Неприличные романтики

      — Бесишь.       — Ты сам за мной пошёл, а бешу я? Вишенка, ты меня поражаешь.       — Ты шумная горилла, ищешь тут невинную жертву, чтобы её закадрить, а я тебя лишь контролирую, но ты меня всё равно бесишь, — выдаёт на одном дыхании Каору и устало вздыхает: — Даже мелкие ведут себя приличнее тебя, у тебя совесть есть?       — Её нет, и я бессовестно заставляю тебя сегодня весь день ревновать, — в прохладном дворе у гостиницы царят потёмки, но Каору уверен — Джо улыбается, да он это в его голосе слышит!       — Я не ревную, — принципиально возражает он, но в душе подзуживает червячок сомнения — не зря же он сегодня Мие купил самое большое и вкусное мороженое в награду за устроенный спектакль с Джо в главной роли. Правда, паршивец, хитро ухмыляясь, с тех пор зовёт его только мамой и нервирует его не меньше своего внезапного «папаши».       — А я бы тебя ревновал, — доверительно признаётся Джо горячим шёпотом ему в самое ухо, и Каору кажется, что это тепло ползёт щекоткой по коже аж до самых задрожавших коленей. Зло цыкнув, он садится на ближайшую лавочку и даже ногу на ногу закидывает. Джо падает рядом и снова утыкается носом в самое ухо, ладонью же зарывается в волосы, перебирает пальцами пряди, и Каору сдаётся, расслабленно подставляет шею под вальяжный тёплый поцелуй. Другой рукой Джо тут же гладит его по бедру, пробует нырнуть ладонью под юкату, и Каору сердито шипит:       — Сбрендил? Не здесь же.       — Серьёзно? Не строй из себя приличного человека, ты недавно неприлично сам зажал меня в кабинке для переодеваний на пляже.       — Всё равно… Вдруг увидят, — Каору всё же решает не развивать тему собственной неприличности, да и тесно с этой гориллой было в той кабинке, он даже пару раз ударился локтем.       — Кто увидит, они, что ли? — вдруг хмыкает Джо, кивая куда-то в темноту, и Каору поражается его зрению — он сам и в очках не сразу заметил знакомую рыжую шевелюру, на которую так удачно падал свет изящного фонаря. Да и не только Реки сидел на скамейке невдалеке под большим деревом — вон, и Лангу тоже видно. Сидят так близко друг к другу, что сразу и не поймёшь.       — Эх, все в нас, такие же романтики, — добродушно замечает Джо, и Каору опять спорит из принципа:       — Я не романтик. И вообще — какое ещё «все в нас»? Этих тоже под шумок решил усыно…       — Тсссс, — шепчет Джо, аккуратно прижимая палец к его губам, и Каору борется с вредным желанием больно его укусить. — Не, точно в нас, мы тоже так по вечерам целовались, — хмыкает он, и Каору снова оборачивается к обсуждаемой парочке. А ведь и правда — целуются! Реки вон вообще со скамейки переместился Ланге на колени и теперь неловко ёрзает на них, устраиваясь удобно. А уши-то горят, это даже в полутёмках видно.       — Ощущаю себя чёртовым вуайеристом, — ворчит Каору, и Джо тихо смеётся:       — Наблюдая за двумя целующимися подростками? Я знаю, как это решить. Просто смотри только на меня.       Он аккуратно подхватывает пальцами его подбородок, разворачивает к себе, и Каору чувствует его горячую ладонь у себя на пояснице. Джо всегда такой — пышет теплом, словно напитавшись солнечным светом, его прикосновения Каору ощутил бы даже сквозь доспехи, не то что через тонкую ткань юкаты.       — Сдалась мне твоя морда, смотреть на неё, — бормочет он Джо в самые губы, ведь тот наклоняется к нему близко-близко, греет солнечно-карими глазами, а Каору вот-вот сдастся и растает.       — Вредный ты, — говорит Джо, а в голосе ни капли укора, и Каору, прежде чем прикоснуться к его губам своими и всё-таки растаять, влюблённо выдыхает:       — Бесишь.