________________
Это случилось не в первый раз. Первый раз произошел на следующий день после его дня рождения; после стычки с Гермионой. Проснувшись в привычно дурном настроении, Джеймс покормил Гарри и уложил его вздремнуть, а затем залез в душ и подставил спину под горячую воду. Пена стекала по его загорелой коже, задевая шрамы, заработанные во время квиддича и войны, и смывала запах простыней, на которых он спал. Простыней, которые с каждым днем всё меньше и меньше пахли Лили. Прижавшись лбом к холодной плитке, Джеймс смыл с себя пену, проходясь ладонями по плечам, груди, животу и, наконец, касаясь члена. Закрыв глаза, он обхватил его и задвигал рукой в хорошо знакомом ритме, тяжело выдыхая из-за нарастающего внутри жара.________________
— Джеймс, как думаешь, может, заменим в бутоньерках для женихов лилии на розы? — сказала Лили, открывая дверь. — Знаю, это очень мило и тебе нравится игра слов, но, серьезно, я терпеть не могу, когда проводят аналогию между мной и цветком, и если уж — о, боги! Ты что делаешь?! Он рассмеялся и повернулся к ней, лишь частично скрытый стеклянной дверью душа, радуясь, что поставил ее, а не повесил ту глупую цветочную занавеску, которую хотела Лили. Он быстро полюбил приходить к невесте, когда та принимала душ. — А ты как думаешь? — Тебе что, четырнадцать? Джеймс! Прекрати немедленно! — крикнула она, прикрывая ладонью глаза. — Лили, ты же видела меня голым. — Я не видела, чтобы ты… делал это! — Хочешь присоединиться? Она рассмеялась. — Нет, нет, воздержусь. Тебе, похоже, и одному нормально. — Потому что я думаю о тебе, — сказал он, подмигнув ей. — Ты смешон, — она покачала головой и с красными щеками вышла из ванной. — Но мне вообще-то нравятся лилии! — крикнул он ей вслед.________________
Его разум заполняет видение рыжих волос и ярких изумрудных глаз. Воспоминания о диване в их общей гостиной старост в Хогвартсе, о различных местах в их первой квартире, которую они купили сразу после свадьбы, о спальне, которую они делили в маленьком доме в Годриковой Впадине. Он пытался вспомнить выражение ее лица, когда она кончала — когда он доводил ее до оргазма. Как она хватала ртом воздух, тянула его за волосы и шептала его имя. Он изо всех сил пытался вспомнить звук ее голоса. Давление продолжало нарастать, а потом, прямо перед желанным облегчением, изумруд сменился янтарем, а прямые рыжие волосы — кудрявыми и каштановыми, и в его голове возник образ вымокшей и смеющейся Гермионы, вылезающей из пруда рядом с Норой и пытающейся отжать волосы, не замечая, как блузка облепила ее грудь. К тому времени, как Джеймс перестал рыдать, вода стала ледяной; его тошнило от смущения и ненужного чувства вины. Он признался во всем Ремусу — но не Сириусу — и оборотень вздохнул и положил ладонь ему на плечо. — Я словно изменяю ей, Лунатик, — признался он. — Это не так, — сказал Ремус. — Ты логически понимаешь, что это не так. Это просто этап, через который тебе нужно пройти. — Она была любовью всей моей жизни. Ремус кивнул. — Я знаю, друг. Но твоя жизнь еще не окончена.________________
6 июля 1982 Квартира Гермионы Грейнджер Минус один, говорилось в письмах, которые Дамблдор направил проверенным членам Ордена. Гермиона месяцами тренировалась до седьмого пота под надзором Грюма, пытаясь научиться колдовать Адское пламя и управлять им, чтобы избавиться от дневника. В середине апреля, когда эмоции взяли верх и она чуть не заработала ожоги третьей степени, она решила взять себя в руки и перестать горевать из-за того, что случилось на дне рождения Джеймса. — Ты же знаешь, что ему совестно, да? — спросил у нее на работе Ремус. Она лишь вздохнула. — Он не обязан винить себя. Да, он на меня накричал, но… Будь я на его месте… Я понимаю, почему он так поступил. Я перешла черту. Гарри не мой сын. Не ее сын. Об этом говорил Ангус, следуя за ней из Норы; его немало обеспокоило, что она разрыдалась, стоило ей добраться до края защитных чар и трансгрессировать домой. «Я понимаю, что ты хочешь помочь Поттеру. То, что с ними произошло, ужасно, — сказал он тогда. — Но, Гермиона… Гарри не твой сын». Она же ответила ему новой ложью и секретами, а потом пространно извинилась за то, что не может посвятить себя отношениям. Не сейчас, во всяком случае. Ангус тяжко это воспринял, но не стал ее переубеждать, поцеловал в щеку и ушел, пообещав, что не пропадет, в одиночку выслеживая Кэрроу. — Ты готова, — сказал ей в начале июля Грюм, и вскоре они перенеслись в старую зацементированную хижину. Дамблдор и Грюм встали по обе стороны от Гермионы, и она прошептала: — Адское пламя. К ее ужасу и изумлению волшебное пламя тут же превратилось в живого, дышащего дракона, созданного из огня. Он проглотил дневник целиком, и у нее перехватило дыхание, когда крестраж завыл и закричал. Когда от него остался только пепел, дракон повернулся к Гермионе и взревел. Даже Дамблдору пришлось приложить усилия, чтобы сдержать и изгнать зверя. После него осталась лишь одна маленькая огневица, отложившая несколько яиц — единственное доказательство, что у Тома Реддла когда-то был дневник. — Это было тяжелее, чем я думала, — призналась она. Грюм кивнул. — Возможно, нам стоит задуматься о василиске. Вернувшись домой, она до скрипа терла мочалкой кожу, пытаясь смыть запах дыма и огня и воспоминания о предсмертных криках Волдеморта. Ее приводила в ужас мысль, что же тогда испытали Гарри и Джинни. Но теперь они были спасены. Джинни наверняка спала в кроватке в Норе; она уже никогда не попадет под власть дневника и не выпустит по его указке чудовище. Гарри, вероятно, спит в квартире Сириуса; ему уже не придется убивать это чудовище, чтобы спасти ее. — Гермиона? Завернувшись в полотенце, она вышла в гостиную, где из камина высовывалась голова Элли. — Всё в порядке? — спросила она, вытирая волосы. Элли вздохнула. — Нет. Фрэнка ранили на работе, и мне нужно бежать в Мунго. — О боги, надеюсь, ничего серьезного? — Нет, не особо. Он неделю или две не сможет ходить на работу, но сейчас он без сознания, так что с бумажками разбираться придется мне. Я закинула Невилла маме Фрэнка, но со мной ещё и Гарри, поскольку сегодня полнолуние, и я пыталась оставить ей и его, но бедняжка разревелся, как только ее увидел. Гермиона нахмурилась. — Элли, я бы с радостью помогла, но не думаю, что Джеймс… — Джеймс возражать не будет, и ты это знаешь. Ты по-прежнему можешь попасть в их квартиру. Пожалуйста, Гермиона, можешь с ним посидеть? Больше мне просить некого. Она вздохнула. — Сейчас буду.