Ты всегда со мной

      Ланг смотрит на неё с отчаянием.       – А может, ты вернёшься со мной на ферму? – на одном дыхании выпаливает он. Сознание тут же податливо рисует ему картины: подросшего Эриала, постаревшую мать, повзрослевшего брата и Макию – неизменную, постоянную, неприлично юную, такую юную, что ещё десяток лет, и она сойдёт за его дочь.       – Пойдём, Макия, – просит он. – Эриал пусть живёт с нами. Так что ты, Макия, подумай. Как будешь жить… И… про моё предложение.       Макия, крошечная и аккуратная, как кукла, смотрит на него с тоской в золотистых, как гречишный мед, глазах. Ланг не видит в её взгляде понимания. От Макии ускользает этот его чувственный порыв, от неё ускользает, что Ланг – уже взрослый мужчина, что в голосе его звучит боль и мольба, что хочет он вернуть не старую подругу, не девочку, которая жила с ним бок о бок.       Он хочет жить с ней бок о бок, но уже по-другому. Ланг на секунду прикрывает глаза и представляет себе светловолосых кареглазых детей, которые никогда не родятся. Он представляет себе всю жизнь, в которой на него до самой смерти смотрят её медовые глаза с этого неприлично юного лица.       Макия отказывается и говорит «Я и дальше хочу думать про одного Эриала», и Ланг не удивляется, не чувствует горечи, потому что ждал такого ответа. Ничто не вспыхивает в нём, ни возмущение, ни разочарование, ответ Макии ему понятен. Ответ по-детски, до наивности прост.       Он не даёт себе мальчишеского зарока никогда ни в кого не влюбляться, но эту любовь к Макии он бережно вплетает в ленту своих дней, в уток, так, чтобы постороннему было даже не заметить.       ...Ланг спрашивает у Эриала «Она?» – и получает утвердительный ответ. Ему так хочется ещё хоть раз увидеть Макию, её тёплые глаза и снова это неприлично юное лицо – даже если его лицо уже немолодо, даже если у него уже появились первые морщины. Хочется ещё раз коснуться, просто взглянуть на всё то, что не сбылось.       Нужно увести стражу подальше от Макии. В сторону, прочь, чтобы никто не смог тронуть её и пальцем, чтобы даже волос с её головы не упал.       ...Она стоит по щиколотку в воде, озарённая восходящим солнцем. Девочка, которая вломилась в их хлев и плакала, не умея подоить козу. Он посмеялся тогда с неё, с вечно юной неумехи. Он помогал ей, самой ещё ребёнку, растить сына, как умел, изо всех своих мальчишеских сил.       Он любил её, наверное, уже тогда, на мосту, когда умерла Онора, и Макия стояла и плакала, остро осознавая, сколько расставаний её ждёт. Ланга волновало только одно расставание. Ему самому было пятнадцать, и он не знал, как ему прикоснуться к Макии, как её утешить, потому что самому было нестерпимо больно от вида её слёз.       Он говорит слова, говорит, что матери никогда не плачут, и много лет спустя думает, что это, возможно, был единственный настоящий момент, когда он мог протянуть руку и взять. Но ему было пятнадцать.       Макия, вечно юная богиня, уходит по воде, оставляя позади сына, сильно её переросшего, такого взрослого, оставляя позади Ланга. На целую жизнь оставляет их обоих.       ...Макия приходит к нему в последний раз. Возвращаясь целую жизнь спустя. У Ланга нет ни жены, ни детей, о нем заботится дочка Деола, которой тогда, целую жизнь назад, было три. У девочки морщины и проседь в волосах.       Ланг слабеет. Седой и старый бывший капитан гвардии. Макия приходит к нему неприлично юной, с глазами цвета гречишного меда. Может, за эти годы она что-то поняла о нём. Может быть.       Она улыбается и достаёт из своего саквояжа ленту.       – Что на ней написано? – почти беззвучно спрашивает Ланг.       Макия улыбается, и в уголках её глаз собираются слёзы.       – «Ты всегда со мной». Пока я жива, лента твоих дней тоже продолжается.