***
Но сейчас, стоя на перроне железнодорожного вокзала, Хосок не совсем понимает, что и когда именно в их, казалось бы, идеальном плане пошло не так. Нет, отчасти фортуна ему улыбнулась: юноша стоит посреди вокзала, как и мечтал, тут и там снуют люди, да и заветный поезд Тэгу-Сеул наверняка уже где-то поблизости… Только вот билета в руках у Хосока нет. А у Юнги есть, и он беспокойно теребит его в своих руках, с силой прикусывая губу. Несвойственная Юнги нервозность смотрится неестественно и странно. Спокойный не только внешне, но и внутренне, он редко ведет себя вот так: редко не может устоять на одном месте, редко отводит слезящиеся глаза. По одному его взгляду можно понять, что происходит что-то страшное, неправильное. И от этого сердце Хосока сжимается еще мучительнее. Он не хочет видеть Юнги вот таким. — Ты как, в порядке? — спрашивает Юнги уже наверное в десятый раз, и Хосок, сделав глубокий рваный вздох, в десятый раз отвечает ему. — Конечно. Я чертовски за тебя рад. И отчасти это правда. Он правда был рад, когда узнал об успешно сданных Юнги экзаменах, о том, что он уже практически в шаге от столь желанного медицинского университета и совсем скоро, через какие-то жалкие несколько месяцев, сможет переехать в столицу. Он был рад и тогда, когда сам с успехом все экзамены сдал. Вот только радости не суждено было длиться долго — если жизнь действительно состоит из черных и белых полос, то последних в жизни Хосока и так было слишком много, и они решили смениться черными в очень неподходящий момент. Ненавистные воспоминания всплывают в сознании совсем не к месту, поэтому Хосок улыбается шире, чтобы их скрыть. — Сынок, прости… Ты же знаешь, мы уже собрали деньги на твое обучение в Сеуле, но бабушка заболела так внезапно, а лечение стоит так дорого… — Вам не за что извиняться. — отвечает родителям самой безмятежной улыбкой, на которую только способен, хотя — Хосок готов поклясться — он услышал, как только что в груди разбилось его некогда полное надежд сердце. Он уже знал о болезни бабушки и страшно за нее переживал, но в то же время отсчитывал дни до того момента, когда невысказанная правда слетит с уст кого-то из родителей, и на светлом хосоковом будущем будет поставлена точка уже официально. — Может быть удастся тебя перевести через какое-то время в Сеул, но пока что… Придется идти в местный. Может, это и к лучшему, да? Все-таки недалеко от дома, будет время свыкнуться… — Да. Недалеко от дома, да. Не волнуйтесь за меня. — Хосок согласно кивает и торопливо уходит наверх, боясь, как бы никто из родителей его не окликнул и не заметил блестящие дорожки слез, скатывающиеся по щекам. Он так долго удерживал их в себе, что, кажется, сейчас они могут прожечь его кожу насквозь. «Недалеко от дома, но далеко от Юнги. Как же ему сказать… Что же теперь будет…»***
После этого разговора Хосок чувствовал себя полностью разбитым и потерянным. Предстоявшие объяснения с Юнги давили на плечи непосильным грузом и не давали спокойно жить, хотя Хосок и пытался прятать свою боль за маской привычной веселости. Со всеми этот фокус проходил легко: люди верили в его широкую добродушную улыбку, и подозревать Хосока во лжи о своем настоящем состоянии в голову никому не приходило. Ну, почти никому. Однажды Юнги не выдержал и потребовал у Хосока рассказать, в чем же все-таки дело, почему он что-то скрывает и врет своему парню о том, что все в порядке, хотя прекрасно знает, что Юнги видит его насквозь. Хосок собрался с духом и все рассказал, после чего вновь услышал самый безнадёжный звук на свете — звук разбитого сердца, только уже не его. Хотя, может, и его, какая собственно разница, если сердце одно на двоих? Он не желал показывать Юнги всю полноту своего разочарования, но Юнги понимал все и сам. — Я ведь знаю, как ты расстроен. Прекрати улыбаться, когда на самом деле хочется плакать. — Юнги говорил подобное очень много раз за их долгие отношения, и в какой-то момент его слова стали напоминать спусковой крючок пистолета: они выстреливали прямо в хосокову улыбающуюся маску, заставляя ту идти трещинами и распадаться на безжизненные осколки, за которыми после можно было увидеть настоящего Хосока, печального и сокрушенного. — Прости. — каждый раз говорил он в ответ, прежде чем подойти к Юнги и дрожащими руками схватиться за край его рубашки как за спасательную соломинку. Юнги ничего не отвечал — он просто держал Хосока в своих руках столько, сколько ему было нужно. И этого всегда было достаточно.***
Вот и сейчас из мрачных мыслей Хосока выдергивает родной голос. — Хо, прекрати врать. Твоя улыбка ничего не значит, когда ты давишь ее насильно. Ты думаешь, мне легко уезжать? Никто ведь не знал, что так получится. Я мог бы остаться… — Но ты не останешься. Ни в коем случае не останешься, потому что мне не нужна такая жертва. И нужен хороший врач. — Хосок все-таки перестает улыбаться по просьбе Юнги и удрученно опускает в землю взгляд. — Я надеюсь, ты простишь своего эгоистичного парня. Даже порадоваться за тебя не могу, какой позор. — Никакой это не позор. Мне самому уже кажется, что еду не на учебу, а отбывать тюремный срок. Но… Ты ведь будешь приезжать? Я к тебе точно буду. Не знаю, как часто, но при любой возможности буду прыгать в поезд. Ну, или под поезд, если станет совсем плохо. — Хосок легко пихает Юнги в плечо, намереваясь справедливо возмутиться насчет его убийственной шутки, но замирает, услышав ровный стук колес подъезжающего поезда. Ну вот и все? Не теряя времени, Хосок прижимает к себе парня, утыкаясь ему в шею и вдыхая родной запах. Когда Юнги пользуется духами, он пахнет цитрусом, но Хосоку этот запах не нравится. Потому что без всяких духов Юнги пахнет гораздо приятнее: чем-то теплым и мягким, как любимая книга или родная постель — пахнет домом. — Я буду скучать… — шепчет Юнги, и Хосок чувствует, как джемпер парня намокает от его слез. В который раз?.. — Я тоже. — делает усилие над собой и отходит назад, выпуская Юнги из объятий и вытирая мокрые дорожки тыльной стороной ладони. Юнги поджимает губы и медленно пятится, подходя к уже открывшейся двери поезда. Затем, кинув на Хосока последний отчаянный взгляд, разворачивается и заходит внутрь. Двери закрываются. Хосок, кажется, еще никогда не чувствовал себя настолько одиноким.***
Однако жизнь не стоит на месте и не ждет, пока станет чуть легче. Если бы можно было перемотать все тяжелые моменты разлуки, сразу переместившись во время их долгожданной с Юнги встречи, Хосок, не задумываясь, сделал бы именно так, но он не может. Он вынужден следить за вереницей дней, тянущейся, как жвачная резинка, и ожидать того момента, когда сможет наконец уехать. Он вынужден жить какой-то жизнью — посещать университет, заходить на чай к родителям, вести себя так, словно он самый счастливый человек на свете и по неосторожности не оставил свое сердце в юнгиевом чемодане — а затем приходить вечером на съемную квартиру, за которую платит с родителями пополам, и довольствоваться глухим голосом в трубке или видеосвязью, которая, конечно, не способна передать всех деталей. Периодически он позволяет своей грусти вылиться наружу через соленые слезы в подушку (не от неразделенной любви, но от разделенной обстоятельствами любви, как иронично), но этого слишком мало, чтобы помочь ему вернуть былую радость. Хотя бывают и хорошие моменты. Например, долгие прогулки в парке под любимую музыку, когда одиночество приносит некое облегчение и ощущение гармонии с собой и миром, или просмотр интересного фильма, от сюжета которого захватывает дух. Однако все это существует будто бы на фоне их с Юнги разлуки: ее присутствие в жизни Хосока может ослабевать, но никогда не исчезает до конца. Ему постоянно будто чего-то не хватает, и, что бы он ни делал, он не может избавиться от ощущения неправильности происходящего. Иногда, когда становится особенно тяжело, он заглядывает в их с Юнги любимую кофейню, в которую они всегда заходили раньше, чтобы поесть сладкого и просто приятно провести время. Эта кофейня маленькая и уютная, но находится на окраине, а потому людей там всегда немного. Хосок садится за их столик, с краю у окна, заказывает любимые вафли Юнги со сливочным сыром и вслушивается в ненавязчивую мелодию, играющую в заведении. Становится сразу как-то спокойно: будто он вернулся в то беззаботное время, когда не нужно было отсчитывать дни до встречи с любовью всей его жизни, и Юнги вот-вот появится в поле зрения в сопровождении приветливого звона колокольчика над дверью. Но Юнги не появляется, и Хосок, как обычно, расплачивается, не оставляя разочарованию возможности снова завладеть своим сердцем. Сразу отправляется в небольшой супермаркет возле дома, где по вечерам подрабатывает кассиром, чтобы иметь хоть какой-то заработок. Да и отвлекаться от тоскливых мыслей легче за делом. Работа не сложная — всего лишь пробивать товар — но, поскольку нужно постоянно разговаривать с покупателями, времени на грусть просто не остается, поэтому Хосок любит приходить в супермаркет. Удивительно, но после этих нескольких часов работы он совсем не чувствует себя уставшим, как раз наоборот, у него будто появляются силы на учебу и тот спектакль, который он должен разыгрывать для других людей день за днем. Но, возвращаясь в свою пустую квартиру, Хосок смывает привычный грим и из прекрасного актера превращается в обычного парня Чон Хосока, раздавленного обстоятельствами. — Ты опять ничего не ел? — звучит укоризненно из динамиков ноутбука. На экране видно, как Юнги пытается настроить камеру. — Да как-то времени не было… — Обязательно поешь что-нибудь! Я не хочу при встрече обнаружить на месте своего парня скелет, как тот, что стоит в нашем кабинете анатомии. — Да ладно, поем я… Подожди, ты что, покрасился? — Хосок наклоняется, чтобы разглядеть поближе. Сбитый с толку Юнги начинает перебирать светлые пряди. — Да, решил вот заглянуть в парикмахерскую на днях… Подожди, разве я тебе не сказал? — Хосок улыбается растерянно. — Нет, не сказал… Тебе очень идет, вообще-то. — Прости, Хо, просто замотался. Надеюсь, ты не думаешь, что я ничем с тобой не делюсь. Просто времени чертовски не хватает. — Да, я понимаю… — на миг в комнате Хосока повисает тишина. Но только на миг. — Кстати, как там твой зачет по биологии? На этот раз не заваливали дополнительными вопросами? — Нет, — Юнги посмеивается и подвигает стул ближе к камере, — Нет, но произошла такая забавная история, сейчас расскажу… Иногда они забывают о чем-то рассказывать друг другу. Это случается не так часто, но заметно напрягает обоих. Иногда Хосок чувствует, что он больше не занимает в жизни Юнги ту позицию, какую занимал раньше, что теперь у Юнги новое окружение и новые эмоции, которые скоро займут место Хосока и сделают его лишней шестеренкой в огромном механизме жизни Юнги. Иногда Хосоку кажется, что что-то в их отношениях безвозвратно утеряно, определенная степень близости, вернуть которую уже никогда не удастся. — Ты серьезно? Суп? Прямо на голову? — яркий смех Хосока разносится по всей квартире, и Юнги, более приглушенно, но не менее весело, смеется где-то в противоположной части Кореи. — Да, прямо на голову. Но это было случайно, поэтому профессор ничего не сказал. Просто молча ушел. Надеюсь, у того неловкого паренька не будет проблем с сессией… Но затем он звонит Юнги по видеосвязи и всматривается в родное лицо, каждый сантиметр которого изучал когда-то собственными губами. Он знает каждую мимолетную эмоцию на этом лице: знает, что Юнги часто моргает, когда о чем-то задумывается, знает, что он отводит взгляд в сторону и улыбается, когда вспоминает о чем-то хорошем. Хосок знает, что у Юнги видны десны, когда он улыбается широко и искренне. И, замечая все эти вроде бы незначительные мелочи, он успокаивается. Юнги все тот же, и в его глазах Хосок все так же находит отражение своей любви. А в его собственных, он уверен, Юнги все так же находит отражение своей. И, пока их любовь остаётся прежней, ничто больше не имеет значения.***
Когда наступает первый долгожданный день каникул, Хосок чувствует, как у него за спиной вырастают огромные крылья. Середина июня, жаркий полдень — кто-то из однокурсников наверняка решил провести его в мягкой постели, восстанавливая безмятежным сном расстраченные в процессе обучения силы, но только не Хосок. Хосок на ногах с самого утра: судорожно собирает по квартире все необходимые вещи и раскладывает их по чемодану, переживая, как бы ничего не забыть, словно едет не в Сеул, а на другой конец света. Когда со сборами покончено, становится в позу кувшина и окидывает квартиру придирчивым взглядом. Утюг выключил, другие электроприборы — тоже, орхидеи на подоконниках обещала поливать заботливая мама. Вроде ничего не забыл, пора уходить. На часах 12.51, поезд отправляется в 14.00, а это значит, что еще осталось немного времени, чтобы забежать в их кофейню и взять Юнги его любимые вафли. Ехать четыре часа, а вафли портятся быстро, но Хосок подготовился — купил небольшую сумку-холодильник специально для такого случая. Ему очень хотелось привнести в новую жизнь Юнги частичку их беззаботной юности. Когда Хосок выходит на улицу, его сразу настигает теплый воришка-ветер, пытающийся бесцеремонно утащить с головы хосокову любимую белую панаму. Но юноша ловко удерживает ее на голове и, счастливо улыбаясь, (не может отказать себе в этой мелочи) направляется к уже знакомому железнодорожному вокзалу. Поезд прибывает на станцию достаточно быстро, и Хосок, с трудом уложив свой доверху набитый чемодан и сумку на верхнюю полку, занимает указанное в билете место. Совсем скоро в вагоне становится очень душно, и он достает из кармана бумажный платок, чтобы обтереть лицо. На телефоне призывно мигает индикатор уведомлений. От: Любовь всей моей жизни: «Надеюсь, ты взял с собой зонт. У нас сегодня целый день льет.» Кому: Любовь всей моей жизни: «ЧЕРТ 〜(＞＜)〜 Взял все, кроме зонта… Совсем из головы вылетело (╥﹏╥)» От: Любовь всей моей жизни: «Ну ты как обычно, ха.» От: Любовь всей моей жизни: «Я встречу.» Кому: Любовь всей моей жизни: «Ты лучший! ♡ (⌒▽⌒)♡»***
Когда Хосок сходит на перрон, первое, что он делает, — это пытается отыскать Юнги среди сотни мелькающих перед глазами людей, норовящих постоянно закрыть обзор своими спинами и головами. Хосок жадно бегает взглядом по всем, огибая прохожих и быстро перемещая внимание с одного на другого. Бледные призраки, незаметные, затерявшиеся среди сотни таких же бледных призраков — для Хосока они лишь безликие незнакомцы, никто, среди которых прячется его кто-то. «А ведь каждый из этих людей тоже является для кого-то кем-то, — думает Хосок, — И возможно прямо сейчас их точно так же высматривают откуда-то с противоположной стороны перрона, равнодушно скользя взглядом по мне. Ха… Какие странные мысли лезут в голову.» Когда Хосок наконец находит его, стоящего поодаль и смотрящего выжидающе-взволнованно, дыхание сбивается, а сердце грузно падает вниз. Юнги стоит недалеко от главного здания, такой непозволительно привлекательный даже в обычной серой толстовке и джинсах. Боже, как Хосок скучал по нему, как мечтал просто увидеть вот так, даже мельком… Не давая себе и секунды на передышку, Хосок торопливо пробивается сквозь толпу и бросается на шею парня, едва не сбивая того с ног и рвано выдыхая. Юнги сначала теряется от неожиданности, но затем крепко обнимает Хосока одной рукой, второй держа над их головами большой прозрачный зонтик, по которому длинными витиеватыми струями стекают крупные дождевые капли. Они стоят так некоторое время, вслушиваясь в размеренное постукивание небесных слез о влажную землю и шумные голоса людей вокруг. В воздухе пахнет свежестью и мокрым асфальтом — дышать легко и свободно. Хосок привычно утыкается в шею Юнги, вдыхая родной запах и чувствуя, как в уголках глаз собираются слезы. Часто моргает, чтобы не заплакать — теперь это ни к чему. Теперь он дома. Через некоторое время Юнги слегка отстраняется и, удерживая зонт между своими плечом и шеей, достает из рюкзака за спиной куртку, больше похожую на дождевик, которую после набрасывает на Хосока, стоящего в одной легкой рубашке в сине-белую полоску и свободных штанах. — Так и знал, что оденешься не по погоде. Прогнозы созданы для дураков, да, Хо? Хочешь опять простудиться? — начинать разговор не с приветствия давно стало привычкой — к чему оно тем, кто никогда не прощается? Хосок замечает застывшие в глазах Юнги слезы и его чуть дрожащие губы, но старается не обращать внимания на их общую нервозность. Вливается в повседневность по примеру своего парня, наигранно дуясь и крепче кутаясь в юнгиеву курточку. — У нас слишком душно, я не мог надеть ничего теплее! — Но ты мог хотя бы взять что-то, что можно накинуть на себя по приезде. Такой огромный чемодан, но ни одной куртки внутри, я правильно понимаю? — посмеивается и забирает у Хосока этот самый чемодан, желая разгрузить и так порядком вымотанного дорогой парня. Они начинают неспешно двигаться в сторону выхода. — Места не хватило… Между прочим, все из-за твоих вещей, которые ты просил привезти! Мы с твоей мамой весь дом перерыли, пока нашли те коричневые брюки… Да и к тому же, — говорит он чуть тише, — я ведь знал, что в случае ЧП ты подстрахуешь. — Хоть кто-то ведь должен следить за твоим здоровьем. — недовольно бурчит Юнги. — Помнишь ту историю с пальто? Ничему жизнь не учит. Хосок слегка отворачивается и улыбается смущенно. Конечно, он помнит историю с пальто. Это произошло несколько лет назад, когда они с Юнги договорились встретиться в парке и немного прогуляться после школы. Внезапно поднялся сильный пронизывающий ветер. Осенью погода меняется будто бы по щелчку пальцев: утром может быть тепло и солнечно, а после обеда — дождливо и промозгло. Хосока задержали в школе, но он не хотел опаздывать на встречу к уже и так заждавшемуся Юнги, а потому вместо того, чтобы зайти домой и одеться теплее, поспешил на место встречи прямо так, в легкой школьной форме, думая о том, что идти недолго и замерзнуть он не успеет. На месте его встретил разгневанный юноша: несмотря на протесты, закутал в собственное пальто и повел обратно домой, по пути читая нотации о том, что нет ничего важнее здоровья и что Хосок должен прекратить думать о комфорте других больше, чем о своем. Кстати, после этого они оба слегли с простудой. Хосоку была приятна забота со стороны Юнги, но он так же чувствовал себя очень виноватым, а потому пообещал себе всегда следить за здоровьем и не приносить больше ни Юнги, ни кому-либо другому таких проблем. Однако привычка выбирать неподходящую одежду жива в нем до сих пор. Что бы он делал без заботливого и ответственного Юнги? Должно быть, действительно бы простудился. Часто забывал бы поесть и слишком поздно ложился спать, утром беспечно просыпая первый будильник. Никак не мог бы согреть вечно мерзнущие ладони, безнадежно пряча их в холодные дыры карманов, вместо того, чтобы вложить в чужую руку, держащую с нежностью, но крепко. Жизнь Хосока, наверное, была бы настоящим хаосом, который некому было бы привести в порядок. Без Юнги, спокойного, уверенного Юнги, способного утешить Хосока одним своим негромким хрипловатым голосом или теплой ладонью на подрагивающем плече, Хосок бы точно не смог сжиться с жестоким миром, требующим слишком много, но ничего не дающим взамен. Но к счастью, ему незнакома такая жизнь, без укоризненных юнгиевых «Опять не поел?» и «Опять не смог отказать начальнику и остался на две смены?». Ему незнаком непрекращающийся ливень в сердце, которое никто не укутает в теплую курточку. Однажды Хосок сравнил Юнги с лодкой, умиротворенно плывущей по беспокойному течению жизни, но не сбивающейся с выбранного курса не смотря ни на что, сохраняющей невозмутимость и хрупкое ощущение безопасности на борту даже во время шторма. Хосок смущенно прошептал, что без Юнги не смог бы пережить ни одной бури, что он, испуганный и безвольный пассажир, может лишь отчаянно цепляться за него в попытке не упасть в ледяную воду. — Глупости. Ты совсем не испуганный и не безвольный. — прошептал Юнги в ответ, — В твоих руках фонарь, без которого в темной и мутной воде ничего не было бы видно. Я бы тоже не смог пережить ни одной бури без твоего света, Хо. Хочу, чтобы ты знал. Они всегда идеально дополняют друг друга, умело компенсируя недостатки. Пламя их душ всегда горит в одном направлении, хоть и имеет разный характер. Спокойный Юнги похож на керосиновую лампу: его статичное тепло льется лениво и медленно, люди замечают его лишь тогда, когда в этом появляется необходимость, когда он сам позволяет им заметить. Хосок относится к этому теплу бережно и нежно, оберегает его от злых глаз, полных непонимания и осуждения. Многие, не знакомые с Юнги достаточно близко, считают его бесчувственным и безэмоциональным, но Хосок никогда этого не принимал. Эти злые, глупые люди, судящие по обложке, по ровному тону голоса и плавным выверенным движениям — они никогда не узнают, каким заботливым бесчувственный, по их мнению, человек может быть, как он может смеяться, какие ласковые у него руки. Они никогда не услышат от него коротких, но таких значимых слов любви, никогда не смогут понять, какое чуткое может быть сердце у кого-то, кто не кричит об этом на каждом шагу, не растрачивает свое размеренное тепло на тех, кто этого не стоит, а сохраняет его для самых близких. Поддержка и понимание Хосока позволяют Юнги жить в своем темпе, без лишних волнений и беспокойств. А что же Хосок? Хосока можно сравнить лишь с полыхающей свечой. Яркий и живой, шумный, вечно улыбающийся — он способен развеселить самого мрачного и утешить самого несчастного. Отчаявшиеся приходят к нему за искомым теплом, слетаются, словно голодные насекомые, и он отдает его все, целиком, ничего не оставляя для себя — протягивает промокшей девушке зонт, зная, что самому придется промокнуть, помогает старику донести продукты до дома, хотя опаздывает на занятия, решает идти на встречу без пальто, переживая, что возлюбленный ждет слишком долго. У него всегда есть таблетка от головной боли в кармане, или добрый совет, или плечо, в которое можно поплакать. Но свечное пламя не может гореть вечно, и, когда оно начинает растекаться большими кривыми струями, превращаясь в жалкий отголосок былого огня, Хосок понимает, что теперь тепло нужно ему самому. И тогда он приходит к Юнги, молча, нерешительно. Не желает его обременять, но это Юнги и не обременяет. Его мягкое тепло всегда рядом, чтобы не дать Хосоку потухнуть. Наверно, в этом и сокрыт секрет их долгих взаимоотношений — понимание и чуткость по отношению к партнеру. Готовность поддержать чужое тепло и уверенность в том, что в ответ ты получишь то же. Ступая по влажному асфальту, Хосок думает о том, что любовь, на самом деле, требует не так уж много.***
— Ну, вот мы и пришли. Чувствуй себя как дома. — говорит Юнги на пороге, разуваясь и утаскивая тяжелый хосоков чемодан за угол, наверное, в спальню. Хосок тоже стягивает с себя обувь и юнгиеву курточку, после чего неторопливо ступает следом, с интересом разглядывая светлый коридор и картины, висящие на стенах. Улыбается, когда узнает в них свои работы, когда-то подаренные Юнги. Хосок не просто так выбрал дизайнерское направление — он всегда любил рисовать. И его любовь к созданию прекрасного началась как раз вот с этих картин, пусть и не идеальных, но чувственных, ведь в каждой хранится частичка дорогих его сердцу воспоминаний. На первой изображен Юнги во врачебном халате (ее Хосок написал, когда впервые услышал о том, что парень все-таки поступил в медицинский). Рядом висит картина поменьше: на ней, словно настоящий, сидит рыжий соседский кот с мягкой пушистой шерстью и длинными белыми усами. Хосоку не хотелось, чтобы последним воспоминанием Юнги об их любимце было маленькое растерзанное тельце, навсегда замершее посреди проезжей части, поэтому он нарисовал малыша таким, каким видел его все детство: с большими зелеными глазами-блюдцами и будто бы улыбающейся мордочкой. Чуть дальше раскинулся любимый хосоков пейзаж: родные улочки Тэгу, окрашенные в пестрые осенние цвета. Плавно кружащиеся желтые листья с зелеными прожилками, деревья с оранжевато-алыми макушками и блеклые силуэты людей вдалеке. Разнообразие красок, что удивительно, не кажется выдумкой художника-фантазера, а смотрится, наоборот, очень натурально. Хосок даже спустя несколько лет может сказать, что доволен проделанной работой. — Эта моя любимая. Смотрю на нее каждый раз, когда скучаю по дому. Сразу становится как-то легче, словно действительно вернулся в Тэгу и брожу по родным местам. — Юнги незаметно оказывается рядом и кладет руку на хосоково плечо. — Я отнес твой чемодан в спальню. Она тут одна, но, надеюсь, тебя это не смутит. — Юнги усмехается и Хосок весело усмехается в ответ, совсем забыв про картины, являющиеся немыми свидетелями их шутливых пререканий. — Не смутит. Если за прошедшие несколько месяцев ты не начал храпеть во сне, конечно. Потому что в ином случае я тут же забираю чемодан и сажусь на поезд до Тэгу. — Возможно в твоем огромном чемодане найдутся беруши на этот случай. Судя по размеру, в нем можно найти все, что угодно. Кроме куртки, конечно. — Хосок смеется и протягивает Юнги только что вытащенные из сумки вафли в пластиковом контейнере. — Ладно-ладно, доктор, прекратите острить. Лучше посмотрите, что я вам привез. — Юнги складывает губы в удивленную «о» и осторожно забирает контейнер из рук Хосока. Взгляд его сразу наливается узнаванием и теплотой. — Хо, ну зачем же ты… А я все думаю, к чему тебе в Сеуле сумка-холодильник… — Просто хотел тебя порадовать. — Что ж, у тебя получилось. Юнги приближается и мягко прикасается к губам парня своими. Скользит по ним медленно и нежно, будто пытаясь через поцелуй передать всю свою благодарность от такого, казалось бы, незначительного жеста, который на самом деле значит для него очень много. Хосок не может сдержаться и улыбается в поцелуй, чувствуя, как гормон счастья наполняет его легкие. Никаких фейерверков в груди, но кому они нужны, когда на смену приходят простая безмятежная радость и чувство защищенности? Хосок знает, что нельзя всю жизнь краснеть при виде партнера, неловко хихикать, когда в поцелуе случайно сталкиваетесь носами, и чувствовать легкую дрожь, когда ваши пальцы соприкасаются при ходьбе. Со временем эти ощущения отступают на второй план: когда вы вместе долгое время, вы неизбежно привыкаете чувствовать знакомые ладони на своей пояснице, влажные губы партнера на своих губах, и чужое присутствие уже не волнует вас так, как раньше, потому что оно больше не чужое. Голодные взгляды украдкой неизбежно превращаются в ласковые и теплые. Искрящееся восхищение не может оставаться в них вечно, но может оставаться самое главное — любовь. Хосок знает, что отношения между людьми похожи на многослойное мороженое, как то, что он любил есть в детстве. В нем сверху стандартно лежит пломбир, вне зависимости от того, что будет ниже. И вы должны съесть этот пломбир, чтобы добраться до других слоев: должны испытать искусанные в порыве страсти губы, и красные пятна на шее, неумело прикрытые тональным кремом, и трепет от первого, такого важного признания. Но рано или поздно пломбир закончится, и тогда самым важным будет то, что останется внутри. Некоторые не находят там того, что искали, за рассеявшимся туманом собственных ожиданий натыкаясь на суровую правду. Тогда приходится глотать разочарование большими столовыми ложками, горюя о том, что раньше было вкуснее, раньше, когда во рту не было ничего, кроме пломбира. Но другие находят внутри нечто драгоценное: родственную душу, которая всегда будет рядом — даже когда из живота упорхнут все бабочки, даже когда все петарды для фейерверков будут использованы. Даже когда закончится пломбир. И Хосок, для которого прикосновения Юнги давно стали родными, привычными, нисколько не жалеет о приобретенном спокойствии и уюте, даже если было утрачено что-то другое. Они с Юнги выросли вместе и давно уже прошли тот период, когда все в отношениях странно и в новинку. Сейчас им просто хочется быть рядом друг с другом без громких слов и бешеного темпа, за которым оба не в силах угнаться. Хочется дарить друг другу небольшие подарки, нежно соприкасаться губами, неторопливо, без спешки, и дремать вместе на диване, укутавшись в теплый плед. — Можешь сходить в душ, а я пока закажу что-нибудь на ужин. — предлагает Юнги, нехотя отрываясь от парня. — Отличная мысль. Умираю с голоду. — отвечает Хосок, проходя наконец в квартиру и раздеваясь на ходу. Вживую он видит ее впервые, но, поскольку Юнги проводил виртуальную экскурсию сразу после переезда, ориентируется Хосок без труда. — Чачжанмён? — спрашивает Юнги перед тем, как скрыться в недрах кухни. — Чачжанмён. И побольше. — отвечает Хосок и в очередной раз не может скрыть широкую улыбку. Как же он по всему этому скучал, Боже, как он скучал…***
Спустя несколько дней, проведенных вместе, Хосока будят не родные руки, к которым он успел заново привыкнуть, а докучливый солнечный луч, удобно расположившийся на его сонном лице и не желающий с него уходить. Юноша забавно морщит нос и переворачивается на бок, пытаясь скрыться от непрошеного гостя, мешающего ему пребывать в царстве Морфея, но вместо этого почти что сталкивается носами со спящим Юнги. Спящим Юнги. Спящим с ним, Хосоком, в одной кровати, спустя месяцы бесконечно темных закатов и одиноких рассветов. Сердце послушно замирает в ответ на увиденную сцену, такую родную и в то же время непривычную, словно выпавший снег зимой, каждый год удивляющий и восхищающий тебя одинаково, хотя видишь ты его далеко не впервые. За двенадцать долгих месяцев воспоминания рассеиваются и тускнеют, а потому мы можем любоваться снегом тысячи раз, словно в первый. Хосок тоже видел спящего Юнги тысячи раз и тысячи раз воспроизводил его блеклый образ в своей памяти. Но за время разлуки он ускользнул от него, будто своевольный призрак, оставив в сомнениях — было ли это вообще, или Хосоку все приснилось? Сейчас же это неясное, но все еще обжигающее душу воспоминание лежит совсем рядом: с мягкими светлыми волосами, небрежно разбросанными по подушке, подрагивающими длинными ресницами и приоткрытыми губами. С мерно вздымающейся грудью под легким хлопковым одеялом, теплыми пальцами, едва касающимися пальцев Хосока, и робкой полоской света, несмело опустившейся на правую щеку. Хосок смотрит на него неподвижно, затаив дыхание, запоминая каждую мелочь, каждую деталь. Образ, который ему предстоит вспоминать долгими бессонными ночами, сейчас лежит рядом с ним, настоящий, живой. И Хосоку правда хочется прикоснуться к нему, проверить, не ускользнет ли на этот раз… Но вместо этого он бесшумно поднимается с кровати, изо всех сил стараясь не разбудить, и неслышно задергивает шторы. Еще раз смотрит на спящего, уютно укутавшегося в одеяло, словно в кокон. Затем потягивается и уходит в кухню, чтобы приготовить завтрак. По пути останавливается у окна: в отличие от вчерашней сегодняшняя погода радует глаз. Разъясневшееся небо старательно высушивает большие неровные лужи солнечными лучами; птицы приветливо щебечут, ловко порхая над отсыревшими за прошедшую дождливую ночь ветками. Хосок открывает окно, чтобы впустить в квартиру свежий утренний воздух, и улыбается счастливо. Он приехал к Юнги совсем недавно, а жизнь уже заиграла яркими красками, принося Хосоку долгожданные спокойствие и комфорт. …Но что же будет, когда отведенное им время подойдет к концу? При мысли о предстоящем возвращении и последующих за ним переживаниях уголки губ предательски тянутся вниз, а сердце болезненно сжимается, однако Хосок заставляет себя прогнать эту минутную слабость. У них с Юнги в распоряжении еще полторы недели, прежде чем ему придется вернуться назад, целых десять дней, а это так много… Гораздо больше, чем совсем ничего. «Верно, чего я так разволновался… Десять дней — целая жизнь. Пожалуй, надо начать ее с завтрака. Приготовлю-ка омлет. Интересно, у Юнги в холодильнике остался кимчи?..»***
Юноша сонно выплывает из спальни, только когда время переваливает за полдень. По пути заглядывает в ванную, где пропадает еще на добрых двадцать минут, а затем добирается и до кухни, уже расставшись с нежелавшей его отпускать дремой, но все еще оставаясь в пижаме с какими-то нелепыми зайцами, купленной по акции. При виде такого домашнего Юнги Хосок, все еще орудующий у плиты, невольно умиляется. — Доброе утро, соня. Как себя чувствуешь? — Как медведь, только что вышедший из зимней спячки. Почему ты меня не разбудил? Полдня впустую. — Юнги благодарно принимает из рук Хосока чашку с кофе и делает глоток, пока последний раскладывает уже готовый омлет по тарелкам. Затем Хосок облокачивается на столешницу и с наслаждением наблюдает за тем, как Юнги придвигает к себе блюдо и удовлетворенно мычит, отправляя первый кусок в рот. — Боже, Хо, твоя еда — самая лучшая, серьезно. Даже мама не готовит так как ты. — Хосок посмеивается и наливает себе кофе. — Почему я тебя не разбудил, спрашиваешь… Ты так сладко спал, что будить тебя было бы преступлением. Да и нам обоим нужен был отдых после тяжелого семестра. К тому же, я сам встал не так давно. — И сразу принялся за завтрак? — Скорее за обед. — Хосок поглядывает на настенные часы, на которых красуются заветные час пятнадцать. Юнги перехватывает его задумчивый взгляд. — Ну, в таком случае ужин я беру на себя. Надеюсь, ты не против небольшого пикника? — глаза Хосока становятся похожими на две радостно горящие звездочки. — Шутишь? Конечно не против.***
К вечеру они уже сидят на мягком пледе под высоким раскидистым деревом и вытаскивают из хосоковой сумки (которая все-таки была куплена не зря) приготовленные ранее сливовый чай и сэндвичи с беконом. Несмотря на то, что Юнги порывался сделать все сам, Хосок настоял на своей помощи, чтобы дело шло быстрее, поэтому всю еду они готовили вместе, стоя бок о бок у кухонного стола и шутливо пререкаясь. — Юнги, ты неправильно режешь! Боже, и этот человек, неумеющий пользоваться кухонным ножом, собирается брать в руки скальпель… — Эй, не сравнивай людей с хлебом! От того, как ровно он будет порезан, не зависит ничья жизнь. — Зависит наш сегодняшний ужин. Я решительно отказываюсь есть сэндвичи с такими кривыми кусками хлеба. — Ах вот как? — Юнги окунает палец в баночку с медом, который изначально предназначался для медово-горчичного соуса, и щедро мажет им хосоков нос. Глаза Хосока удивленно округляются. — Ты чего это? Умереть захотел? — Может быть. — в ответ на нос Юнги приземляется точно такой же липкий мазок. — Это объявление войны? — Оно самое. Перемазываясь медом и смеясь, как малые дети, в конце концов они оба, липкие, но счастливые, приходят к перемирию. А затем обнаруживают, что мед закончился. Не подумайте, Хосок и Юнги — взрослые люди, ведущие себя адекватно, «по-взрослому». Просто иногда, когда они наедине, спрятанная от глаз посторонних ребячливость все-таки дает о себе знать в виде вот таких забавных вещей, которыми они частенько грешили раньше. Эти моменты будто возвращают Хосока во времена, когда они были просто детьми, не скованными принятыми порядками и правилами хорошего тона. Все-таки хорошо, когда есть человек, рядом с которым можешь снова почувствовать себя легкомысленным ребенком. — Ну вот, и что теперь делать?.. — По-моему на верхней полке была еще одна баночка… Я схожу посмотреть. — Стой. — Хосок хихикает, приближаясь и опуская взгляд на медовые, в прямом смысле, губы Юнги. — Ты весь в меде. — И благодаря кому, спраши… — Юнги не успевает ответить, так как Хосок припадает к его губам, прижимая парня спиной к столешнице, аккуратно, чтобы тот ни в коем случае не ударился. Импульсивно? Возможно. Но вот такой домашний Юнги, раскрасневшийся, со смеющимися глазами и в длинной футболке, настолько большой, что он практически в ней утонул, просто не дает Хосоку другого выбора. Мед тает, не оставляя после себя ничего, кроме сладкого послевкусия. Хотя, Хосок должен признаться, их поцелуи всегда были сладкими и без всякого меда. Губы Юнги мягкие и влажные, и он приоткрывает их в исступлении, углубляя поцелуй и одним легким движением оказываясь на столе. Обвивает ногами талию Хосока, пока последний по привычке запускает в волосы Юнги ладонь, забывая о том, что она… — Мхм! — Юнги возмущенно кусает нижнюю хосокову губу, заставляя последнего удивленно отстраниться. — Хо, ты что творишь, мне же теперь еще и голову придется мыть… Так, пожалуй нужно взять себя в руки, если мы хотим оказаться в Йоидо хотя бы до наступления темноты. — Юнги восстанавливает дыхание и с кряхтением слазит на пол, очень быстро из возбужденного юноши превращаясь в ворчливого старика. — Я первый в душ, потом — ты. А пока уборка. И не забудь найти мед, он нам еще нужен. — затем Юнги скрывается за дверью ванной комнаты, оставляя озадаченного Хосока, еще не пришедшего в себя, наедине с медовой кухней и нерешенной проблемкой в домашних штанах. — Жизнь несправедлива… — Хосок растерянно чешет затылок, после чего громко выругивается, кляня собственную забывчивость (а ведь теперь голову придется мыть и ему тоже…), и принимается за уборку. Такими темпами они с Юнги не управятся и до заката. Однако они управились и теперь просто наслаждаются собственной готовкой, негромко переговариваясь о каких-то пустяках и комментируя количество горчицы в сэндвичах. Вечер уже приближается торопливыми шагами, но пока все еще ярко светит солнце, заставляя Хосока жмуриться и прятать лицо в изгибе юнгиевой шеи. Вокруг гуляют молодые пары: некоторые, так же, как и Юнги с Хосоком, удобно устроились на мягкой траве, другие просто неспешно идут под руку, наслаждаясь хорошей погодой, в кои-то веки решившей порадовать уставших от проливных дождей жителей Сеула. Неподалеку по тропинкам огромного парка петляют велосипедисты, а журчание реки Хан успокаивает разум и помогает привести в порядок мысли. «Жизнь продолжается… — думает Хосок, — А ведь сейчас я чувствую это лучше, чем когда-либо. Когда ты уехал, мне казалось, что мир остановился. Еще утром мне казалось, что вскоре он остановится вновь. Но сейчас я понимаю, что он всегда находился в движении. Не знаю, хорошо это или плохо. Но разве это не значит, что и нашей разлуке придет конец рано или поздно? Если после всех ливней солнце все еще может светить так ярко… Разве это не значит, что мы сможем пережить и оставшиеся?» — Тебе здесь нравится? — вырывает его из размышлений родной голос. — Я часто прихожу сюда подумать. Как-то здесь, не знаю, спокойно что ли. Хоть и людей много. — Юнги выжидающе смотрит на Хосока, пока тот окидывает пейзажи парка полным молчаливой благодарности взглядом. — Да… Не знаю как, но, кажется, это место подарило мне утешение. Заглянем сюда еще разок перед моим отъездом? — Юнги морщится, будто от боли, и кладет свою ладонь поверх хосоковой, слабо ее сжимая. — Давай не будем думать об этом, серьезно. У нас ведь еще есть время, Хо. Не говори о том ужасном дне, когда мне опять придется спать в одиночестве. — Ладно-ладно… Больше не буду, честно. Посидим тут еще? — Конечно… Эй, ты сказал «посидим», а не «полежим». — Юнги усмехается и легонько щелкает Хосока по носу, когда тот удобно устраивает голову на его коленях. Хосок ничего не отвечает — лишь довольно улыбается, прикрывая глаза и вслушиваясь в незатейливое щебетание птиц. Жизнь продолжается, да?..***
— Уф… Ничто не приводит в чувства лучше, чем горячий душ… — блаженно выдыхает Хосок, приземляясь на стоящий посреди комнаты диван и крепче затягивая узел на банном халате. — Что читаешь? — его подбородок мягко приземляется на плечо сидящего рядом Юнги, который серьезным взглядом скользит по неясным Хосоку медицинским терминам. Поскольку читать в университете нужно немало, особенно когда ты студент-медик, зрение сильно портится, из-за чего приходится носить очки. Вот и Юнги столкнулся с этой проблемой, вынужденно надевая их каждый раз, когда ему нужно что-то прочесть. Хосок все еще не может привыкнуть к такому заметно повзрослевшему парню, который продолжает раскрываться для него с самых разных сторон даже спустя много лет: такой сосредоточенный, в очках, вечно спадающих на переносицу, Юнги и правда выглядит как настоящий врач. А Хосок, кажется, только что открыл в себе новый фетиш… — Анатомию. Теперь у меня это что-то вроде настольной книги. — Юнги слегка отстраняется и откладывает толстый том, поднимая на Хосока заинтересованный взгляд. На его губах появляется хитрая усмешка. — Чего так смотришь? Влюбился что ли? — Ты знал, что тебе очень идут очки? — Хосок, игнорируя привычные для них обоих колкости, внимательно изучает юнгиево лицо, уже не такое серьезное, как минутой ранее. Красивый. Вкупе с природной бледностью и светлыми волосами Юнги действительно похож на спустившегося с небес ангела. Конечно, партнер всегда кажется нам привлекательным, но Юнги, по мнению Хосока, не может быть не. Когда взгляд Юнги встречается с темными хосоковыми глазами, оба завороженно замирают, словно время неожиданно остановилось. Они просто смотрят друг на друга, без слов и лишних объяснений, в очередной раз задаваясь вопросом — реально ли все это? Юнги первым отворачивается, несколько смущенно снимая с себя оптический прибор и откладывая на столик возле дивана. — Ты говоришь это каждый раз, как я их надеваю. Но, к сожалению, сейчас тебе не удастся насладиться зрелищем, потому как они будут только мешать. — затем он медленно приближается к хосокову лицу, и парень слышит, как его дыхание (или же это дыхание Юнги?) заметно учащается. В комнате, в которой слышны лишь мерное тиканье настенных часов и их короткие вздохи, все ощущения обостряются. Хосок чувствует, как громко стучит его влюбленное сердце, когда руки Юнги тянутся к поясу халата и неспешно его развязывают. — Все ведь в порядке? Если не хочешь, мы можем не… — Хочу. Я, если честно, ожидал такого поворота событий. Все-таки уже неделя прошла, а мы с тобой живем как в монастыре. — Так вот почему ты застрял в ванной так надолго? — Юнги тихо посмеивается, кладя руки на хосокову грудь и бережно опуская того на подушки. — И вовсе мы не в монастыре! Просто все ночи тратили на разговоры или видеоигры. — Ладно-ладно… Выключи свет, а то бьет по глазам. — когда щелкает выключатель и руки Юнги возвращаются к хосокову телу, последний кладет свои ладони на плечи парня, притягивая его к себе и нежно прикасаясь к губам своими. От невесомых прикосновений Юнги по телу разливается приятное тепло. Хосок прикрывает глаза и сжимает юнгиевы плечи сильнее, когда вдруг ощущает в себе его пальцы и успевшую стать непривычной за долгие месяцы прохладу смазки. — Нежнее, доктор, не забывайте, сколько времени прошло. — Я сделал тебе больно? Прости, Хо, мы можем остановиться… — Не нужно останавливаться, со мной все хорошо. Просто… Продолжай. Кожа Юнги мягкая, как и он сам, и приятная наощупь. Он всегда двигается медленно, в расслабленном темпе, потому что знает, что так Хосоку нравится больше всего. А еще Юнги любит покрывать хосоково лицо поцелуями, чтобы тот физически ощущал, как к его лицу приливает румянец. Тяжелое дыхание Юнги, как и его приоткрытые в возбуждении губы, каждый раз выбивают из хосоковых легких весь воздух. Они не кричат и не бьются в агонии, не заламывают друг другу руки и не прокусывают губы. Не оставляют ярких малиновых пятен, не переходят на грубые толчки, никогда не делают друг другу больно намеренно. Им не подходит простой секс, животный, без границ и тормозов — к чему он, когда можно заниматься любовью? Целовать друг друга чувственно, но неторопливо, прикасаться так, будто в каждом прикосновении кроется признание, каждое мгновение задаваться вопросом — комфортно ли ему, все ли в порядке? Люди, считает Хосок, должны оставаться людьми всегда и везде. А заботиться о партнере — это как раз по-человечески. — Боюсь, завтра ходить будет несколько затруднительно. — хихикает Хосок после, утыкаясь в макушку опустившегося на него сверху Юнги и оставляя на ней легкий поцелуй. — Черт, прости… Но мы можем остаться дома и посмотреть какой-нибудь сериал. Тогда и ходить будет не нужно. — Звучит как отличный выходной. Кстати, было бы неплохо зайти за продуктами, а то в холодильнике по-моему ничего не осталось… Лежа на узком диване в гостиной и негромко переговариваясь об обыденных вещах, они оба чувствуют себя счастливыми. И, кто бы мог подумать, что счастье — это на самом деле так просто.***
— Вау, это… Просто потрясающе! Юнги, ты посмотри, какой вид! Спустя четыре дня, когда погода наконец налаживается и устанавливается на удивление жаркой по сравнению с предыдущими дождливыми деньками, Хосок и Юнги решают наконец посетить то место, о котором грезили еще будучи несмышлеными мальчишками. Они собирались сюда очень долго: выбирали лучшее время, следили за прогнозами, подсчитывали все возможные затраты, и все ради того, чтобы в конце концов оказаться у входа в один из самых популярных тематических парков не только Южной Кореи, но и всего мира — Лотте Ворлд. Когда-то давно, много лет назад, юноши дали друг другу обещание, которое пронесли с собой до победного конца, — обязательно приехать в Сеул и обязательно сходить в этот невероятный парк развлечений, захватывающий сердца не только детей, но и взрослых. Главным условием было то, что в первый раз они обязательно должны посетить его вместе, поэтому Юнги, находящийся в Сеуле уже несколько месяцев, так ни разу и не был в Лотте Ворлд, терпеливо ожидая приезда своего парня и того дня, когда они смогут разделить этот прекрасный момент юности друг с другом. — Даже не знаю, с чего начать, тут так много всего… Куда ты хочешь? — Хосок, держащий в руках огромную карту парка и внимательно ее изучающий, поднимает на Юнги задумчивый взгляд. — Предлагаю перейти в открытую зону, пока светло. К вечеру может похолодать, и логичнее к тому времени вернуться в помещение. — В этом есть смысл… Ну тогда поторопимся, а то в очереди придется стоять до вечера, — Хосок улыбается весело и хватает Юнги за руку, утягивая его вглубь парка. День обещает быть насыщенным.***
— Нет, серьезно, никаких тебе больше «Гироскопов» и «Атлантид». Я слишком стар для такого рода «развлечений». Отныне только еда и круизные лодки. Возражения есть? — интересуется позеленевший отчего-то Юнги, хватаясь за дребезжащую голову. — Нет… Но о еде лучше пока не говорить, а то я за себя не ручаюсь… Юнги и Хосок, плавно покачиваясь и крепко цепляясь друг за друга, словно за спасательные поручни, покидают последний в истории их путешествия экстремальный аттракцион, напоминающий огромный кружащийся маятник. Честно говоря, они оба не любители экстрима, но Хосок был полон энтузиазма перед стольким количеством неопробованных аттракционов… — Брось, Юнги, один раз живем! Не умрем же мы там, в самом деле! … А Юнги просто не смог отказаться от возможности прокатиться на том, о чем грезил в детстве. И вот итог: измученные и уставшие, они опускаются на стоящую неподалеку лавочку и откидываются на спинку, прикрывая глаза. — Зато теперь мы точно знаем, что предпочитаем спокойные развлечения. Нужно же было проверить? — улыбается Хосок, все еще пытающийся найти положительные стороны их неудавшегося эксперимента. Юнги смотрит на него обреченно. — Хо, по-моему это было понятно уже после первого аттракциона. Надо было остановиться на нем. — Ладно тебе. Мы получили интересный опыт! Я, например, даже подумать не мог, что ты умеешь так громко кричать. Юнги негромко смеется, прикрывая руками лицо; Хосок подхватывает его смех. — Это еще ничего. Вот после «Могилы ужасов…» — Хосок смотрит хитро. Конечно, и с него адреналина на сегодня достаточно, но как можно упустить шанс подшутить над парнем, когда тот так забавно возмущается? — Никакой «Могилы ужасов»! — Юнги в ответ кидает на Хосока испепеляющий взгляд, после чего неуверенно встает, все еще с трудом удерживая равновесие, и тянет Хосока за руку, заставляя встать и ведя к небольшому прилавку с напитками. — Только вода. Вода — вот, что нам нужно. А потом круизные лодки. Решение обжалованию не подлежит! — С каких это пор ты судьей заделался? Еще недавно вроде был врачом. — продолжает веселиться Хосок, медленно плетясь сзади и позволяя идущему впереди Юнги тащить себя к прилавку. — Еще чуть-чуть и мне самому понадобится врач. Добрый день. — обращается к продавщице с вежливой улыбкой на губах. — Будьте добры, бутылочку воды… Нет, давайте две. Хотя нет, пожалуй, три. — Воу, Юнги, ты куда так разошелся… Мы собирались посмотреть на озеро, но такими темпами у тебя появится свое собственное… — Ха-ха, очень смешно. — недовольно отвечает на колкость, попутно расплачиваясь за воду. — Если не хочешь, чтобы я тебя в нем утопил, открой лучше карту и найди что-нибудь приятное. Под «приятным» я подразумеваю не Американские горки. — Как скажете, доктор. — Хосок послушно достает карту и принимается заново ее рассматривать. — Круизные лодки находятся совсем рядом. Достаточно приятно? — Достаточно. — Отлично. — Хосок открывает одну из купленных бутылок и подает парню. — Если без шуток, ты в порядке? Голова больше не кружится? Последний аттракцион и правда был лишним, прости. — тон Хосока из шутливого превращается в заботливый, и Юнги тоже перестаёт выказывать напускное недовольство, слабо улыбаясь. — Да ничего, жить буду. Зато есть, что вспомнить. — Это точно… После того, как Юнги выпивает добрую половину бутылки, они уходят в направлении лодок, совместно разбираясь с непонятной картой и периодически путаясь в указателях. Солнце печет с прежней силой, и от жары спасают только редкие порывы ветра, то утихающего, то появляющегося вновь. «Вот уж и правда лето…» — думает Хосок и достает из рюкзака за спиной кепку, натягивая ее на голову Юнги, чтобы не напекло.***
Когда все самые экстремальные аттракционы стойко пережиты, их прогулка по Лотте Ворлд действительно принимает более приятный характер. Как и хотел Юнги, они катаются на круизной лодке: с фотоаппаратом в руках и счастливой улыбкой на губах юноша то и делает, что вертится из стороны в сторону, стараясь сделать как можно больше кадров и сохранить в памяти каждую мелочь; Хосок же большую часть времени любуется впечатленным парнем и радуется тому, что они наконец смогли осуществить свою маленькую мечту. Все выглядит настолько волшебным, что кажется, будто Хосок просто спит, а его сладкому сну осталось длиться совсем недолго. В такие моменты неверия он берет Юнги за руку и, чувствуя, как переплетаются их пальцы, расслабляется. Это не сон. Они правда здесь, вместе, как и хотели много лет назад. Спустя время голод все-таки дает им о себе знать, и они останавливаются в одном из многочисленных ресторанчиков с громким названием «Лоттериа», где позволяют себе хорошо подкрепиться и набраться сил. Шутливо споря о том, чей бургер вкуснее, они параллельно успевают обсуждать, какой из аттракционов им понравился больше всего, а на какой бы они не согласились вернуться, даже если бы им за это заплатили. Сойдясь на том, что «Чаиро-Свинг», дарящий безумцам, пришедшим на него, ощущение нахождения в воронке торнадо, — самый адский аттракцион из всех возможных, они решают просто прогуляться по округе, посмотреть на живописное озеро неподалеку и насладиться прекрасной погодой (хоть и слегка жарковатой, но это лето, что поделаешь). — Помнишь, как мы в детстве искали фотографии Лотте Ворлд и выбирали аттракционы, на которых хотим прокатиться? Как же я был не прав, мечтая о злосчастной воронке торнадо… — Хосок смеется в ответ на юнгиевы причитания и уверенно с ним соглашается. Воронка с торнадо и правда аттракцион не для слабонервных. — Однако все еще не верится, что мы здесь побывали. Посмотрели на места, которые в детстве видели только на картинках, знаешь, это так странно… — Я понимаю. Маленькие Юнги и Хосок наверняка гордятся нами. — Наверняка. Знаешь, Хо, было бы хорошо просто посещать разные места… Путешествовать, смотреть на то, чего раньше не видели. Ты об этом не думал? — Конечно думал, — смущенно улыбается Хосок, — я бы тоже очень хотел объездить весь мир. С тобой. И мы обязательно объездим, да? Когда-нибудь. — Конечно. Когда-нибудь. Когда дело близится к вечеру, они, как и планировали, возвращаются в крытую зону. Решают отказаться от посещения катка, ведь за день и так очень устали, поэтому просто продолжают прогулку, встречаясь взглядами с улыбающимися детьми и улыбаясь им в ответ. Как все-таки прекрасно, что в мире есть места, в которых можно, хоть и на время, но забыть о повседневных заботах, с головой окунаясь в атмосферу искреннего, простого до крайности чуда, которого порой так не хватает взрослым людям, отвыкшим от невинной беспричинной радости, свойственной детям. В таких местах они снова могут почувствовать себя беззаботными и счастливыми, не боясь столкнуться с непониманием и осуждением. В этот день Хосок понимает, что он действительно любит парки аттракционов. В один момент Юнги прерывает его молчаливые рассуждения, отводя парня в сторонку, подальше от чужих глаз, и что-то нервно выискивая в кармане рюкзака на хосоковой спине. — Ты ищешь воду? Она в большом кармане. Давай я… — Нет! Просто стой на месте. И не поворачивайся, пока я не скажу. Хорошо? — Хорошо… — Хосок растерянно смотрит вперед, чувствуя, как руки Юнги тщательно шарят по всем карманам, а затем, когда слышится облегченный выдох и из уст Юнги звучит долгожданное «Поворачивайся», в руках у него Хосок видит маленькую бархатную коробочку… С серебряным кольцом внутри. — О Боже… Юнги, ты…? — Немного неожиданно, да? — Юнги посмеивается, осторожно вынимая кольцо из футляра и беря дрожащую руку Хосока в свою. — Я хотел подарить тебе его именно здесь, в месте, которое для нас обоих значит очень много. Хо, несмотря на то, что это кольцо не может быть обручальным… Я все равно хочу выразить через него свои чувства. Прости, я не умею красиво говорить, но… Мы вместе уже много лет и пережили немало. Мы вместе взрослели, вместе учились, вместе делили и плохие, и хорошие моменты. И даже сейчас, когда мы живем в разных городах, я не могу представить другого человека, с которым мне захочется провести свою жизнь. Да, будет сложно какое-то время. Мы будем скучать друг по другу какое-то время. Но, когда все это закончится, — Юнги робко тянется к безымянному пальцу Хосока, но, получив от того, растроганного и из последних сил сдерживающего слезы, утвердительный кивок, уверенно надевает на палец кольцо. — Ты единственный человек, с которым я хочу спать в одной постели. Шутить глупые шутки, смотреть сериалы, путешествовать… Да просто жить. Это не предложение руки и сердца, но это свидетельство моих слов и того, что я хочу быть рядом. Эти короткие летние каникулы… И всю оставшуюся жизнь. Хосок, не способный больше сдерживать эмоции, сжимает Юнги в объятиях, утыкаясь в шею юноши и пуская тихие слезы в воротник его футболки. Юнги поглаживает Хосока по волосам, пытаясь успокоить плачущего парня. — Хо, ну ты чего… Все ведь хорошо, не нужно плакать. Ну, посмотри на меня. — Хосок послушно отходит, утирая слезы с глаз и заглядывая в лицо Юнги. Такое родное, открытое… Улыбающееся. Мягкий оранжеватый свет заката опускается на него сквозь стеклянную крышу, отбрасывая размытые тени. Сейчас Юнги выглядит как настоящий принц, о которых слагают легенды и пишут сказки. «Мой принц» — поправляет сам себя Хосок, наблюдая за тем, как под рассеянными золотисто-медными лучами переливается незатейливое, но такое трогательное «Y&H», выведенное аккуратным каллиграфическим почерком. В этот волшебный момент, вспоминая свои прошлые тревоги, он не понимает, почему так боялся потерять Юнги, который никогда не давал и малейшего повода думать о том, что он к Хосоку охладел или нашел ему замену. Разве то, что происходит между ними, можно чем-то заменить? Даже звучит глупо. И сейчас, стоя посреди парка с юнгиевым кольцом на безымянном пальце, Хосок осознает это лучше, чем когда бы то ни было. — Я люблю тебя так сильно, что иногда от этого даже страшно. — шепчет, вновь прижимая к себе Юнги и чувствуя, как теплые руки ложатся на его спину. Вокруг мельтешат люди, смеются дети, шумная музыка доносится из разных углов, но они не слышат ничего, кроме своего сердцебиения — одного на двоих, отныне и навсегда. В радости и печали, болезни и здравии. Прикрывая слезящиеся глаза, Хосок думает о том, что любовь, на самом деле, гораздо громче всех клятв и обещаний.***
— Ну вот и все. Хотя мне казалось, что времени еще много, закончилось оно как-то очень уж быстро. — Хосок посмеивается, останавливаясь на краю перрона и высматривая поезд, который уже должен был прибыть. Затем оглядывается на Юнги, немного потерянного, но вполне спокойного. — Время летит очень быстро. Такое ощущение, что мы вообще не успели ничего из того, что планировали… Счастливые воспоминания о тех двух неделях, что они провели вместе, проносятся перед глазами Хосока ярким калейдоскопом. Если подумать, они успели сделать много чего. Посмотреть Сеул, не весь, конечно, но какую-то его часть. Прогуляться под вечерними огнями большого города, любуясь их призрачным сиянием, таким далеким и одновременно близким как никогда. Вернуться в полюбившийся Хосоку парк Йоидо и даже уйти оттуда с очередной картиной, которую на этот раз юноша решил оставить себе… — Не понимаю, как ты умудряешься превращать пустой холст в произведение искусства. Сколько смотрю, все равно не понимаю. — Хосок смущенно улыбается, не отрываясь от своего нового пейзажа и размешивая краски на палитре. — Ничего особенного в этом нет. Я просто стараюсь передать через картину свои чувства. — И какие чувства ты собираешься передать на этот раз? — Юнги с нескрываемым интересом следит за каждым хосоковым движением и за тем, как уверенно скользит кисть в руках опытного художника. — Надежду. Знаешь… — он ненадолго задумывается, замирая с инструментом в руке. — Долгое время я боялся того, что мы не сможем и дальше поддерживать отношения на расстоянии. Мне казалось, что километры между нами в конце концов перерастут в непреодолимую пропасть… — Юнги внимательно слушает парня, беспокойно хмурясь и кладя свою ладонь на его колено, показывая тем самым, что он все еще рядом. — Но потом, когда мы пришли в этот парк, я ощутил такое спокойствие… Мы просто говорили о повседневных вещах, и появилось такое чувство, что и не было никакого расставания. А затем твое кольцо… Я вдруг так ясно осознал, насколько беспочвенны были все мои тревоги, понимаешь? Словно камень с души свалился. Хотя, пожалуй, скучать по тебе меньше я не стану. — Если честно, я и не думал, что ты так все это воспринимаешь. Лично я никогда не допускал мысли, что мы расстанемся из-за моего переезда. То есть, да, нам обоим тяжело, но это ведь временно, верно? Тебе стоило раньше рассказать мне о своих переживаниях. — Ты прав, прости. — Хосок обращает на Юнги свой взгляд, искренний и светлый. — Но в любом случае это уже не важно. Если нужно ждать, то я подожду. Мы подождем. — он исправляется, замечая как Юнги облегченно улыбается и согласно кивает. Они подождут. Они и правда успели сделать много вещей, ни столько необычных (как та же поездка в Лотте Ворлд), сколько вполне привычных, обыденных. Успели посмотреть вместе сериал, насладиться любимой едой, успели рассказать друг другу о том, о чем не было времени рассказывать в процессе учебы. Время, проведенное ими вместе, это лето, которое они впервые провели не как дети, школьники, а как студенты, ступившие на новую дорогу, сложную, но интересную, определенно не прошло даром. Было ли его достаточно? Конечно нет. — Хо, тебе правда нужно уезжать так рано? Ты не можешь остаться еще хотя бы на недельку? — Юнги, сложив руки на столешницу и положив на них голову, устало наблюдает за тем, как Хосок мечется по его квартире и складывает чемодан. Услышав слова огорченного парня, Хосок останавливается и поворачивается к нему, поджимая искусанные губы и смотря с сожалением. — Юнги… Мы ведь это уже обсуждали. Подработка начнется уже послезавтра, я не смог отпроситься на больший срок… Да и мама просила помочь ухаживать за бабушкой. Ей совсем недавно сделали операцию, а родители работают, поэтому… — Да, я понимаю. Ты не должен оправдываться, прости. Просто не верится, что ты так быстро уезжаешь. — Юнги тяжело вздыхает и отворачивается, пока Хосок, не менее огорченный, возвращается к своему чемодану. Но несмотря на все печальные взгляды, брошенные незаметно, украдкой, несмотря на стойкое нежелание расставаться и горечь на губах от последнего, прощального поцелуя, Хосок не чувствует той тяжести в сердце, которая преследовала его на протяжении первых месяцев одиночества. Взрослая жизнь, думается Хосоку, принесет еще немало трудностей; еще ни раз он будет плакать, и скучать, и спрашивать небеса, почему все сложилось именно так, а не иначе. Но теперь он точно знает одно — они справятся. И сейчас, слыша знакомый стук колес приближающегося поезда, он больше не плачет и не разбивается, подобно хрупкому стеклу, — обнимает Юнги с ласковой улыбкой, сцепляя за его спиной руки. Прокручивает серебряное кольцо на безымянном пальце (а ведь у Юнги такое же…) и тепло улыбается. Отходит, поправляя панаму, вновь норовящую слететь с головы. — До встречи на зимних каникулах? — шепчет одними губами, не обращая внимания на людей, мельтешащих вокруг. — До встречи на зимних каникулах. — шепчет в ответ Юнги, медленно отходя назад. Хосок разворачивается и заходит в поезд. Садится на свое место и подставляет лицо озорному июньскому ветру, льющемуся из приоткрытой форточки незримым потоком. Их история продолжается, да?..