***
— А я-я е-ему… Язык заплетается не хуже ног. Артем мажет пьяным — да с каких херов его вообще так развезло? — взглядом по ярким, блестящим окнам кафешек. Черт их дернул вообще сюда сунуться. Так же хорошо было — скрытые во дворах крошечные бары попроще. Без всей этой ебучей мишуры… — Че дальше-то, Тем? А дальше… Улыбка Лебедева тихая, искренняя, бьет под дых со всей силы. Изящная женская ладонь в его ладони — ну нихуя себе, Тем, у тебя глюки… Вот только спутница Лебедева глаза прикрывает, говорит что-то, явно смущенная, и улыбается. И он коротко и мягко усмехается в ответ. Не выпуская ее руки. — Тем, ты чего застыл? — Прием, блядь, Земля вызывает Артема. — Питон машет ладонью перед лицом, но он не замечает, не в силах отвести взгляд. — Т-так, н-ничего. Он едва чувствует, как Женек подхватывает его под локоть, тянет дальше, куда-то вглубь улицы к скамейкам. — Бля, а я тебе говорил, что нельзя ему столько… — Да кто ж знал… За водой метнись резче, видишь же… — Понял, принял. Чужие голоса доносятся будто сквозь толщу воды. Артему снова не хватает воздуха, его снова с головой накрывает удушающая паника. И он тонет-тонет-тонет… — Бля, братан, давай, дыши, вместе со мной! Тема, блядь, пожалуйста. Сфокусироваться не получается, мир перед глазами то темнеет, то светлеет, то пропадает вовсе, скрытый тяжелой утягивающей на самое дно безысходностью. То и дело перед ним возникает перепуганное, смертельно белое лицо Питона, и от этого одновременно еще страшнее и смешнее. Чужая рука весомо ложится на спину, согревает — когда он только успел замерзнуть? — и заземляет. — Давай, Тем, давай, раз, — его собственная ладонь притиснута к чужой груди, что ходуном ходит от неровного, нервного дыхания. Рот сам собой раскрывается в попытке урвать хоть глоток воздуха, вытеснить мутную, ледяную воду, заливающую легкие. — Два, — в чужом голосе прорезается сосредоточенность. Выдохнуть ему почти удается. И следом судорожный, сиплый вдох. — Три, — ладонь по спине скользит неловко, кругами. Артем изо всех сил старается сосредоточиться на ощущении тепла, что расходится от нее. И дышать. Вопреки всему. На одной упрямой злости. Как тогда. Время замедляется, вязнет в тяжелом, будто кисель, воздухе. Но тягостное ощущение удушения потихоньку отступает, оставляя после себя пустоту. — В-в-все, — он измождено стекает по скамейке, и если бы не руки Питона, то валяться бы ему на земле. Но тот ловит, удерживает. — Водичка вот, — Женек мнется рядом, разом протрезвевший и испуганный. А Тему разбирает всхлипывающий смех — ну куда ты денешься… — С-спасибо. Он сжимает бутылку в руках, но пить не спешит. — П-правда, спасибо. Рассказывать незачем. И так знают. Да что там — сами так же тонули. Вон, Женек рассказывал, как чуть не помер в залитой под потолок квартире. Да и Питон… Понимают все. — Тем, я тебе машину вызвал, ты только не кипишуй. — От-т души. Руками разводит — левая дрожит так, что самому тошно, и улыбается криво. Лицо будто онемевшее — на секунду простреливает острым чувством страха — а вдруг опять? И следом — а, может, лучше так? Теперь-то уже без разницы… Артем едва замечает, как ему помогают подняться на ноги, как усаживают в такси. Женек падает рядом, явно собираясь сопроводить до двери квартиры. Хули все такие понимающие-то, добренькие, а? Хули вообще возятся с ним, если… Додумать не успевает. Глаза сами собой закрываются, и он проваливается в глухую, всепоглощающую темноту.***
Дома тихо и темно. Женек на его предложение зайти только плечом дернул. Генеральского гнева испугался? Да и хрен с ним. Со всеми ними. Сил хватает ровно на то, чтобы скинуть кроссы и доковылять до дивана в большой комнате. Артем падает, кое-как пристраивая непослушное тело, и мучительно жмурит глаза. Обивка под щекой мгновенно мокреет. Слезы текут сами по себе, а он руку поднять не может, чтобы их утереть. Умереть, захлебнувшись собственными соплями — его уровень. …Этого следовало ожидать. И он ждал. Бессознательно, но отчетливо понимая, что так не бывает. Как у них с Валей — не бывает. Это был лишь вопрос времени, когда ему надоест возиться с нервным инсультником. Когда он, Артем, окончательно исчерпает тот бесконечный лимит терпения, что ему выдали. Как его вообще можно винить? Артем и раньше не то что подарком не был, а уж теперь… И все-таки, все-таки верить не хотелось. Может, просто совпадение, может… Не может. И это абсолютно нормально, что Валя нашел себе кого-то, с кем создаст настоящую семью. Собственный задушенный всхлип кажется оглушительным в непробиваемой, густой тишине. Артем и не помнит, когда последний раз такая тихая ночь была — лето, шумные пьяные компании под окнами… Все, что угодно, лишь бы отвлечься, лишь бы стало чуточку легче. Заставить себя сесть — тот еще подвиг. Но ему необходимо доползти до кровати. Не стоит тревожить Лебедева раньше времени. Не до того, как у Артема появится нормальный план. План того, как по тихой слиться из его жизни. И больше не беспокоить ближайшее никогда.***
ВалентинЮрич всегда уходил раньше, чем Артем вставал. И даже если у него имелись мысли насчет вчерашнего состояния Темы, узнать их предстояло лишь вечером. А вместо нотаций его, как всегда, на кухне ждет завтрак и сухое сообщение о том, что и сегодня Лебедев на службе допоздна. Служба, ага, да. В горле комом встает тошнота, и поесть так и не удается. После вчерашнего пацаны строго-настрого запретили являться в мастерскую ещё пару дней. И Артёму не остается ничего другого кроме как зависать дома перед теликом. С перерывами на готовку ужина и непрошенные мысли. При очередном переключении канала в названии мелькает роковое «Ищите женщину». Ага. Лебедев вот уже нашёл. — Сука… С-сука, сука! Диванная подушка летит в стену, следом за ней вторая. От бессильной злобы хочется выть в голос. Но злиться не на кого. Кроме себя. За детскую веру в «долго и счастливо». Если так подумать, то ВалентинЮрич ему никогда ничего не обещал. Молча приходил в больницу, так же молча забрал к себе после — а потом… Потом… В голове на мгновение воцаряется блаженная пустота. На миг, лишь на миг кажется, что все это сущие глупости. Что ВалентинЮрич же не из чувства долга его трахает… Вот только когда у них последний раз секс-то был? Да что там. Когда они последний раз вместе зависали перед сном? Комиссия эта его министерская, или что там — мысли путаются, Артема вновь накрывает волна бессильной злобы. Должен был догадаться раньше. Должен был… Теперь-то уже без разницы. Надо бы квартиру родительскую проверить. То, что от нее осталось. С ремонтом пацаны непременно помогут. Вот только от мысли снова оказаться одному с души воротит. Но Лебедев заслуживает нормальную жизнь с человеком, которого любит. Артем и так слишком задержался рядом, не осознавая, как тяготит своим присутствием. А ВалентинЮрич, кажется, слишком жалел его, чтобы… Или ждал подходящего момента? Будто в таких вещах он бывает. Снова хочется то ли плакать, то ли смеяться. Артема медленно, но верно сносит в истерику. И он делает единственно возможное — в срочном порядке отыскивает ключи от собственной квартиры, запрыгивает в кроссы и вылетает из дому. Родной подъезд встречает плесневелой затхлой прохладой. Двенадцать пролетов вверх пешком — лифт, конечно же, не работает. Сказка кончилась. Пора привыкать к суровой правде жизни. Замок поддается не сразу. В голове мелькает предательская мысль бросить дурную затею, вернуться. Жить как жил. И похуй с кем там Валя кроме него спит. Возвращается же к нему всегда. Вот только… Дверь открывается с глухим щелчком. В квартире душно, но воздух сухой. Под ногами скрипит вздувшийся паркет. — Твою ж… В комнатах ничуть не лучше. Надо бы хоть окна открыть, проветрить. Да тут капитальный ремонт нужен, блядь. Вот и займется. Времени свободного теперь навалом будет — до начала учебы еще почти полтора месяца. Как раз достаточно, чтобы привести здесь все в порядок. В одном из кухонных шкафов среди хлама обнаруживается запечатанная пачка сигарет. Курит он теперь только на работе. Дома просто не хочется. Дома… За первой сигаретой — вторая без перерыва. Легкие саднит, Артем заходится кашлем, но просто не может остановиться. С едким дымом его покидают сожаление, паника, боль. Оставляя мягкое обволакивающее безразличие. Он обязательно справится. Раньше же справлялся. Угу. До того, как его жизнь разделилась на «до» и «вместе с Лебедевым». Безнадежный, блядь, случай. Артем медленно сползает по стене, без сил приваливаясь к ней спиной. Ему бы просто быть рядом, хоть в каком качестве — только бы Валя не начал морозиться… Сам-то понимаешь, что несешь, сука? С губ срывается жалкий лающий смешок. Иногда нужно просто отпустить. И пытаться жить дальше. И быть счастливым воспоминаниями о том, что когда-то было. Он ведь мог оставить тебя в той самой больнице. Мог бы выгнать и имел полное право, когда в кровать к нему с кошмарами полез. Мог бы оттолкнуть, когда… «Тем, ты где?» Вечер подкрался незаметно. Соврать что-либо достойное не получается, как всегда с Лебедевым. «В магазин выскочил. У нас мороженое и масло закончились. Скоро буду. Не скучайте, товарищ генерал ;)» В ответ тишина. Недокуренная сигарета потухла сама собой, и Артем без сожалений смывает ее в кухонную раковину. Пора возвращаться домой. Лебедев обнаруживается на кухне, сосредоточенно нарезающим салат. Раньше Артем не упустил бы случая украсть быстрый поцелуй, но сейчас лишь слабо улыбается. Получая в ответ пристальный, сканирующий взгляд. — А ты чего так рано сегодня? Или все, проверка, того? Попытка заболтать слабая. Халтура полная, но на большее у него сейчас тупо нет сил. Смотреть на Лебедева лишний раз больно, а уж говорить… — К сожалению, нет, — и без паузы, — Любовь Васильевна звонила. Звала в гости. Скепсис вперемешку с легкой иронией в его голосе отвлекает от размеренного стука ножа по доске. Помогает сосредоточиться. Артем украдкой массирует виски, но от ВалентинЮрича разве что скроешь? — Снова головные боли беспокоят? — Типа того. Но это ничего, пройдет. Артем с обезоруживающей улыбкой падает на стул рядом. Главное показать, что ему куда лучше, чем на самом деле. А то ведь опять по врачам затаскает. Только этого сейчас не хватало. — Пару дней дома отлежусь и буду как огурчик. Подрезать у него из-под ножа кусочек того самого огурца еще ни разу не удавалось. Но Артем не может не попробовать еще раз. Конечно, ничего не выходит: Лебедев легонько хлопает его рукояткой ножа по пальцам, заставляя одернуть загребущую руку. — Если не станет лучше, то поедем к врачу. Спорить с ним бесполезно — Артем лишь руки поднимает, мол, о чем базар вообще? Конечно, поедем. Он поедет. Потом, после. — Не ожидал, что Любовь Васильевна так горит желанием нас видеть. В ответной ухмылке столько понимания, что в груди невольно теплеет. Спасать их надо, вот что. А то застрянут на пару недель в Красе — и поминай как звали. Куда там всем пришельцам Вселенной против одной русской тещи. — Ну, ты можешь сказать, что уже взял билеты в Сочи, но вот на обратном пути мы сможем на пару дней заскочить. ВалентинЮрич даже взгляд от доски поднимает: — Сочи, значит. Не вопрос. Артем плечом дергает чуть нервно. Иногда с ним абсолютно невозможно разговаривать. — Не, сами-то мы можем в Москве остаться. Магнит с Сочи и здесь можно купить, я уверен. И чего, спрашивается, смотрит? На нем узоров нет и цветы не растут — как подмечали еще классики. — Можно. Но лучше если привезем настоящий. Стоп. Что? — В с-смысле? Мы что, на море поедем? Вдвоем? Охуеть? — Артем, язык, — до привычного раздраженно. А как ему, блядь, еще реагировать-то? Артем откидывается на спинку стула, все еще неверяще хмурясь. — Я понимаю, что у тебя могла бы быть более приятная компания. Но придется потерпеть. Невозмутимо, с улыбкой даже. Пусть едва заметной, но самой настоящей. Это, блядь, что еще такое? Последний, сука, вояж? А потом — адьос, Тема, нам больше не по пути? Зато на море свозил. Красиво же получилось, ну че ты? — Тем? — он застывает, чувствуя теплое мягкое прикосновение пальцев к щеке. ВалентинЮрич выглядит не на шутку встревоженным, и его разом накрывает стыд — как бы там ни было, но ему не все равно. Да, может, он больше Тему не любит, но… Но беспокоится все равно. — В-все в порядке. Просто, — голос подводит, глохнет, — неожиданно очень. Но оху… Офигенно, в смысле. Артем не дает себе опомниться и осторожно уходит от прикосновения, чуть отклоняясь назад. А потом и вовсе на ноги вскакивает. За тарелками и столовыми приборами. Щеку все еще жжет от фантомного ощущения чужих пальцев, и он до боли закусывает губу, лишь бы отвлечься. Ни в какой отпуск они не поедут. Точнее не с ним. Об этом Артем позаботится.***
Сложнее всего оказалось сделать вид, что все в порядке. Да и темные глубокие тени под глазами Лебедева не могли не волновать. Что-то там с его проверкой… Ага. Губы сами собой кривятся в горькой усмешке. Может, проверка тут и ни при чем. А вот одна незнакомка… От ощущения горячего, крепкого тела, легко прижавшегося сзади, едва удается подавить нервную дрожь. Артем непроизвольно напрягается, скользкая от пены тарелка едва не валится из вмиг ослабевших рук. Лебедев, конечно же, чувствует. Хмурится небось, но губами мягко прижимается к основанию шеи, оставляя невесомый поцелуй. Ладонями скользит под футболку, неторопливо оглаживая живот. Сколько Артем еще так выдержит? Они оба? Левую руку простреливает дрожью, и тарелка с глухим стуком падает в раковину, чудом оставаясь цела. — Валь, мы ща всю посуду переколошматим, если продолжим в том же духе. — Считаешь? — еще один поцелуй, чуть выше. Лебедев легко задевает зубами кожу. — Однозначно, бля. Рука дрожит так, что приходится сжать ее другой. Артем закрывает глаза, тщетно пытаясь перевести дыхание. Вставшая в горле комом горечь не дает нормально вдохнуть. — Тогда не буду мешать. Он исчезает так же внезапно, как появился. И что это, блядь, такое только что было? Ноги позорно подгибаются, Артем без сил опирается ладонями о раковину, стараясь удержаться вертикально. Хочется, как днем, сползти вниз, баюкая внезапную острую боль в сердце. Где-то у него были сигареты. Вспомнить бы еще, где именно… На подоконнике обнаруживается вскрытая пачка Лебедевских. Артем закуривает, сразу же жадно затягиваясь. В приоткрытое окно заглядывают поздние летние сумерки, расцвеченные желтыми огнями дворовых фонарей. Дышат в лицо душным сухим ветром. Почти как когда торфяники горели. Тогда Москва задыхалась от смога, радуясь каждому дождю как манне небесной. Кто же знал, что ей потом тонуть? Тоже тот еще библейский, блядь, сюжет. И все-таки выдержала. Пепел падает на кафельный пол, оставляя смазанный серый росчерк. Возвращая в реальность. — Блядь. Тихо и обреченно. Артем растирает след тапком, размашисто, нервно. Ноги слушаются так же плохо, как рука. Хочется закурить вторую, но он тушит окурок и вытряхивает пепельницу в мусорку. Споласкивает ее и ставит на место. И откуда только… Это Артем тактильный наркоман, была бы его воля — никогда бы от Вали не отлипал. А Лебедев, он — другой. И никогда раньше… Чувствует, конечно. Не до конца еще понимает, но точно осознает, что что-то не так. Тема тоже, блядь, молодец. Конспиратор хренов. Может, ну его к черту, и поговорить прямо сейчас? Вот только что это даст? Как это поможет, если его больше не любят и не хотят видеть рядом? Но если нет, то зачем тогда… Или все-таки хотят? Напряжение отдается глухой пульсирующей болью в висках. Артем наскоро умывается холодной водой. Не помогает ни хрена. Хоть целиком гудящую голову под кран суй, чтобы выморозить все предательские мысли. Если бы все было так просто. Если бы только можно было удалить из памяти вчерашний вечер. Ну и где, блядь, люди в черном, когда они так нужны? Жил бы и жил себе. А не мучился от одной мысли о том, что все закончилось до того, как он успел толком осознать. Дверь в кабинет приоткрыта, Лебедев опять занят какими-то бумажками. Артем заносит ему кружку с чаем по привычке. В углу, справа от двери, притаился желтый крутящийся монстр. И как только удалось раскрутить его на это недоразумение вместо кресла? Хотя, что удивительного-то, если Артем должен был быть под неусыпным контролем после выписки. А Лебедев предпочитал работать из дома под предлогом изучения побочных эффектов очередного инопланетного вмешательства в хрупкую человеческую природу. Время шло, но привычка зависать рядом, пока Валя работает, никуда не делась. Вот и сейчас Артем с ногами забирается в кресло с кружкой чая. Всего на несколько минут притворяясь, что все по-прежнему. От короткого, но внимательного взгляда поверх очков болезненно тянет в груди. На кого еще вы так смотрите, товарищ генерал? Кого целуете, уверенно, но бережно сминая губы своими? В чьи волосы зарываетесь пальцами, поглаживая по голове? О том, кто будет после него, Артем и не задумывался никогда. Чувство обреченности, сопровождавшее его всегда, не было материально. До вчерашнего вечера. Пальцы сами собой крепче сжимают кружку, а Лебедев все не опускает глаз. Будто пытается разгадать, что у него на уме. И Артем не выдерживает: — Я на боковую, что-то голова гудит. — Я скоро закончу. А у самого в голосе что-то такое непонятное. Задумчивое и усталое. Еще чуть-чуть, и Артема с головой накроет отчаянное желание остаться. Погребет под собой, стирая последние остатки гордости и разумности. Он выходит прежде, чем успевает сказать или сделать что-то, о чем пожалеет. Следующие несколько дней похожи друг на друга: Лебедев стабильно задерживается на службе, Артем допоздна засиживается в мастерской. Работы не то чтоб много, но домой совершенно не тянет. Один раз встревоженный Питон даже интересуется мимоходом, все ли у них с Лебедевым в порядке, но, получив словесный отлуп, быстро отваливает с тупыми вопросами. А Артема накрывает тяжелой апатией и безысходностью. Да и что тут поделаешь, если тебя разлюбили? Выходные проходят как в тумане: Лебедева вызывают куда-то там на официальные мероприятия, а Артему не остается ничего другого, кроме как отдирать обои в старой квартире. Чем раньше он начнет, тем быстрее… Поэтому в понедельник, во время очередного перекура в тенечке, который ни хрена не спасает от безжалостной городской жары, Артем роняет чуть нервно: — Пацаны, помощь нужна. Привожу в порядок старую квартиру, думаю, вот, перебраться. — Это что, тебя Лебедев выгоняет? А как же надзор и все такое? Женек пялится удивленно, чуть ли не глазами хлопает. В висках привычно стреляет болью. От сдержанного вопросительного взгляда Питона становится совсем не по себе. — А все. Кончился следственно-медицинский эксперимент. — Так ты теперь это, свободный человек, выходит. Кажется, масштабность этой простой мысли никак не укладывается в Женькиной голове, а Артем лишь усмехается: — Выходит так. Не боись, на новоселье позову. — Да ну тебя! Это ж какое… — осекается, поймав очередной недобрый взгляд Питона. Да что с ним не так-то? Хотя какая разница. Нравится глазами, как АК’а, стрелять, пусть. Лишь бы больше с расспросами не лез. Артему и так тошно, разве, блядь, не видно? Но очень скоро становится не до душевных терзаний своих и чужих: им подгоняют нехилый заказ, и Артем с облегчением погружается в работу с головой. Да так лихо, что в себя приходит лишь после громкого окрика Питона о том, что пора бы закругляться на сегодня. На улице успело стемнеть, и Артем выползает вместе с остальными на прощальный перекур. — Я тут еще потусуюсь, ВалентинЮрич все равно на работе зашивается. Где-то тут, между строчек, нежелание оставаться одному. Питон смеряет его очередным многозначительным взглядом, а Женек лишь плечом дергает: мол, делай, как знаешь. Главное, нас не припахивай. Вторая сигарета проскакивает сама собой. Артем жадно затягивается, провожая рассеянным взглядом пару удаляющихся фигур. На улице все еще душно, кроссовки противно липнут к раскалившемуся за день асфальту. Он невольно переступает ногами. Вот так приклеится, и что? И все. Жди этих до утра, чтобы отодрали. Некстати вспоминается стылая, ледяная зима и Рус, который поливал из термоса теплой водой его, Артема, примерзшего языком к качелям. Естествоиспытатель хренов. Авантюрист, сука. Язык потом еще неделю болел, а говорить так, чтобы его понимали, он начал только спустя несколько дней. Скандал был такой, что даже вечно отсутствующих родителей дозвались в школу. Если так подумать, ощущения после инсульта, когда собственный язык казался чем-то чужеродным, абсолютно лишним во рту, были похожи на вот это вот. Здесь, правда, с последствиями пришлось разбираться дольше. И не так успешно. Абсолютно безуспешно. Левую руку вновь сотрясает нервная дрожь, и Артем принимается ее быстро растирать, отбросив догоревшую сигарету в сторону. Вот и все. Поработал, называется. — Да что с тобой не так, сука? Он бессильно пинает стену несколько раз, безуспешно пытаясь загасить накрывающую с головой ярость. И вмиг успокаивается, стоит только мобильнику в кармане завибрировать. — Артем, ты где? Доигрался? То-то же. Выдох свистящий. И когда только успел задержать дыхание? — В мастерской. Новый заказ привалил, зашиваемся по полной. Ложь легко скатывается с языка. На том конце трубки повисает молчание. Да, такого он себе не позволял, даже когда они по первости ссорились. И Тема пулей вылетал за дверь, чтобы скурить полпачки сигарет, блуждая в сонной темноте притихшего спальника. Пар выпускал и возвращался. Всегда. А сейчас вот… — Валь, не жди меня, ложись. Я тут переночую, все будет заебись. Вздох. Едва различимый. Где-то здесь проходит граница его терпения. — Хорошо. И отключается. Артем крепко жмурится, чувствуя, как глаза жжет. Он все делает правильно. Но отчего же так больно?***
Возвращаться домой засветло, насквозь пропахшим маслом, резиной и потом, чумазым и ни хрена не выспавшимся, ему не впервой. А вот сталкиваться в таком виде в прихожей с Лебедевым — да. На нем домашние штаны и футболка. И где-то тут Артем капитально проебался. По полной. Без шансов. Одного взгляда в темные, черные в полумраке прихожей глаза достаточно, чтобы понять. Любовь — это понимать друг друга без слов. Знали, блядь, паблики с ванильными цитатками, о чем пишут. Ни тебе «Тема, ты еблан или да?», ни «Ты охуел?». Даже «Что с тобой происходит?». Просто стоит и смотрит. Молча. Как будто имеет полное право. Как будто… — А т-ты чего дома? Жалко, растерянно. В чужом взгляде что-то неуловимо меняется. Проглядывается сквозь месяцы относительного спокойствия. Та смертельная усталость, что Артем впервые увидел в его взгляде в больнице. И успел почти забыть. Почти. Такое не забывается никогда. — Я одного не могу понять. Негромко, сдержанно. До боли отчужденно. — О-о ч-чем вы? — Почему ты мне прямо не сказал, что хочешь съехать. Не вопрос. Чувство растерянности пополам с острой болью накрывает с головой. Не понимает он… Не понимает! Да хули тут… — Н-не понимаете? Это я у вас должен спрашивать вообще-то! Артем как-то разом оказывается рядом, руками взмахивает перед лицом абсолютно спокойного Лебедева. — Что, духу не хватило инвалида на улицу выставить? Да я все понимаю, но вы же не ссыкло, ВалентинЮрич, так-к какого… Голос срывается, Артем дыхание переводит, чувствуя, как губы поджимаются в горькой ухмылке. А Лебедев что? Чуть хмурится и только. — Ч-что ж вы п-прямо-то не сказали, что у в-вас новая… н-новая… На глазах выступают злые слезы, ладони сами собой взлетают к лицу в слабой попытке спрятать, скрыть собственную слабость. И он совершенно пропускает момент, когда Лебедев осторожно накрывает их своими, от лица отводит, мягко сжимая, не давая вырваться. Просто держит. Пристально вглядываясь в то, как по щекам Артема сбегают слезы. — Пустите. ВалентинЮрич. Пожалуйста, — с надрывом. Ну вот. Хотел же по-людски, без этих вот истерик доморощенных, а… Невыносимо. Взгляд его, пристальный, продирающий до души, не выдерживает. Глаза жмурит, губу закусывает. — Тем, — непривычно ласково. Одна рука оказывается свободной и безвольно повисает вдоль тела. А чужая теплая шершавая ладонь бережно скользит по щеке, стирая слезы. — Посмотри на меня. Ну, как ему откажешь? Из-за слез лицо ВалентинЮрича чуть плывет перед глазами, но так лучше. Легче собраться с мыслями. — А теперь еще раз объясни, о чем ты. Мучает зачем-то. Артем бессильно усмехается. Если ему так хочется это услышать, то пускай. Может, все наконец закончится. — Я вас видел. Важная встреча. Не то слово важная — да? Я бы все понял, правда. Кому угодно остоебенит с психованным инсультником возиться. А вот это вот — благотворительность, или жертвенность, или что там еще, незачем. Я бы свалил сразу, если бы вы… Ты сказал. Вторая рука вмиг оказывается свободна. ВалентинЮрич делает шаг назад. И смотрит. Артем без сил опирается мелко подрагивающей ладонью о стену. И, кажется, впервые за все эти дни вздыхает полной грудью. Вот и все. — Во-первых, если я еще раз услышу от тебя про инсультника — выпорю. Лебедев смеряет его усталым и абсолютно безнадежным взглядом. Артем промаргивается бездумно. Стоп. Что? — Во-вторых, это была моя старая коллега. Мы вместе начинали служить. Прилетала на пару дней и предложила встретиться. Я согласился. — В-в смысле… Вот так просто? Это, что, получается… — Пиздец, я паникер. — Пиздец — не то слово. Смотрю на тебя и понять не могу — вроде умный парень, а такой дурак. И как у него так получается всегда — на грани нежности обругать. Где такому учат, а, товарищ генерал? Разделяющую их пару шагов Артем преодолевает на негнущихся ногах. И почти падает в родные крепкие объятия. — Но твой дурак? — Мой. ВалентинЮрич ждет его в постели. Что-то с планшета читает, тут же откладывая, стоит Артему замаячить в дверях. Неловкость зашкаливает — хуже, чем когда они вместе спать начинали. Ну да. Тогда-то все само собой случилось, а сейчас… — Выбираю нам отель. Есть пожелания? Больше всего на свете Артему хочется свернуться под его боком и просто слушать биение сердца. А отель пусть сам выбирает и думает. Очевидно, что у Артема с мозговой деятельностью не очень. Нет, ну это надо ж было так… — Валь, ты же знаешь — с милым рай и в шалаше. Хоть что выбирай. Ложится близко, голову на груди пристраивает, чувствуя, как за плечи мягко обнимает рука. Артем тихо выдыхает, вслушиваясь в сильное ровное биение его сердца. И закрывает глаза.