-то рук, мягких и теплых, мурашками пробрало до самой макушки, на мгновение ему показалось, что из помещения выкачали весь кислород. Или просто в тепле размотало окончательно. Антон поднял взгляд и столкнулся с этими глазами, поразительными, пронзительными и смутно знакомыми. Видел где-то, зацепило когда-то… Да и не мудрено, глаз на красоту у него был наметанный, такого он бы точно не пропустил, рекламщик от бога, продам вам собственную почку, жрите. Мысль оборвалась, канула в пьяное болото, в которое превратился острый ум лучшего менеджера по рекламе двадцатого года. Отыскать нить он не мог, как ни старался, тем более, что накрывало его чем-то приятным и расслабляющим. Тяжесть в груди вдруг отступила, ощущение настолько непривычное и выбивающее после долгих дней черного отчаяния. Что-то теплое растекалось внутри, приятное и легкое. Захотелось вдруг прижаться к кому-нибудь, отыскать ответное тепло. А может это опухоль мозга? - Сорян, братан, повело чего-то… Антон откинулся на спинку, взъерошил и без того торчком стоящие волосы. – Слушай, а мы с тобой нигде не пересекались? Лицо у тебя знакомое. Сосед пожал плечами, поправил челку быстрым и легким движением, которое получилось бы слишком плавным, если бы не повело по пьяни вправо. – Я на пробы приходил, месяца три назад. Видел тебя, мельком правда, ты вроде до пизды занят был чем-то. Он вытащил из кармана таблетки, выдавил парочку из хрустящего блистера, ловко запил стопкой виски и попросил бармена повторить. Не очень умно, конечно. Антон с трудом отвел глаза, попросил воды и стал внимательно изучать зал, блуждая осоловелым взглядом по лицам. Казалось, будто он почувствовал странное предчувствие, странное ощущение, узнавание. Словно отгадал загадку и ответ на все вопросы уже крутился на языке, но еще не нашлось для него правильного слова. Бывало такое, когда напьешься до вертолетов и понимаешь этот мир, подстава лишь в том, что на утро от понимания оставалась только свинцовая голова и кислый привкус на языке. Огляделся и вдруг увидел девушку. Она сидела у стены, в компании подруг и смеялась, запрокинув голову, а потом вдруг повернулась и посмотрела Антону прямо в глаза. В голову ударило, горло обожгло огнем, девушка глотнула из бокала и улыбнулась легко и дружелюбно. Снова ощущение тепла, снова повело в сторону. Парень, сидевший рядом, громко поставил пустой стакан на столешницу. Антон вздрогнул и оглянулся, встретился с ним взглядом. Утонул на мгновение. – Знаешь ее? – спросил Антон. Даже не задумался о том, что с человеком совершенно не знаком. Фантомный алкоголь располагал и развязывал язык, перед глазами все плыло и качалось. – Нет, – голос незнакомца звучал глухо, пьяно и одновременно странно гипнотизировал. Он скользнул по лицу Антона темно-синим взглядом, прищурился и улыбнулся какой-то своей мысли. – Хочешь познакомиться? Антон поджал губы, чуть отклонился назад. Пригляделся к узким черным джинсам с подранными коленками, черной футболке и темным волосам. К слишком красивому лицу, к жилистым рукам и сильным бедрам. К тонким трясущимся пальцам, с аккуратными фалангами и немного вздутыми венами на внешней стороне. Он был довольно красивым, даже несмотря на бросающуюся в глаза нездоровую бледность и усталый вид. – Сорян, но я не из этих. Брови синеглазого метнулись вверх, он засмеялся, и недоумевающий Шаст мог поклясться, что такого приятного смеха он еще никогда не слышал. Тянуло улыбнуться в ответ. – Не знаю, к каким таким ты меня причислил, но я вообще-то про девчонок, – ответил он, продолжая улыбаться. – Хочешь с ней познакомиться? – Ну, она ничего такая. – Ну, так иди, только… повернись-ка ко мне. И да, меня Арсений зовут, не знаю, зачем тебе эта информация… Антон повернулся и даже не успел удивиться, когда Арсений потянулся к его волосам и вынул из них маленькое перышко. – Зато теперь не выглядишь как вождь племени дезориентированных. Антон неуверенно рассмеялся в ответ, кивнул, пригладил челку и неровной походкой двинулся на танцпол. В конце концов неплохо было бы проснуться в постели с кем-то. Пофиг с кем. Лишь бы не одному. Лишь бы проснуться. А может это острый приступ одиночества? *** Ольга Бузова широко улыбалась ему с глянцевой обложки февральского номера Космополитена. Антон долго смотрел на сияющую улыбку, красное платье, очерчивал взглядом ее фигуру и мучительно думал о том, насколько все это глупо. Вся эта ширпотребщина, кипа макулатуры, журнальные столики, закиданные свежими номерами с сенсациями… Сенсация будет если у него найдут ебаный рак. Он отбросил журнал в пеструю кучу таких же на видавший виды столик, огляделся. В зале ожидания онкологического отделения бледные люди с дрожащими руками невидящим взглядом листали очередной номер Космо или интересовались политикой в мире, в котором им, возможно, осталось прожить совсем чуть-чуть. Ситуация раздражала. Настенные часы напротив отвратительно громко отсчитывали секунды. Антон вздрогнул, когда открылась дверь кабинета и прозвучала его фамилия. Он рванул к двери на негнущихся ногах и столкнулся с кем-то, поднял взгляд и растерянно уставился на затуманенную синеву и бледное лицо. Что-то смутно знакомое проскочило в голове, но тут же отхлынуло под натиском усиливающейся тревоги. – Извините, - бросил вполголоса и ввалился в кабинет, опустился на стул и не сразу осознал, что ему говорит врач. *** – Ну чего, Антон? Что сказали? – Ничего нет, я абсолютно здоров. Физически, по крайней мере. На МРТ ничего аномального не обнаружили. Зато Антон обнаружил ощущение тотального наёба, засевшего на подкорках и в полную силу развернувшегося на пятые сутки. Из больницы он вышел с глубоким чувством отчаяния, причину которого, хоть убей, понять не мог. Стало еще хуже. Приступы головной боли срубали на нет всю работоспособность подчистую, как и желание жить и разбираться в своих проблемах. А может это диссоциативное расстройство личности? *** – Поз, я проебался. – Так, Антош, сейчас два часа ночи, мне утром на работу и я надеюсь, что у тебя что-то действительно серьезное. – Я голоса слышу, Дим. *** Он торопился. Выскочил из теплой постели, подобрал с пола футболку, шатаясь, натянул джинсы, выхватил из темноты прихожей куртку и бесшумно скользнул за дверь. Середина марта выдалась удивительно холодной. Подтаявший пару дней назад снег превратился в ледяную корку. Поскальзываясь, теряя равновесие, и каждую секунду рискуя упасть и разбить себе лицо, Антон спешил, но не знал куда, не знал, к кому. У фонарного столба он заприметил лавочку и вдруг осознал, как сильно устал, что от холодного воздуха жгло легкие, а ноги сводило дрожью. Он сел, откинулся на спинку, запрокинул голову и уставился в ночное небо, на желтое солнце фонаря и кружившиеся в его свете снежинки. Они падали на лицо и таяли, терялись в растрепанных волосах, копились в складках куртки. Как же тебя размотало… Головная боль расцветала новыми оттенками, он уже научился распознавать их, словно сорта вин. Сомелье всех видов боли, работаю на дому и на выезде. Он зажмурился, яростно потер пальцами веки, вытряхнул снег с волос, вздрогнул, когда услышал приглушенный вскрик и глухой удар. Выпрямился так резко, что перед глазами поплыли черные пятна, и болью прошило затылок. Сфокусировав взгляд, увидел через дорогу на тротуаре лежащую фигуру и не смог подавить улыбку. Прошло долгих десять секунд, человек все не поднимался и Антон испугался. Чувство было неожиданно сильным, концентрированным, в затылке и спине запульсировало болью. Если бы Антон задумался в тот момент, то решил бы, что боль точно такая же, какая бывает при падении. Шастун вскочил, огляделся по сторонам и перебежал дорогу, метнулся к лежавшему. – Эй, с тобой все нормально? Мужчина лежал на спине, раскинув руки, и широко распахнутыми глазами смотрел вверх. – А небо-то какое красивое, ёб твою мать.* Шастун вгляделся в его лицо, спутать было сложно, слишком правильными были черты, слишком… Красивыми. – Ты же это… Арсений? – Спасибо, что не Сеня. Прямо от души, – Арсений стрельнул взглядом, прочертил от белых кроссовок до взлохмаченной заснеженной макушки в нимбе из фонарного света. – А ты тогда так и не представился. Невежливо. – Вставай давай, отморозишь себе чего-нибудь, – Антон сел на корточки и с силой потянул парня за плечи. – Поднимайся. Арсений поднялся нехотя, ойкнул от боли, спину болезненно сводило при движении. Антон поморщился, поясница заныла, схватил Арсения обеими руками за плечи, потянул на себя, осмотрел критически и вдруг, повинуясь странному порыву, принялся отряхивать его пальто от снега. – Слушай, ты ж бухой в говнину, – критически констатировал он, глядя в потемневшие глаза и расслабленное лицо, не позабыв внутренне ухмыльнуться, потому что сам был не в лучшем состоянии. – Такси вызови что ли… – Так ты тоже не стеклышко, знаешь ли, – вяло бросил Арсений, в голосе мелькнуло что-то горькое и царапающее. – Денег у меня нет. Антон похлопал себя по карманам. Ну конечно, забыл. Зато нашел сигареты, вынул одну, закурил скорее с досады. – Сам дойдешь или тебя проводить? Удивляться собственному предложению не стал, все равно домой возвращаться не хотелось, и нужно было хоть немного протрезветь. Тем более, что Арсений этот, выглядел так, будто сбежал с поминок. На которых его же и поминали. – Чего, я маленький тебе что ли? Тем более я с незнакомцами не разговариваю, – сказал до смешного обиженным тоном, неловко прошел пару шагов и ойкнул от боли. – Да стой ты, – Шастун догнал, поравнялся, заглянул Арсению в лицо. – Антон. Сказал с улыбкой, впуская во взгляд все тепло, неизвестно откуда поднявшееся внутри, и протянул руку. – Сигарету стрельнешь? Антон вытащил одну, дал огня. Арсений затянулся жадно, закашлялся, благодарно склонил голову и кивком пригласил пойти вместе. Мимо проносились запоздалые машины, выхватывая из темноты две бегущие по фасадам домов тощие фигуры. *** Ему было до странного хорошо и спокойно этим утром. Никакой смутной боли, никаких тягостных мыслей, только приятное тепло под сердцем. О чем они говорили с Арсением, Антон помнил смутно, но говорили они много. Точнее, в основном говорил он, а Арс улыбался, слушал и комментировал. Слушал внимательно и спрашивал о разном, шутил невпопад и странно, но Антон каждый раз сыпался, словно ничего смешнее не слышал никогда. Он и в самом деле не встречал никого интереснее, это он запомнил отлично, как и густой снегопад, и ряд фонарных столбов, и пятна света на асфальте. Тонкие пальцы, тянувшиеся за сигаретой и улыбка на обветренных губах. Красные кроссовки и подвывание под старые песни, на лавке у подъезда. Голос у Арсения был тихий, спокойный и вдумчивый, а слова били в точку, поразительно осмысленные и прямые. Он бы был как самый лучший старший брат, если бы не был настолько красивым. Все было хорошо в это утро. Только неприятно саднило затылок временами и тянуло спину. *** – Вроде же нормально все было, пару дней назад, выглядел хорошо, смеялся… Что случилось-то? – Дима открыл окно, чиркнул зажигалкой, дал подкурить Антону. – Слушай, может у тебя что-то неврологическое? Недоглядели, когда обследовали… Может еще раз проверишься? Они курили в прохладе балкона и смотрели на вечерний город. – Ну, это же ты у нас доктор недоделанный, давай ты мне расскажешь, на что это похоже? В голосе Антона тонна раздражения и вязкая горечь. Он смолил уже третью сигарету, стараясь отвлечься от головной боли и ломоты в теле. Верить в то, что у него проблемы с головой, не хотелось, но это хотя бы можно было вылечить. – Ну как, на депрессию это похоже. Или на острый психоз, хотя головные боли эти твои… – Поз вдавил сигарету в пепельницу, выдохнул дым и глянул на Антона, внимательно и с беспокойством, от которого хотелось спрятаться. – Я сам не знаю, что с тобой происходит, но выглядишь ты отвратительно. Антон и сам это понимал, отражение в зеркале глядело загнанно и кривило неестественную улыбку. А ты, Шаст, одинок. Страшно одинок, и словно разрубили тебя наполовину, оставили такого, и все у тебя вполсилы. *** Неровный свет дрожал над головой, музыка приятно расслабляла и мягкое мерцание неоновой лампы у дальней стены гипнотизировало. Он раньше не замечал, что в Красной комнате действительно все красное. От потолка до пола, даже салфетки были красными. Раньше бы это как минимум вызвало у него раздражение и непонимание, но сегодня ему нравилось все, ему нравилось это место. Здесь было спокойно и легко. Он заказывал вторую, когда в баре появился Арсений. Слегка пьяный, это было видно по неровной походке и разгоряченному лицу. Челка мягкой, влажной от растаявшего снега волной, падала на лоб, запавшие, покрасневшие глаза казались темно-синими. Насколько ж можно было быть красивым человеком, чтобы даже усталость и вымотанность была к лицу. – Здорово, Арс! – он не заметил даже, что улыбается и от волны приятного и теплого, поднявшегося внутри, едва не рассмеялся. – Что за повод? – У меня день рождения через три дня, вот, уже начал отмечать, – он отсалютовал Антону и мягко рассмеялся. – А ты один? – Не страшно, когда ты один. Страшно, когда ты два. Арс рассмеялся. В какой-то чудовищно долгий момент Антону хотелось коснуться этой тонкой бледной ладони, прочертить пальцем по линии вен на предплечьях. – Эй? Ты чего завис, Шастунишка? Прием, Венера вызывает Юпитер. – Нуууу, ты конечно чисто Венера, богиня красоты блин, – Антон отвис, рассмеялся и придвинулся ближе. – С наступающим что ли? *** Они проговорили полночи, ни о чем и обо всем сразу, отшучиваясь и откалывая по факту из своей жизни, заполняя память друг друга и мысли. Словно знали друг друга тысячу лет. И одну ночь. – Слушай, хочу на фест поехать летом, из моих никто не может, работа там, семья, – проговорил Антон, играясь с подставкой для стаканов. – Давай со мной, а? Прежде Антон никогда не видел, чтобы настроение человека настолько резко менялось. От расслабленности не осталось и следа, в глазах появилось что-то усталое и больное. И ничего неприятнее и необратимее он еще не ощущал. Как постепенно широкая улыбка исчезает, как падают вниз уголки губ и как гаснет в глазах блеск. Он видел это постепенное погружение в себя, чувствовал его так, словно это происходило с ним. – Слушай, я наверно пойду, – Арсений улыбнулся, но Антон заметил, насколько тяжело ему это далось. Арсений встал, слегка пошатнувшись, накинул пальто. – Погоди, я тебя провожу, – Антон вскочил и бросился следом. Они стояли под неоновой вывеской, курили и молчали. Было тепло, на асфальте растекались лужи. Арсений тяжело закашлялся, шмыгнул носом и зарылся в воротник. – Слушай, помнишь, мы тогда в больнице пересеклись? Ты там чего делал? Сердце Антона пропустило удар, а пальцы безостановочно теребили завязки от толстовки. – Да были подозрения, но все в норме, я здоровый, – улыбка получилась неуверенной, Антон знал это. – А ты там чего делал? – Насчет друга узнавал, у него тоже все хорошо. Арсений улыбнулся в ответ, но тепла в улыбке не было. – Слушай, ты неважно выглядишь, – Антон за плечи развернул Арсения к себе, заглянул в глаза и, повинуясь внезапному порыву, ладонью коснулся лба. Коснулся и почувствовал, как прошило током вдоль позвоночника, сердце пропустило удар и все такое, что обычно используют, когда описывают это ощущение, Антону всегда казалось это бесконечно глупым и нелепым, но ведь именно так оно и ощущалось на самом деле. А еще он почувствовал, насколько лоб Арсения горячий. – Да ты ж горишь! – ладонь с разгоряченного лба скользнула к раскрасневшимся щекам и за ухо, прикосновение совершенно невинное и слишком нежное. Арсений отстранился. – Да нормально все, простудился немного. – Такси? – Нет, хочу пройтись. Один! – быстро добавил Арсений. – Запиши хотя бы номер телефона, – обреченно проговорил Антон. – Напишешь, как дома будешь. – Да ну, серьезно? С чего такая забота? – Арсений спросил с заметным холодком, но телефон все равно достал. Антон не знал, почему так беспокоился. Чувствовал, наверное, чужую лихорадочную слабость и волнами накатывающую головную боль. Стоял, глупо уставившись на Арса, и чувствовал на макушке капли первого весеннего дождя. «Утром будет страшный гололед» – подумал про себя, глядя, как блестят капли на пальто Арсения и ощущая странную пустоту и злость внутри. Он так и не нашел, что ответить на его вопрос, придумал глупую шутку, но Арсений ждать не стал, развернулся и пошел вперед, разбрызгивая красными кедами мартовские лужи, отражавшие холодный свет фонарей. Антон поежился. Казалось, что внутри было гораздо холоднее, чем на улице. Я не из этих значит? А чего тогда такое происходит? Почему мелькнуло в голове желание коснуться? Хотя зачем обманываться? Не мелькнуло даже, а засело острым тяжким свинцом на сердце, наэлектризовало кончики пальцев, застыло в затравленном взгляде. Это точно опухоль, размером в кулак, не меньше, передавила все проводки в голове и закоротила. Опухоль-невидимка. ***– Я пришел, мамочка. Не знаю, стоит ли сбивать температуру, боюсь, моя печень не выдержит еще и лекарств. – Твоя печень давно мертва, Арсюх. Сбей t и постарайся дожить до утра.
*** – Я, блять, сейчас тебе скорую вызову, – Поз кружился вокруг назойливой пчелой, наконец, притормозил у шкафа и зарылся с головой в коробках в поисках лекарств. – На, забирай, – Антон вытащил из-под мышки градусник. – Нет у меня температуры, говорил же. Температуры не было, но чувствовал он себя невероятно отвратительно, тело ломило, в груди горело огнем и отчаянно не хватало воздуха. – Ты придурок, конечно, – в голосе Димы сквозила усталость. – И организм твой спятил. - Да может это вы все спятили, а я на самом деле один на всем свете нормальный, - вяло пробубнил Антон себе под нос, принимая кружку от Димы. От горячего чая стало немного легче, озноб отступил, и дышать стало легче. – Знаешь, Поз, у меня такое ощущение, что я забыл о чем-то важном. - Ты забыл как нормально жить эту жизнь, Антон. Вот уж точно, с этим Антон спорить бы не стал. И еще не стал бы рассказывать Диме, что окончательно поехал головой. Перспектива отправиться к врачу и во всем признаться пугала, но выхода он больше не видел. Голос в голове, неразборчивый, далекий, пробивался, щекотал нервы и пугал до усрачки. Ну вот и все, приехали. Ваша остановка - слуховые галлюцинации. Он понял, о чем забыл спустя пару часов, просто увидев рекламу, про день рождения какой-то торговой марки. Хлопнул себя по лбу, потянулся к телефону и набрал номер. На другом конце не ответили. «Наверняка отмечает вовсю», – подумал он, с тоской и обидой, свернувшись в кресле, насколько ему вообще возможно было свернуться с его-то ростом. Арсений перезвонил через час и от его голоса в трубке Антона прошиб холодный пот. Болеет. Расстроен. – Привет, Шаст. – С днем рождения! Ты чего, с похмелья что ли? – Да не. Надо было тебя тогда послушаться, в больничку сходить. Я чего-то вообще заболел. – Совсем плохо? Молчание в трубке было многозначительным, Антон подскочил на кресле, роняя кружку с чаем на пол. Вот уж истерика века, картины драматичнее не придумать. Поз застыл в дверях, морща лоб складками недоумения. – Адрес говори. Да не выпендривайся, говори уже. *** Меньше, чем через час, он стоял у нужной двери, держа в одной руке пакет с апельсинами, а в другой – воздушный шар с надписью «Так себе вечеринка» - Антону показалось это до черта смешным. Тело ломило, голова раскалывалась и только какая-то непонятная настойчивость удерживала его на ногах. И еще кое что. Пора было себе в этом признаться. Выложить как на духу странный факт, о том, что голос в голове замолкал только в те моменты, когда он был рядом с Арсением. Теперь он просто умирал от собственной тупости, переминаясь с ноги на ногу и набираясь смелости нажать на кнопку звонка. Дверь открылась внезапно, он даже пальца с кнопки убрать не успел, почему-то в голове скользнула мысль, что все это время Арсений торчал у двери. – Ты чего, в глазок меня разглядывал? – Ага. – Стесняюсь спросить нахрена? Арсений пожал плечами, то ли фантазии отшучиваться не осталось, то ли сил. Отошел в сторону, пропуская Антона внутрь, провернул замок на два оборота и, пошатываясь, побрел вглубь квартиры. Не сложно было догадаться, что Арсений был тем самым артистом-аккуратистом – все по полочкам, все на своих местах, идеальный порядок и чистота. Было отчетливо видно, что он пытался держать все в привычном порядке, но явно все-таки проигрывал болезни. Ворох простынь на кровати был еще теплым, видимо совсем недавно поднялся. Плотные темные шторы скрывали мартовское солнце, спертый воздух был наполнен запахом лекарств и, кажется, камфары. Антон оглянулся. Не выдержал, раздвинул шторы, впуская в квартиру свет. Арсений стоял на пороге и нервно крутил баночку с мазью в руках. В старой растянутой футболке и черных спортивных штанах, тощий и измученный, босой и растрепанный. Лет двадцать, больше не дашь. Если бы не взгляд. В покрасневших глазах плескалось удивление и… Это походило на радость, Антон был уверен в этом. – У нас есть килограмм апельсинов и полбутылки рома, а это повод устроить вечеринку! – голос был хриплый, оттого странно притягательный, волной мурашек пробрало до кончиков пальцев. – Давай сюда свой шарик, Пятачок. Он с легким смешком выхватил из пальцев Антона ленту и ловко привязал шар к спинке стула. – Тебе бы проветрить, слушай? И да, я, конечно, вообще ни разу не врач, но если у тебя температура, то вот этой штукой натираться нельзя. А тебя точно лихорадит, я прямо отсюда чувствую, как кипитярит, – Антон взял баночку с камфарой и убрал себе в карман. – Ноги мерзнут, согреться не могу, – растерянно ответил Арсений, поводя тонкими плечами, отчего вырез сполз набок, обнажая бледную ключицу. – Служба спасения, спасите-ка Арсения. – Ну-ка ложись, сейчас будем тебя лечить, – собственный голос показался Антону чужим и хриплым, в горле внезапно пересохло. – Укутайся. – Я не хочу тебя обидеть, – начал Арсений, падая на кровать и словно кот, ворочаясь в ворохе одеял. – Но ты тоже, кажется, не очень здоров. Стоило признать, Арсений был прав. Болело все, от макушки до пяток, особенно больно было в голове и дышалось все так же со свистом, но в целом он ощущал себя гораздо лучше, чем час назад, валяясь в своей квартире под ворчливое бормотание Позова. В морозилке отыскалась половинка курицы. По-хозяйски быстро закинул в кастрюлю, вымыл посуду, заварил чай, почистил апельсин. Огляделся. Фотография Арса с маленькой девочкой на холодильнике. Ровные, чистые поверхности. Зашторенные окна. Неровный строй пустых бутылок в углу. Вздохнул, посолил бульон, вытащил из холодильника пластиковую бутылку с водой, слил и наполнил горячей. Вернулся в комнату и застал Арсения, ошалело распахнувшего синие глазища на градусник. – Сколько? – 39 и 8. Брось меня, рядовой, спасайся сам, я скоро начну бредить. Арсений театрально откинулся на подушки, хватившись тыльной стороной ладони лба, шмыгнул носом и закрыл глаза. – И нанесешь моей психике невосполнимый урон своими каламбурами? Да ты уже бредишь, а я твоя галлюцинация, – Антон взял градусник, положил на стол. – Чего, глаза болят? Макушка из-под одеял качнулась пару раз. Антон со вздохом задвинул шторы, снова погружая комнату в полумрак. Опустился на кровать, отодвигая задом жаром пышущее тело. – Выпей вот, а это в ноги положи, согреешься. Арсений выбрался, сел на кровати и принял кружку и горсть таблеток. Вяло смотрел, как Антон открыл одеяла со стороны ног и положил пластиковую бутылку, наполненную горячей водой. Живительное тепло поднялось вверх, над верхней губой выступил пот, стало легче дышать. – Спасибо, так намного лучше, – Арсений сполз вниз, под одеяла. – Сдох бы тут без тебя. – Спи давай, а я пока супчик замутить попробую. *** – Эй, спящая красавица? Антон проснулся от легкого тычка в плечо, то ли Арсений настолько ослаб, то ли подозрительно нежный, определиться было сложно, да и не имело это никакого значения. В сгустившихся сумерках глаза напротив казались черными провалами, а кожа призрачно бледной. Ни дать, ни взять граф Дракула. Его знобило. Не хватало еще и заразиться, великолепно, Антон Шастун. – Одеяло возьми и, давай, ложись в кровать. Антон нахмурился - прыгать в кровать к Арсению в его планы точно не входило. Не так быстро, во всяком случае. Хотя, кажется, утром он планировал умереть, так что ненормальные ситуации его почти не удивляли. В конце концов, он слышал голоса и пьянел без причины. – Я наверно домой поеду, – проговорил Антон, все-таки стараясь не навязываться, вытащил телефон, собираясь вызвать такси. – Ты там суп доешь и ибупрофена ебани, не так плохо будет ночью. – Оставайся, – горячая ладонь мягко коснулась запястья, отняла телефон и положила на стол. – Утром поедешь. И да, ебани ибупрофен, мерзко выглядишь. *** Лежа под промокшими от пота одеялами, с дикой головной болью и почти кипящей кровью, в маленькой квартирке на пятом этаже и шепотом перекидываясь шутками, Антон впервые за долгие недели почувствовал себя по-настоящему хорошо и спокойно. Они лежали на красных простынях, касаясь друг друга плечами, перекатывая бутылку с водой, словно футбольный мяч и ничего абсолютно гейского в этом не было, хотя шуток по поводу было сказано на вагон с прицепом. *** Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три… В голове Антона бушевал ураган. Он стоял перед зеркалом, вглядывался в собственные глаза, трогал пальцами собственные губы, касался горячего лба, кажется, температура еще держалась, хотя не было ведь у него никакой температуры, кроме вымышленной, и вполне вероятно, что он просто бредит, но… Он обернулся к Арсению и спросил странным, глухим и настороженным голосом: – Что, больно, Арс? – А нужно вызывать скорую, если есть подозрения на перелом мизинца? Антон зажмурился. Пять минут назад Арсений встал с кровати и на обратном пути из ванной врезался мизинцем ноги об дверной косяк. Антон проснулся не от сдавленного мата, который Арс прошипел в кулак, а от острой боли. Мизинец на правой ноге горел огнем. Он действительно чувствовал Арсения, все это время он чувствовал его, и это еще больше походило на шизофрению. *** – Ты действительно думаешь, что это хорошая идея? – Просто выпей, я потом все объясню, хорошо? – Я же на таблетках, ты помнишь? ¬– А когда тебя это останавливало? В глазах Арсения мелькнуло что-то отдаленно похожее на злость. – Надеюсь, ты умеешь делать искусственное дыхание, если я вдруг перестану дышать. Он опрокинул в себя стопку водки и выхватил второпях подсунутую корочку черного хлеба. Безропотно принял вторую стопку и уставился на Антона. – Ну и чего? Внутри у Антона обожгло горячей волной, в голову ударило мягко, почти ласково, а в носу приятно защипало. Ситуация фантастическая, задание класс, ребят. – Хорошо пошла, да, Арс? Арсений пожал плечами, потянулся к бутылке, собираясь налить себе третью, но Антон резко отодвинул, встал и унес спиртное на кухню. Послышалось плеск и звук пустой бутылки, отправленной в мусорное ведро. Антону не нужно было видеть Арсения, чтобы почувствовать волну злости, усиленной опьянением. Долбанный ты алкаш. – Ты ведь жестко бухал эти два месяца, а? Арсений отвернулся, сцепил руки на груди, поджал губы. Уставился на стену, разглядывая каждый гребаный цветочек на обоях. – Ну было и было, тебе какая разница, Шаст? Чего ты начинаешь? Мы еще не настолько близкие друзья, чтобы ты мне выволочку устраивал. И вообще, на себя бы посмотрел, я тебя трезвым только вчера у себя в квартире увидел. Антон рассмеялся, некрасивым, высоким, истеричным смехом. Пора было собираться домой, разобраться во всем. Сходить к психиатру и узнать, как такое вообще возможно. Хотя тут надо было скорее к медиуму, позвонить на Битву экстрасенсов и вызвать отряд к себе на дом для прочистки чакр. *** Антон огляделся, скользнул рассеянным взглядом по комнате. Белые высокие стены и что-то громкое и пестрое на экране телевизора. Уставился в мобильник, пролистал ленту, пытаясь отгородиться – не получалось. Внутри свербило неприятным предчувствием. Полчаса назад голову распирало невыносимой болью и такой же болью отзывалось в сердце, каким-то глухим отчаянием, Антон забился под стол и долго там сидел, широко раскрыв глаза на расплывающийся узор паркета. Казалось, еще немного, и его голова лопнет к херам, забрызгав стены красно-серым содержимым. Вот же Позов охренеет, когда его найдет… А потом все резко прекратилось. Никакой боли, никакого настойчивого неразборчивого шепота, тишина и равномерный гул в ушах. Поразительная легкость. И в этой легкости он пребывал уже минут пятнадцать, оглядывая стены, потолок, пыльный пол и не понимая, почему, наконец-то получив долгожданное облегчение, вдруг ощутил ужас и панику от осознания, что он скоро умрет. Совершенно точно, необратимо натурально сдохнет. Антон набрал Арсения. Мучительно долгие, громкие гудки. Нет ответа. Вы можете оставить сообщение после звукового сигнала. Венера вызывает Юпитер. и Я, кажется, умираю. Антон невольно съежился и обхватил себя руками, поймав свое отражение в зеркале, затравленное и совершенно больное. Сорвался с места так резко, что опрокинул стул, но не услышал ни грохота, ни хлопка двери, слетев по лестнице так, словно за спиной бушевали пожар и смерть. *** Дверь в квартиру Арсения была не заперта, от этого факта захотелось взвыть и разбить зеркало, бросить чем-нибудь в идеально чистое стекло окна, расцвеченного полосами закатного солнца. Поза у Арсения была чудовищно расслабленная, развалился на кресле словно граф, попирая пустую бутылку голой стопой. На белой футболке бурые пятна, и волосы странно растрепанные, но взгляд Антона, впервые за время их общения, не остановился заворожено на лице или руках, а с тонной истерики скользнул к поверхности стола, на которой цветной мозаикой были разбросаны таблетки. Круглые, овальные, с риской и без, из всех баночек, сваленных в стороне, упавших на пол, закатившихся под шкаф. Так много, угрожающе много и чудовищно очевидно, что их должно было быть больше, если бы не… Антон подлетел к Арсению и яростно встряхнул, схватив за плечи. Встряхивал и трясся сам от вида беспомощно запрокинутой головы и приоткрывшегося рта. Склонился ниже, ухом к самым губам, почувствовал слабое дыхание, хватил ладонью с тяжелыми кольцами по щеке, не осознавая, что плачет и причитает, как маленький ребенок. – Давай, Арс, давай же, – тряхнул и ударил снова, потащил в ванную, тяжелого и длинного, задевая всю мебель по пути. Поставил на колени перед ванной и сунул два пальца в рот, не осознавая, больно ли, неприятно ли, надавил, не переставая произносить как мантру: – Не уходи, только не уходи, пожалуйста. Почувствовал дрожь и вовремя успел убрать руку. И сам не понял, то ли рассмеялся, то ли разрыдался. Арсения тошнило ярко красными круглыми таблетками. *** – И что это было такое? Арсений не смотрел в глаза, вообще взгляда не поднимал, предпочитая рассматривать собственные руки, теребил красную нить на запястье, касался волос, прочищал горло. Антон нависал над ним, словно гестаповец и веяло от него таким, что молчать становилось небезопасно. – Голова болела очень. Не рассчитал наверно, может, забыл, что до этого уже пил обезболивающее. Нечаянно передознулся. Или отчаянно. Рассмеялся нервно и, наконец, посмотрел на Антона и почувствовал себя виноватым. Боль в глазах переливалась через край и, казалось, заполняла все вокруг. – Нечаянно значит? А с этой выставкой таблеток игрался что ли? – Антон пытался сдержать голос, но выходило плохо, он заполнял собой все. – Расскажи мне. Расскажи все как есть, хватит скрытничать. Что происходит? Почему тебе так больно? Почему ты постоянно думаешь про… Антон запнулся на полуслове, тяжело вдыхая воздух, ставший вдруг словно раскаленным. Арсений молчал долго, а Антон просто смотрел на него, ожидая ответа, давая время подготовиться, потому что знал, что услышит. – Скажем так, я немного приболел. – Немного – это как? – Месяца через три болеть перестанет. Насовсем. Антон не контролировал это, ощущение такое, словно подсекли снизу, сбили с ног, ударили в затылок и выдрали сердце. Хотя откуда ему было знать, каково это – когда выдрали сердце? Наверное – страшно больно, наверное – мучительно, и уж совершенно неоспоримо точно – смертельно. Антон смотрел на Арсения и давил внутри себя слезы, смотрел, пытаясь не впускать в себя всю мощь и неотвратимость осознания, против воли и вопреки, касаясь взглядом каждой черточки в таком любимом лице, которое в один момент превратилось в самую огромную ценность на всей планете. Во всей вселенной. И острая мысль, чужая или своя, он не понимал, не различал уже – обними меня. Антон смотрел на Арсения и касался. Антон смотрел и целовал, ощущая соленое и горькое на губах, как морская вода, что плескалась в глазах напротив. Он целовал и медленно сползал вниз, опускаясь на колени, прижимаясь всем телом, обнимая тонкие плечи и запуская руки под ткань футболки, блуждая пальцами, зарываясь в волосы и вновь соскальзывая вниз, оглаживая позвонки и лопатки, касаясь шеи и ушей. Тычась, как преданный пес, в поисках ласки и успокоения, меж разведенных коленей хозяина и безропотно следуя за ним на кровать, в пыльные простыни, розоватые в бледном свете уходящего солнца. Арсений смотрел на Антона, касаясь пальцами лица, заглядывая в зеленые глаза в поисках ответа и разрешения. Ближе, насколько можно ближе, кожей к коже, притираясь и узнавая друг друга, медленно и осторожно, каждый сантиметр тела, каждое прикосновение. Губы у Антона были мягкие и теплые, с легким привкусом дыма и мятных конфет. От кожи пахло лавандовым мылом и от этого тянуло рассмеяться в русые лохматые волосы. – Ты уверен? Антон попытался сглотнуть, во рту было вязко и сладко, но не получилось ни черта, теплая ладонь Арса накрыла его шею, скользнула к груди, прижалась к сердцу. Антон кивнул и почувствовал вдруг странное, густое и горячее, где-то глубоко внутри, там, где наверняка пряталась душа, сконцентрированная в одной точке и одновременно везде. Арсений перевернулся, сел сверху, стянул футболку с Антона и медленно снял с себя, глянул сверху. Лицо исказило что-то, смесь чувств – страсть, боль, любовь, сожаление, страх и нежность. Антон чувствовал их все, полностью и глубоко, так же, как поцелуй, долгий и чувственный, изучающий и настойчивый. И он отвечал, зарываясь пальцами в темных волосах, скользя ладонью по мокрой от пота спине, касаясь лица. Нежность переполняла, переполняла настолько, насколько он мог ее вместить, нещадно расплескивая вокруг себя. Арсений коснулся ремня, еще раз вопросительно посмотрел на Антона. - Давай уже. Собственный охрипший голос показался чужим. Антон приподнялся, позволяя Арсению стащить с него джинсы вместе с трусами, потянулся за поцелуем и одновременно развязал шнуровку на спортивных штанах Арсения, потянул вниз, краснея и чувствуя стеснение, и благодарил всех и сразу за то, что в комнате расползался теплый полумрак, подсвеченный блеклым светом фонарей. У Арсения поцелуи со вкусом отчаяния и кожа с запахом моря, у Арсения железная хватка и мягкое сердце. У Арсения ласковые горячие пальцы и осторожность дикого зверя. У Арсения теплые руки и глаза, глядя в которые можно спокойно умереть, потому что ничего красивее ты уже не увидишь. У Арсения жизни больше, чем во всей грустной России разом. У Арсения есть три месяца, чтобы светить. Болью прошибает насквозь, Антон всхлипывает и невольно кусает собственный кулак, глядя слезящимися глазами в глаза Арсению. В них извинение и огонь, в движениях осторожность и поразительная плавность, Антон кусает руку еще и еще, пока Арсений не отводит ее в сторону и не подставляет свою, продолжая двигаться. И Антон чувствует, не свою тянущую боль и непривычную заполненность, которая так неприятно отдавала в спину и заставляла краснеть от стыда. Он сосредоточился на ощущении тепла, обхватывающего его полностью, на движении и пульсации, на собственном дыхании и глазах напротив, собственных глазах, отраженных во взгляде Арсения. Я люблю тебя. Арс вошел полностью, толкнулся, снова и снова, ускоряя ритм, держа ладонь на шее Антона и запрокинув голову, открыв рот с гортанным стоном, момент странный, тянущая боль внизу и торжество… Торжество чего? Любви, о которой не было сказано ни слова? Торжество жизни, в которой им осталось девяносто дней? И снова, толчок за толчком, силуэт, очерченный бледно-золотым в клетке оконной рамы, горячая ладонь на груди и тихий стон, полный… Торжества всего и сразу. Торжества жизни над тупыми намеками смерти. Выкуси. Антон рассмеялся, потянулся вниз, пора бы собой заняться, тянуло невозможно, до боли, но Арсений, тяжело дыша и улыбаясь, коснулся, обхватил теплой ладонью… Одного этого хватило, чтобы заставить Антона выгнуться дугой, роняя в полумрак хриплый стон, мгновенно прерываемый глубоким поцелуем. Кто, если не ты? *** - И вот прямо совсем ни о чем не жалеешь? – Только о том, что не нашел тебя раньше. – Ты мне понравился сразу. Теплый апрельский вечер угасал медленно и неотвратимо, рушил фонарные столбы, заставляя искриться светом и тлеть до самой зари, рассыпаясь золотом заката на бледной коже, играя тенями на впадинках ключиц. Ключиц, к которым невозможно было подобрать ключи, только если вывернуть себя наизнанку, просветить рентгеном насквозь тонкую кожу, нахвататься радиации на несколько веков вперед и светить отравленным светом. Антон протянул руку, коснулся осторожно, словно боялся потревожить видение, невесомо прочертил пальцем линию от одной родинки к другой, рождая новые созвездия, названия которым он мог придумывать вечно. Арсений снова пошутил, а у него уже не империя, у него – целая галактика, бесконечная и непостижимая. Небо за окном постепенно темнело, оранжевый перетекал в темно-синий, и первые звезды замерцали над крышами. Антон мельком взглянул на них и отвел глаза, потому что сейчас хотелось смотреть на россыпь других звезд, ближе и роднее. Важнее было другое вечное и бесконечное, прижавшееся теплым плечом к его груди. Придушенный тюлем лунный свет выхватил из сумерек очертания предметов, рассыпал незамысловатый узор на бледной коже, мягким блеском отразился в синих глазах. *** - Мне пора домой. - И зачем тебе домой? И в самом деле, думал Антон, заворачиваясь в одеяло и прижимаясь к Арсению, чувствуя тепло и обжигающий взгляд. Мой дом теперь здесь. Арсения трудно было не хотеть, и дело было вовсе не в идеальном теле или красивом лице, хотя, тут говорить было вообще не о чем. Арсения хотелось из-за его взгляда, из-за тонких губ, растянутых в мягкой улыбке и из-за тонких запястий в сети вен. Арсения хотелось из-за странных фраз и умозаключений, хотелось из-за особенного взгляда на мир. И Антон раздвигал границы сознания. И ноги. Вбирал без остатка, жадно перехватывая взгляд, жаждая касаний, глядя глаза в глаза, только не отводи взгляда, без твоей синевы мне так легко захлебнуться… Ощущая каждый толчок внутри как биение сердца их любви, как обещание и закрепление всех печатей, Антон тонул в этих глазах, теряясь во времени, оглаживая линии скул и челюсти, проводя дрожащими пальцами по коже, касаясь губами губ Арсения и ловя каждый влажный хриплый вздох. Ощущая его внутри себя, внутри своей бестолковой головы, глядя сверху вниз, подчиняясь и отдаваясь навстречу касаниям, ощущая его ладони на себе, прикосновения языка и нитки слюны на подбородке – и совсем не пошло. Тот вечер Антон лежал и не мог оторвать взгляда от него, он вообще никогда не мог оторвать от него глаз, с того самого момента как увидел впервые. – За вещами, например? Надоело в твоей гномьей одежде ходить. – Очень смешно. Говорил с сарказмом, но в глазах плескалось тепло и радость. Прошло не больше пяти дней, а они словно знали друг друга всю жизнь и идея пожить вместе какое-то время сладкой истомой клубилась внизу живота. – Погоди, я с тобой скатаюсь. Проветриться хочу. – Ты ведь болеешь все еще. А значит и я. Арсений подскочил к столу, вытряс из баночки несколько таблеток и запил водой. – Я исправно принимаю таблетки, доктор, а свежий воздух будет способствовать выздоровлению и хорошей эрекции. – Какой же идиот. Они сели в полупустой автобус, у огромного окна, забрызганного до половины грязью. Смеясь и отшучиваясь, Антон пытался подавить желание коснуться руки Арсения. И вдруг услышал явное коснись, и взгляд синих глаз справа. Антон огляделся и уверенно коснулся руки, горячечно теплой, мурашками пробежало по всему телу, взыграло внизу живота. На следующей остановке вышли почти все, а они, играясь, словно мальчишки, громко смеялись и шутили. Антон сел напротив, Арсений сел спиной к окну, вытянув длинные ноги на сиденьях. Взглянул прямо в глаза и вдруг услышал ясное и тихое в чужих мыслях. Люблю. Такое короткое простое слово, симметричное, с легким хлопком, когда губы смыкаются на мягком «Б» и чуть вытягиваются вперед, словно для поцелуя. Антон грелся этими мыслями и одними губами проговорил это слово, что мягкой пульсацией светило в синих глазах напротив. Арсений посмотрел на его губы, понял вдруг и удивленно уставился на Антона, вопросительно вскинув брови. Да-да, не удивляйтесь, я фокусник, а ты факир. Люблю. *** В те апрельские дни, раскачивая кровать темными теплыми ночами, Антон мечтал только об одном, чтобы эта весна никогда не заканчивалась. Чтобы Арсений был всегда рядом, глаза эти, провалы в темные озера неведомой красоты на чудесной планете, руки эти, мягкие и осторожные, нежные и настойчивые, и полуулыбка в искусанных губах. Антон боялся задумываться о глазах, этих провалах в вечное и непостижимое, но глядя на руки, мягко хватающих его за подбородок или настойчиво хватающих за поясницу, он не мог не думать о поразительно глубокой синеве. И о времени. И ощущая наполненность внутри, двигаясь соразмерно ритму, подсказанному хриплым низким голосом и движениями тела, он поднимал взгляд и смотрел в такое красивое лицо, искаженное страстью и предчувствием оргазма. Апрельские вечера наполняли его до краев, как и Арсений. Так, что хотелось кричать, что я полон тобой доверху, что проливается сверху, под крышечкой, и хочется выть, а на выходе только усталая полуулыбка и вечно усталый взгляд. - Ты откуда такой? Я не могу даже придумать откуда такие как ты берутся. - Я сам не знаю, Тош. Но мы ведь все дети звезд. Может я и ты дети одной звезды? Миллиарды лет назад она взорвалась где-то далеко отсюда, взрыв невероятной красоты, эффектная смерть, а потом ее атомы... в тебе, - Арсений коснулся груди Антона. – И во мне. - Ты ведь знаешь, что если ты меня разлюбишь, я пойму это сразу? - Ты ведь знаешь, что разлюбить я тебя смогу только в случае своей смерти? – Ты ведь знаешь, что если ты умрешь, то я – тоже? *** Проснись и пой, малыш, проснись и пой. Антон влетает в квартиру как ураган, чувствуя жар и пульсирующую отвратительно изматывающую боль, сшибая на своем пути все, стаскивая кеды, потому что Арсений не простит, зря надраивал (твой зад?) полы прошлым вечером, несмотря на головную боль. Кричит три буквы, вваливается в ванную, тяжело дыша, как Усейн Болт после забега. – Арс? Арсений смотрел вяло и потерянно. Влажные пряди прилипли ко лбу. Больше часа лежал и рассматривал потолок в ванной, вникая в происходящее самым краем сознания, выхватывая отголоски, выхватывая из тошнотворно гнилого застоя тишины в собственной голове отдельные звуки и чертя линию на кафеле. – Холодно, добавь горячей. Антон подошел ближе, сел на край ванны и коснулся воды, исходящей паром. Вода была обжигающе горячей. А вот и неврологические нарушения, приятно познакомиться. Дальше будет что? Огласите весь список, пожалуйста. – Арс, итак горячо же. Сказал тихо и спокойно, а в глазах ужас, такой же, как и у Арсения. Антон потянулся к шампуню, выдавил немного и коснулся головы Арсения, вспенил осторожно, касаясь медленно, второй ладонью смахивая хлопья пены, чтобы не попало в глаза. Главное руки занять, иначе боль сожрет, иначе утонешь в этом… – Поехали куда-нибудь вечером? Антон мычит утвердительно, а глаза уже щиплет страшно и невыносимо, вытягивая все соки изнутри, высасывая силы. Арсений смотрит из-под пенной шапки, смахивает пену с глаз ладонью и не перестает затравленно улыбаться. Словно разучился контролировать собственную мимику. Неврологические нарушения. Не чувствуем холода и жара. Не контролируем мимику… – Давай, поедем, – отвечает Антон, а в голове только отчаянный крик и... – Не волнуйся, я с тобой. Я всегда буду с тобой. Арсений тянется для поцелуя, обхватывает его голову горячими ладонями и целует, жадно, нагло, тянет на себя и Антон теряет равновесие, падает в горячую воду и не может перестать смеяться. Красный, как рак. *** Они пьют до умопомрачения. Оба, держась за руки и закрепляя каждый шот поцелуем. – Ты ведь понимаешь, что я чувствую все, что чувствуешь ты? – Что за бред? – Я слышу твои мысли. – И что же ты слышишь? – Ну сейчас ты подумал какой я идиот. И еще что тебе больно. Мне тоже больно, выпей таблетку, а я сделаю тебе искусственное дыхание, даже если ты все равно продолжишь дышать. *** Антон влетел в квартиру, бросил тяжелую сумку на пол и принялся расшнуровывать ботинки. Арсений удивленно вскинул брови. – Ну и что это такое? – Это мои вещи. И да, я продал машину и квартиру, уволился и снял все, что у меня есть. Ты теперь телка миллионера, Арс. - И на чем ты будешь ездить? – На твоей тачке. – Где ты будешь жить…. Когда я умру? Антон задумался, кривя губы от подступающего смеха. – У тебя. Здесь поселюсь и буду смотреть гейские фильмы. – Моя квартира достанется моей дочери, Антош. У Антона кончился весь воздух в легких. Дочери? – У тебя дочь? Что ты, блять, еще от меня скрываешь? – Да только дочь и скрыл. – Арсений рассеянно говорил, протирая стаканы полотенцем с остервенением сумасшедшего. Такая откровенность тоже неврологическое нарушение? – Да похуй, – комментировал Шастун, скидывая обувь и размазывая на щеке Попова поцелуй. – Мне все равно жить столько же, сколько тебе. *** Поражение височной доли никогда не приходит одно. Нарушения врываются одно за другим, как на шумную вечеринку и устраивают тотальный разнос. Временами Арсений слышал музыку и затравленно смотрел на выключенный телевизор. Антон беспокойно спал по правую руку, дергая рукой и сжимая губы. Арсений приподнялся и потянулся за стаканом с водой, но промахнулся, ухватившись за воздух справа. Сматерился, дернул рукой и уронил стакан на пол. Стакан покатился, разливая влагу по полу, Антон проснулся и резко сел на кровати, тяжело дыша и сжимая руку Арсения. – Я сейчас принесу, сиди, – он бросился на кухню, набрал полную кружку воды и залип, слушая шум воды из крана. Глядя в собственное искаженное отражение в оконном стекле. Хотелось кричать. Слово-то какое красивое. Глиобластома. *** Арсений не отвечал. И так безумно хотелось прокричать, что устал, чтобы отстали все, чтобы закончилось все. Он смотрел на Антона, чувствовал его, ощущая отчаяние и горечь сполна. Касался дрожащими руками собственной головы, царапал шею и вдавливал кулаки в виски. – Прости за то, что тебе больно. Антон отмахнулся, выдавливая слабую улыбку на потрескавшихся губах. Голова горела огнем, до темных пятен перед глазами, до тошноты. Таблетки не помогали, он пробовал. – Не переживай, Арс, всё будет хорошо. - Не переживу. *** – Перестань об этом думать, Арс. – Серьезно? Ты опять лезешь мне в голову? – Да я бы с радостью не слышал, но ты слишком громко думаешь. Арсений вскинул бровь, выдавая во взгляде все признаки душевного бешенства. Думать тише не получалось, боль не давала сосредоточиться вообще ни на чем, таблетки, даже вместе с алкоголем больше не помогали. Он еще с минуту продолжал сверлить взглядом Антона, оглядывая обласканные закатным солнцем широкие плечи и выглядывающую толстую цепь из-под воротника белой футболки. Антон был красив, особенно с этой кудрявой челкой, падавшей на глаза, особенно сейчас, сидящий напротив окна, подсвеченный закатом, такой уютный и родной. Красивый. Мой. – Это, конечно, очень приятно. Арсений коротко прорычал что-то на матерном, и стрелой вылетел из комнаты на кухню, хлопнув дверью так, что где-то на полках жалобно звякнула посуда. – Не поможет, Арс. Я отсюда слышу и, знаешь, что скажу? Антон пошел следом и встал за дверью, Арсений видел смазанный силуэт за толстыми стеклянными вставками. – Не знаю, я же мысли твои читать не обучен. – Выпилиться ты еще успеешь. – Так у меня осталось-то месяца полтора, вдруг не успею? – Я не шучу. Дай нам время побыть вместе, а потом я собственноручно затрахаю тебя до смерти. Арсений нервно хохотнул и отложил нож, с которым неосознанно игрался. Боль тревожным маячком пульсировала у виска, на лбу выступила испарина, и, однако же, вместе со всеми неприятными ощущениями и мыслями, он чувствовал медленно нарастающее возбуждение. Антон уловил его сразу, радары на Арсения работали в полную силу, медленно двигаясь навстречу распахнутым объятиям, опустился на колени, уткнулся носом в грудь, обхватив длинными руками, спрятав ото всех. В пальцах Арсения дрожало нетерпение, жгучее и требовательное, как и в расширенных зрачках. Он встал со стула, поднимая за собой Антона, чтобы с грохотом врезаться в холодильник, застигнутый безумным желанием целовать. Кусать, облизывать, скользить языком до умопомрачения. Горячие ладони оглаживали, осторожно касаясь напряженных бедер, прежде чем спуститься ниже, к животу. Арсений выдохнул Антону в губы, скользнул языком в приоткрытый рот, прижимаясь всем телом. Торопливые пальцы зацепили края футболки и потащили наверх, оторваться от горячих губ было невыносимо, но пришлось. Собственную футболку стащил рывком, бросив за спину, снова прижался, опускаясь ниже и ниже. Антон открыл глаза и посмотрел вниз, на темную макушку, влажные губы и совершенно ошалелый взгляд потемневших глаз. Одного этого зрелища хватило, чтобы у него полностью сорвало крышу. Я не из этих... И вдруг вспышка чужой мысли, громкой и отчаянной – только не сейчас, блять, только не сейчас! От резкой вспышки боли у Антона потемнело в глазах. Он дернулся, хватившись руками головы, сжимая затылок изо всех сил, и все равно рванул к Арсению, рухнувшему на пол, как подкошенный. Кровь хлестала у него из обеих ноздрей, горячая и красная, заливая бледную, загнанную в рванном дыхании грудь. Антон рванул к столу, ощущая, как сильно сознанию хотелось оставить это тело, только бы не терпеть чудовищную боль. Арсений выл от боли, расчерчивая кровавые полосы по полу и ломая ногти о ламинат. Антон наконец нашел нужный пузырек, вывалил на дрожащую ладонь таблетки, роняя половину. Оставил две, бросился вниз, к Арсению и с силой вложил в раскрытый в немом крике рот. Прошло несколько долгих минут, прежде чем у них получилось восстановить дыхание. Боль отошла на задний план, напоминая о себе пульсацией, зато в теле, казалось, совершенно не осталось сил. Антон улегся на пол рядом с Арсением, валетом, прижавшись виском к крепкому бедру. – Извини. – Не за что извиняться. – Из-за меня больно тебе. А я не хочу, чтобы тебе было больно. – Сейчас мне хорошо. Просто хорошо, оттого, что ты рядом. Живой и родной, и у нас почти ничего не болит. *** Когда становилось мучительно больно, они садились и начинали методично играть в города. Дрожали, стискивая ладони друг друга, глядя глаза в глаза, чувствуя, как стекает по виску капля холодного пота, и называли города. Иногда приступ длился больше обычного, а таблетки почти не помогали и Антон прижимал Арсения к себе, крепко-крепко, обхватив руками и ногами, запуская пальцы в волосы и шептал, неразборчивое, глупое, сквозь слезы и смех. – Что будем делать, когда таблетки перестанут помогать? – Сядем в машину, крикнем "Поехали!" как Гагарин, разгонимся и зарулим в столб. Быстрая и легкая смерть. В любом случае у нас есть два места на кладбище. – Ты реально считаешь, что когда я умру, то ты умрешь тоже? – Я в этом уверен. За окном расцветал май, наполняясь солнцем и цветением. Земля оттаяла. *** – Давай на «С». – Страшно стеснен своей ситуацией. Столько стресса, страха, страсти, сомнений, сойти спешу, станция своя, связать хочу… Арсений рассмеялся, ткнул пальцами Антону в бок и тут же погладил, извиняясь. – На «Ц». – Серьезно? – Антон расхохотался. – Да на «Ц» слов десять не наберется. – Ничего не знаю! – Целенаправленно, целиком, циклично, целовать царевича на цокольном, блять, этаже… Они рассмеялись, хватаясь за животы и поцеловась. *** Они мчат сто девяносто по прямой, и пьяно подпевают рандомному плэйлисту. Арсений тянется вперед, включает что-то свое, Антон понимает не сразу, вдавливая педаль до пола. Мысли не самые радужные, скорость и крик из колонок только подбадривают. Что-то происходило, мысли в темноволосой голове метались, пытаясь оформиться в слова. Антон понимал их, чувствовал и старался, как же он старался... Не взвыть от безнадежности. Я ведь до черта боюсь, Антон. Антон слышит его мысли и тянется, берет за руку и мягко сжимает. – Я тоже боюсь. – Как ты… Как ты понял? – Я ведь говорил тебе – я тебя чувствую, я тебя слышу, я тобой живу. *** Терять сознание это как пропустить ступеньку. Сделать слишком широкий шаг и угодить ногой в пустоту. Полететь лицом вниз в тихую спокойную темноту. А потом проснуться в больнице, на скрипучей койке, от которой мышцы спины сводило болью, облепленным проводами и истыканным иглами. Увидеть бледного, измученного Антона, стоящего у окна со скрещенными на груди руками. И не найти в себе сил окликнуть. *** – Увези меня домой, пожалуйста. Антон кивнул, ощущая чужой ужас полностью. Через полчаса они мчат домой на такси, уставшие и разбитые. И в какой-то момент, глядя на неровный строй многоэтажек и серое небо, касаясь губами темной макушки, Антон понимает, что это всё. Июнь не случится. *** – Только постарайся в этот раз не терять сознание, ладно? Арсений смеется, тянется к губам Антона, положив обе ладони ему на грудь. Сердце лупит с опасной амплитудой, поцелуй слишком долгий и воздуха отчаянно не хватает. Нехотя разрывает и смотрит в темно-синие глаза с огромными зрачками. И чувствует это – острое чувство вины в чужой голове. – Все нормально? Антон приподнимается, мягко хватает Арсения за плечи, заглядывает в глаза. – Я чего-то устал… Извини меня, испортил все. Скользит расфокусированным взглядом по лицу Антона, поднимает дрожащую руку и касается пальцем щеки. Усталость наваливается свинцовой тяжестью, и Арсений медленно опускается на кровать. Антон опускается рядом, лицом к лицу. – Я люблю тебя. – Только не прощайся, Арс, пожалуйста, не надо прощаться, еще есть время… Собственный голос кажется чужим, дрожащим, тонким, некрасивым. Горло сжимает спазмом и комок из подступающих слез не сглотнуть, жжет глаза, жжет в голове. Арсений смотрит жадно, скользит взглядом по его лицу, останавливается на глазах. В движениях больше нет плавности, только рванная дрожь и разломанность. – Насмотреться на тебя не могу. Скажи уже, Шаст, не тяни. Скажи, что любишь... Антон качает головой, плотно сжимая челюсти. Я не стану прощаться, еще есть время… *** Весь мир замкнулся в одной маленькой квартире на пятом этаже. Все пространство, все живое сосредоточилось в сорока квадратах, пропахших лекарствами, сексом и алкоголем. Никого больше не существовало, кроме двух человек, свернувшихся под одеялом. Ничего, кроме теплых пальцев, перебирающих отросшие волосы и теплого дыхания за спиной. – Шаст, – тихо позвал Арсений, чувствуя приятные мурашки от прикосновения и вопросительного мычания за спиной. Он прислушивается к ровному дыханию, прежде чем повернуться к нему лицом. – Я больше не боюсь. Сердце внутри бьется раненной птицей, долбит по ребрам до боли, до крика. И при всем этом голос Антона звучит спокойно: – Я знаю. *** Ему всегда нравилась эта кружка. Нравился вкус вина. Нравилось пить вино из этой кружки и смотреть на Антона. Не нравилось только стирать ладонью кровь из носу, запрокидывать голову и чувствовать неприятный привкус в горле. Терять сознание – это как пропустить ступеньку. Шагнуть в темноту. Кружка летит на пол, разбиваясь на мелкие осколки. *** Он выныривает из темноты уже в машине. Долго смотрит на дрожащего Антона. Чувство вины накрывает с головой. Это все ты с ним сделал. Превратил за пару месяцев в развалину. – Куда мы едем? – В больницу. Голову прошивает ужасом, Антон оглядывается, смотрит на Арсения и качает головой. – Только не в больницу, Шаст. Не надо в больницу, пожалуйста. Давай… Давай поедем куда-нибудь в другое место? Собственные мысли давно перемешались с мыслями Арсения, чужая боль давно стала его собственной, он уже не отличал где чье, все стало одним целым. Они оба были одним организмом. Умирающим, источающим боль организмом. Я готов. Антон сворачивает на обочину, останавливается. Сидит, сжав руль так, что побелели костяшки. Поворачивается и смотрит в глаза, огромные на похудевшем усталом лице. Измученные, больные и такие спокойные. – Самоубийцы ведь не попадают в рай? – Ага. А еще педики, как мы с тобой. Арсений смеется, Антон заливается тоже, чувствуя, как бегут по щекам слезы. – Рай для меня - это Красная комната. Антон улыбается, склоняется к Арсу и целует. *** Они пьют и смеются, словно были здесь только вчера, стояли под неоновой вывеской и курили. Они смотрят друг на друга, не обращая внимания на косые взгляды, шокируя внешним видом, как два наркомана, истощенные и худые, с блестящими глазами и тихим смехом. Вываливаются из бара, садятся в машину, смеются, целуются долго и самозабвенно. – Всё будет хорошо. – Я знаю. – Я перестал волноваться. – Я люблю тебя. Арсений выдыхает с облегчением. Тянется, дрожа всем телом от нестерпимой боли и слабости. Наконец-то. – Поехали?