Когда все хорошо

— Хэви, я не имею ни малейшего понятия, как решить эту задачу, — Виктория тщетно вглядывалась в вереницу кривых цифр. — Но знаешь, что интересует меня больше всего? Что именно заставило тебя обратиться с этим ко мне? Разве я хоть раз, хотя бы единственный раз в жизни, демонстрировала хоть какие-то способности к математике? — Никогда, — жизнерадостно подтвердил Хэви. — Но отец не дома, а Ди… — Виктория подняла бровь. — В общем, он сейчас тоже… не может помочь мне… кажется. — Если он опять возомнил, что помогать младшему брату с учебой ниже его достоинства… — Нет, — сказал Хэви, вдруг ставший почти испуганным. — Нет, ничего такого. Я еще… я еще не подходил к нему. Мне просто кажется… что сейчас неподходящее время. — Под взглядом Виктории из-под свирепо нахмуренных бровей он почти в отчаянии прижал к себе ненавистный учебник. — Вы ведь не поссорились? — даже будь это правдой, столь грозный вопрос мог бы примирить их в мгновение ока. — Нет, — снова повторил Хэви и на всякий случай добавил: — Честно. Его не покидало смутно ощущение, что лучше бы они поссорились. По крайней мере, это бы многое объяснило. — Зайди, Хэви. Не мнись у порога, — голос Ди всегда был монотонным, не выдающим лишних эмоций. Хэви привык к этому, пока не пришла пора понять, что это было… не совсем так — раньше, потому что теперь ему было, с чем сравнить. Обычно Хэви не нужен был какой-то особый предлог, чтобы зайти в комнату брата — пусть даже тут огрызался в ответ и бубнил, что хотел побыть в тишине; а теперь тот сам пригласил его к себе — и Хэви казалось, что это какая-то ловушка, что именно в этот раз ему следует ретироваться. Ди безразлично протянул руку к его тетради — Хэви был бы рад куда больше случайной ремарке о своей непроходимой тупости. Ему показалось, что под одним из глаз Ди застыло маленькое темное пятно от потекшей туши. У Ди никогда не бывало потекшей туши. — Спасибо, не надо… мне помогать, я справлю сам, — сказал он, разумеется, не имея ни малейшего понятия о том, как справиться с заданием, но спрашивать Ди было выше его сил… Ди выглядел странно. С таким Ди он не был знаком. — Это из-за игры на гитаре? — вдруг вырвалось у него, и прикусывать язык было слишком поздно; Хэви не раз слышал, что его непосредственность не доведет до добра, и в который раз убедился в этом. — Что?.. — спросил Ди так отстраненно, будто и вовсе не слышал вопроса — но, во всяком случае, он не собирался злиться, и Хэви решился: — Ты так расстроен из-за того, что отец отказался учить тебя играть на гитаре? Потому что… ты ведь так хорош во всем остальном, — он украдкой покосился на свой учебник. — Так что… нельзя ведь быть… идеальным во всем. — Разумеется, нет, — отозвался Ди очень спокойно, и на какое-то мгновение снова стал похожим на прежнего собранного Ди. — И гитара здесь совсем ни при чем. Я и думать забыл. Хэви, конечно, заметил нотную бумагу, край которой торчал из-под подушки. В этот раз ему все-таки хватило ума промолчать. Гитара действительно была совсем ни при чем. Впрочем, он слегка преувеличил, когда сказал, что «и думать забыл» — он все же думал об этом время от времени, уже без особенного расстройства, но с затухающим раздражением. Черт с ней, с этой гитарой. Есть и другие инструменты. Ах да — ведь отец сказал, что у него совсем нет слуха. Это ведь распространяется на все, что умеет издавать хоть какие-то звуки, верно? Пусть так — он едва ли видел себя выступающим на сцене. По правде говоря, сейчас он не видел себя нигде. Может быть, дело было именно в этом. Он поднял лежавшую на кровати тетрадь. Бедный Хэви, так торопился убраться из его комнаты, что даже не попросил ее вернуть. Ди всмотрелся в косые ряды цифр, написанных таким безобразным почерком, что они оставались едва узнаваемы. Конечно, он знал все ответы, а Хэви не знал их, а еще Хэви, кажется, едва умел писать, но при этом он был счастлив — и едва ли потому, что у него был музыкальный слух. — Мама зовет ужинать, — Хэви снова сунулся было к нему, но немедленно попятился и исчез в дверях. Еще недавно Ди был бы благодарен небесам за то, что они послали ему способность так быстро избавляться от младшего брата. Но в этот раз даже такое невиданное умение не помогло ему, потому что очень скоро в коридоре раздались тяжелые шаги Виктории — а против такой силы у него не было ответа, ни у кого из них не было. — Мам, ты же говорила, что мы взрослые люди, и нельзя заставлять нас есть, если мы того не хотим, — протянул он, стараясь звучать лениво и непринужденно. Лучшее нападение — это защита. Можно сказать, это девиз Виктории, но сейчас она не торопилась уступать. — Этим правилом нельзя пользоваться четыре раза подряд. Уж прости, что не оговорила это заранее. Ди снисходительно усмехнулся. Конечно, он знал, что его мама не питала особой страсти к вычислениям, но так плохо считать… Ухмылка быстро исчезла с его лица, когда он понял, что Виктория действительно плохо считала, ведь на самом деле он не приходил на ужин уже в пятый раз. — Хорошо, — он поднялся. Конечно, не потому что хотел есть — скорее, просто не хотел препираться. Он был неглуп и мог решить все чертовы примеры Хэви, но почему-то не мог придумать благовидного предлога для очередного отказа. Ему казалось, что за ужином взгляд отца не отпускал его ни на миг. Отчего?.. Он еще усерднее зарылся вилкой в содержимое тарелки; он не проронил ни слова за этот вечер, но ведь это не может быть сюрпризом? Он в почти никогда не произносит ни одного лишнего слова. Однако он ничуть не удивлен, когда Глэм пришел в его комнату после ужина. — Хэви сказал мне, ты расстроен тем, что… случилось во время… твоих попыток научиться играть на гитаре. — Ди не знает, что неприятно удивляет его сильнее: то, что Хэви все-таки рассказал отцу эту глупость, или… то, что отец так невнятно назвал все это «тем, что случилось» и «его попыткой научиться». — Это совсем не так. — Я обидел тебя? Ди хотел бы ответить «да». — Я ведь уже говорил, что нет, — как будто в таких вещах можно положиться на единственный ответ. — Значит, дело не в этом? — Нет, дело не в этом, — ответил Ди и понял, что попался. Как бы он ни был умен, отец был умнее, и благодаря нему Ди только что вслух сознался, что некое дело все же существовало, вот только оставалась одна загадка — он понятия не имел, в чем именно это самое дело заключалось. Он был бы не против, подскажи Глэм еще и это — но тот, очевидно, тоже не знал, как продолжить. Очень жаль. Может быть, именно сейчас он точно был бы не против родительского совета. Именно сейчас, в эту самую минуту, но минута кончалась, и захлопывались открывшиеся было двери. — Ты ведь знаешь, что всегда можешь с нами поговорить? — Нет, к сожалению, не сейчас. Ди мысленно повторил этот вопрос в своей голове и почти вздрогнул от неожиданного двойного дна, которое случайно обнаружил. Оно гласило: ты всегда можешь с нами поговорить, в отличие от меня. У меня не было никого, с кем я мог бы поговорить. Я был совсем один в доме, полном чужих мне людей, и преодолел это, и никогда не страдал без достаточно существенного повода, и… — Ди? — Должно быть, он слишком изменился в лице. Это тоже было странно: он никогда так легко не выдавал себя. Конечно, Глэм не имел в виду ничего такого. Разумеется, нет. Ди сам все придумал. — Все хорошо, — сказал он. — Правда, — в общем-то, он был не так уж плох во лжи. Глэм кивнул — неужели он был убежден? С другой стороны, почему что-то должно быть не в порядке? У Ди все хорошо, его родители не бьют его по пальцам за каждую провинность и отпускают гулять. Когда дверь в его комнату закрылась, он смотрел в нее долго и тупо. Им с Хэви повезло — в их комнаты никто не заходит без спроса. Родители уважали их личное пространство, и Ди всегда ценил это, но сейчас ему почему-то очень хотелось, чтобы кто-то вошел сам, без приглашения, вошел, хорошенько потряс бы за плечи и разбудил. Даже Хэви не заглянул к нему перед сном. Ди не винил его. Он бы и сам к себе не зашел. — Сегодня со мной говорила учительница, — Хэви подошел к нему лишь следующим днем, без труда отыскав шатающимся в окрестностях. — В школе беспокоятся, что ты не ходишь на уроки. Сегодня они будут звонить родителям, — его лицо выражало такое неподдельное сочувствие, что Ди почти умилился. Хэви долго переминался с ноги на ногу, прежде чем спросить: — Ди, а ведь правда… почему… почему ты не ходишь? — Что я не видел в школе? — небрежно уточняет Ди, и лицо Хэви вдруг озарило почтительное удивление — как бы тот и сам не перестал учиться в надежде быть похожим на старшего брата. Но Хэви быстро развеял его сомнения: — Жаль, что я так не могу. Если я пропускаю хотя бы один день, то потом неделю не понимаю, что происходит. Хэви всегда с готовностью говорил о том, что Ди был гораздо умнее, но что это значило? Что он умел быстрее решать какие-то глупые задачки? Что он мог прочитать три книги за один день? Что устройство компьютера было для него совершенно прозрачным? И что дальше, что ему нужно было делать со всем этим?.. — Ничего страшного, — Ди не может перестать думать о том, что если бы Глэм попытался пропустить уроки хотя бы один раз, его спина покрылась бы узором шрамов от ремня. Конечно, Ди никто и пальцем не тронет. Глэм никогда не поднимет на него руку, а Виктория, способная уложить на лопатку почти любого мужчину, может только погладить сыновей по голове своей тяжелой рукой. Но никто не заговорил с ним о прогулах этим вечером, только Хэви, притащивший поднос с ужином в его комнату, пробормотал: — Они сказали, что ты должен сам понять, что лучше для тебя. Это было весьма любезно с их стороны. Такая вольность была именно тем, о чем Глэм мог только мечтать, когда был подростком. Ди должен был ценить ее — и он ценил, разумеется, он был рад, что не стоит на коленях в углу за каждый невинный проступок. — Но я не понимаю, — ответил он просто. Он видел, как округлились глаза Хэви. Конечно, тот не привык слышать такое — Ди всегда все понимал. Он всегда знал, чего хотел от жизни; теперь, правда, ему самому было сложно в это поверить. Может быть, он действительно знал однажды, но почему-то забыл, как забываешь, проснувшись, даже самый яркий сон. — Не исключено, что мне не помешал бы совет. — Совет? — переспросил Хэви, пораженный еще сильнее: кажется, Ди с пеленок не нуждался в чужих советах. — Совет… о чем именно? — Я не знаю, — Ди забрался на постель с ногами и нацепил наушники. — Хэви, я устал. Хочу побыть один. Несколько долгих минут он чувствовал, что Хэви упорно смотрел ему в спину, потом раздался звук нерешительных шагов, удалявшихся прочь, но этот звук прервался, возникла звенящая пауза, а потом Хэви вздохнул: — Можно, я сегодня переночую у тебя? Я… э-э-э, я… — у Хэви никогда не получалось придумывать подходящие предлоги, и Ди не стал дожидаться, пока в его голову постучится подходящая мысль. — Только если не будешь говорить во сне. — Я никогда не говорю во сне, — возмутился тот, но Ди только мрачно отмахнулся: — Я знаю, о чем говорю. Когда ты был маленький… в смысле, совсем маленький, ты постоянно просился ночевать у меня, — сейчас Ди казалось, что это было очень давно, почти десятилетия назад, хотя так много он еще не успел прожить. Но в этот раз Хэви не проронил ни одного сонного слова за целую ночь. Ди мог ручаться за это, потому что сам не сомкнул глаз до самого утра. Куда хуже было то, что Хэви, обычно такой разговорчивый, не проронил больше ни слова до того, как заснул. Впрочем, Ди и за это не мог винить его — тот помогал, как мог. — Я знаю, что у тебя достаточно мозгов, чтобы пропустить почти весь год и нагнать его за один день, — очевидно, Глэм все-таки решил поговорить с ним следующим днем. — Но я также знаю, что ты достаточно умен для того, чтобы не пропускать слишком много, потому что тебе не нужны лишние проблемы со школой. Следовательно, дело не в простом желании не тратить драгоценное время на ерунду. И я хочу знать, в чем именно. — Я не знаю, — Ди пожал плечами. Он действительно не знал — что тут можно было придумать? Обычно он не страдал от нехватки воображения, но ему больше не хотелось выдумывать каких-то небылиц. — Не знаешь? — переспросил Глэм, кажется, удивленно, и Ди понял: тот действительно удивлен тому, что его несовершеннолетний сын чего-то не знает. Разве это так уж поразительно? — То есть… ты не знаешь, почему не ходишь в школу? — Ди утвердительно кивнул — что еще ему оставалось? — Хм… — Глэм запустил руку в свои роскошные волосы. — Я уж подумал было, что ты тайком ходишь на уроки игры на гитаре, или что-то в этом роде… Ди вдруг почувствовал, что не на шутку зол. Почему все только и говорят об этой чертовой гитаре? Ведь он уже не раз сказал, что давно перестал думать об этой глупости. Неужели все вокруг считают, что это единственное, что может расстроить его, что может выбить из колеи? Что он так привык быть совершенным во всем, что одна-единственная неудача расстроила его так сильно? — А что, если так? — спросил он. — Что, если я действительно тайком хожу учиться играть на этой проклятой гитаре? Ты был бы доволен, будь это правдой? Ты был бы рад, что я расту похожим на тебя, что меня нельзя смутить единственным случаем, когда у меня ничего не получилось? Все были против тебя, но ты прорвался, а я опустил руки от первого же нелестного слова, так? Кажется, Глэм не ожидал такой тирады — а, между прочим, его было очень чем-то так сильно огорошить. — Что ты такое говоришь? — пробормотал он. — О чем это… о чем это все? Я ведь уже извинился. — Ты меня не услышал. Не нужно больше передо мной извиняться. Я. Уже. Давно. Забыл. Глэм сжал губы, вдруг становясь тем самым, строгим и холодным, почти пугающим, и у Ди вдруг пересохло в горле. Он не боялся своего отца. Конечно, нет. Но… он хотел бы никогда больше не видеть этого неприятного двойника. — Мне кажется, мы дали тебе слишком много свободы, — наконец заключил Глэм сухим, тревожащим голосом. — Я хотел бы… хотел бы, чтобы мои дети росли совсем иначе, нежели я. Но, кажется, я перегнул палку в обратную сторону. Иногда жизнь не должна быть слишком простой. Слишком простой. Вот, значит, как. — Да, прости меня за то, что я смею жаловаться на свою прекрасную жизнь! — неожиданно взорвался Ди и вдруг понял, что вот-вот ожидал удар тяжелой ладони по щеке. Но Глэм… он никогда не распустил бы руки, даже чтобы утихомирить разбушевавшегося подростка-сына, и все же… Однако это было неважно — он собирался продолжить во что бы то ни стало. Самое худшее, что он мог потерять, — это свою превосходную свободную жизнь, от которой ему было тошно. — Прости, что я не ценю свою свободу, и ваше снисхождение, и все мои возможности, которые на меня снизошли. Прости, что я смею жаловаться, живя в таком доме, закрываясь в собственной комнате, куда никто не входит без приглашения!.. Ди почувствовал, что вот-вот тушь опять потечет по его лицу, только вот он перестал красить глаза несколько дней назад. Наверное, именно это имел в виду Хэви, говоря, что он странно выглядел. — Я знаю, что у меня есть все, — заговорил он уже тише, не зная, что лучше сделать: быстро стереть злые слезы рукавом или надеяться, что те до сих пор оставались незамеченными. — Я знаю, что мне глупо жаловаться, я правда… очень ценю все, что у меня есть. Так что прости… уж прости, что мне все равно не хватает чего-то, несмотря на… и я даже не знаю, чего именно, и… Он почувствовал прикосновение к шее, и мгновение спустя его нос уже был зарыт в отцовской рубашке, и тот обнимал его так крепко, как едва ли можно было ожидать от его тонких на первый взгляд рук — но сейчас он сжимал его крепче, чем Виктория сжимала чужие запястья во время армрестлинга. — Мне жаль, что ты думаешь обо всем этом именно так. — Кажется, я… не такой уж умный, — почему-то ему было трудно говорить, как будто руки Глэма сдавливали его горло вместо того, чтобы прижимать к себе. — Нет, кажется, это я не такой уж умный, — не согласился с ним Глэм. Ди шмыгнул носом и отстранился. Пробормотал, глядя в сторону: — Я ценю все это, честное слово. И я рад, что сам могу многое решать. И я благодарен за то, что вы разрешаете мне выбирать свой путь. Но иногда… иногда мне кажется, что мне нужно чуть меньше свободы. Что я хотел бы… чтобы вы знали, что я делаю. И иногда… даже говорили мне, что делать. И даже, может быть… проверяли, как я это делаю. Кажется, его голос дрожал. Отцу не понравятся такие слова. Когда тот был подростком, его слишком ранило все это, а Ди, наверное, был просто неблагодарным, и… — Хорошо. Сейчас я скажу тебе, что нужно сделать, — вопреки его ожиданиям, голос отца вовсе не был холодным, или напряженным, или строгим. Ди вновь все неправильно понял — что ж, он ведь уже признался в том, что был не так уж умен. — Завтра ты пойдешь в школу. А сейчас ты ляжешь подремать, а потом выпьешь горячего чаю, а мы с мамой придем к тебе без стука и немного поговорим все вместе. Как тебе подходит такой план? — Да, — медленно отозвался Ди, чувствуя, как этот простейший, примитивный, как он мог бы сказать, план, вдруг разом сделал все чуточку проще. — Да, спасибо. Это мне вполне подходит.