«Я видела кровь, я видела смерти и страдания. Они смотрели в мои глаза, наполненные страхом, улыбались моему ужасу и наставляли друг друга: Deus vult».
Ближе к выезду из Лондона Темза принимала быстрый бег. Она не просто шумела, а гудела, бурлила и негодовала. Промышленная революция превратила силу природы в грязный слив фабрик и заводов, пересечённый десятками мостов. Весь день погода обещала быть отвратительной, к тому же, начал накрапывать дождь. Ричи достал из чемоданчика зонт и встал под ним. Он наблюдал за госпожой издалека, не смея подходить: она стояла у берега, прислонившись к мостовому столбу и наблюдая темные воды Англии. Осанка все такая же горделивая, но одно плечо чуть покосилось, словно рука была рудиментарной и носилась как чужая. Рана оказалась глубже, но на нервах мисс Эрскин почти не заметила ее и в прежнем темпе отработала утро. К тому же, утром Абигейл впервые посмела с ней препираться, огорченная смертью Бейкера. Ричи поежился, вспомнив недовольное лицо госпожи и слова, которыми она одернула всех: «У него была жена и две дочери. Я обязана написать им о произошедшем, ты пробовала встать на мое место и подумать, что я им скажу? Какую чертову причину указать в письме? «Добрый вечер, миссис Бейкер, вашего мужа прирезали как собаку, пока все спали»? Ты пробовала встать на мое место, подумать, каково узнать, что кто-то умер по твоей оплошности, пока ты спасала других? Так почему же я должна сейчас войти в твое положение?..» Садовник занял место кучера в омнибусе, ребята молча погрузились с чемоданами и уехали домой, в Дартфорд. Но мисс Эрскин попросила отправиться в другое место, на выезд из Лондона. Именно по дороге травма и дала о себе знать, заныв так, что госпожа потребовала остановить экипаж. Она вышла на самом берегу Темзы и смотрела, как убегает вода; шум скрывал, как она временами тяжело вздыхала от боли. Дождь оставлял капли на очках, и окружающий пейзаж в ее глазах постепенно смазался. Возможно, что дело было не в очках. Ей подумалось, что на родном острове, одном из сотен островов Шотландии, воды никогда не кричали так громко. Им не нужно было доказывать своё абсолютное право на эти земли, и они были тихи и уверены.***
Шотландия помнилась Эрскин в более романтичном свете: она не была так добра к своей дочери. Земли скоттов могли стать настоящим убежищем для всего тайного. Гебриды были множественны и всегда слабо населялись; приехав туда однажды, человек вряд ли возвращался обратно — суда ходили редко, и сами острова, за некоторым исключением, гостей страны не интересовали. Тяжелый климат северных морей, малая растительность и туманы. Туманы всегда скрывали горизонт, и казалось, что монастырь и соединённый с ним пансион были абсолютно одиноки, скрыты от внешнего мира и словно подвешены в пространстве. Но монахини и ученицы знали, что если одеться поплотнее и взять с собой крепкие палки, то можно практически наощупь выйти за пределы заведения, а за пару часов и к берегу пролива Литл-Минч. О его названии, как и о своём собственном, они знали из книг и обширной карты на стене в кабинете. Люди с «большой земли» и даже с соседних островов редко приезжали на Ватерсей. Но около семи лет назад это обыкновение было нарушено: у женского монастыря оказались сразу несколько мужчин, пасторы и епископ английской церкви. В монастыре не считали, что как-то повязаны с государственной церковью, ведь обыкновенно протестанты не признавали институт монашества, а потому приезжим запретили контактировать с ученицами и монахинями, привлекать лишнее внимание. Это было лицемерием, так как когда-то именно протестанты с «большой земли» построили в этом забытом всеми месте тот самый монастырь. Во дворе начинали цвести белые акации. Цвели они бедно и совсем недолго, так как не были предназначены для столь северных широт. Диакониса смотрела с окна во двор, где расступался утренний туман, и подумывала о том, что было бы неплохо напрячь сестер и вместе выкорчевать несчастные деревья. В конце концов, Бог задумал север таким, чтобы здесь не росло ничего серьёзнее кустов. Её внутренние рассуждения прервали тихие шаги за спиной. Остановившись, пришедший оборвал тишину: — Не понимаю, как ты стала Великой Посвященной, если ты даже в адоптивной ложе не состоишь. Ты же женщина. Пастор был явно недоволен внезапным положением простой диаконисы. Название «Великая Посвященная» казалось ей более чем ужасным, абсолютно безвкусным, и она помрачнела в лице, не отрываясь от окна. Пастор указал на лежащий на подоконнике тяжелый клеймор и обратил внимание на его потупившееся лезвие. Если женщина планировала нести отныне свой долг, ей следовало заточить меч получше. — С другой стороны, откуда мне знать, возможно, ты действительно подойдешь. Всем же известно, как жестоки женщины. — слова служителя были пропитаны ехидством, но говорил он серьезно, и диакониса подумала, что это знак, и хоть какая-то женщина перестала быть для них просто насмешкой, — Может, твоя служба очистит вашу дурную репутацию. Хотя, за столько лет от первородного греха ещё ни одной это не удалось… Пастор ушёл, а диакониса осталась стоять у окна, так и не развернувшись к собеседнику. Во дворе поднялся ветер, и цветы псевдоакации окончательно опали, осыпав землю таким же ложным снегом. Туман сошел на нет.***
Прислуга дома Фантомхайв даже за неделю смогла обучиться некоторым мелочам, из-за чего за весь день поместье не приобрело статус аварийной постройки. Гости уехали рано утром, за ними собралась и графиня де Вальсэр. Мадам сообщила, что вчера ей пришло письмо об очередных ранениях дочери в Париже, и как высокоморальной матери, той следует срочно откланяться во Францию. Лицемерно пожелав удачной дороги, Сиэль мысленно захлопнул за старой женщиной дверь. На деле дверь захлопнул обученный Снейк. Но день неуклонно стремился к вечеру, и Фантомхайв вдруг почувствовал скребущую его скуку и одиночество. Негодуя от того, как быстро он вспомнил о дворецком, граф все же решил спросить, куда тот подевался. Первым на глаза попался внезапно активный весь день Танака. — О, юный господин! Приятно знать, что вы спрашиваетесь о состоянии слуг, — Сиэль скривился, словно от издевки, — Мистер Себастьян, как сказал повар, был ранен, а потому до сих пор спит. — Спит?! Сиэль присел. Танака спросился, необходимо ли от него что-то еще, но получив молчание в ответ, извинился и ушёл далее по делам. Граф оставался сидеть. Примерно полминуты спустя он почти вслух допустил мысль, что, возможно, Себастьян использовал это как отговорку для других слуг и отправился по делам. А значит, скоро вернется с каким-либо важным известием. Кивнув самому себе и своей интеллектуальности, мальчик с серьезным лицом углубился в бумаги, на случай, если тот войдет в кабинет сию секунду и тут же осознает, что господину было абсолютно безразлично, где он находился, и тот даже не обратил внимания на отсутствие дворецкого. Но Себастьян не пришёл ни тогда, ни час, ни два спустя. Ведь он действительно спал.