без(д)умно

Если забыть о том, что Чайльд — один из Фатуи, его даже можно терпеть. Проблема в том, что Дилюк никогда не забывает — поэтому Чайльда получается только ненавидеть. Судьба сталкивает их в одном из баров на самой границе Иназумы, куда Дилюк забирается по наводке своего информатора из подполья. Впервые они встречаются именно так: за стойкой, заказывая один и тот же виноградный сок, обмениваясь парой праздных реплик («Почему ты в такой дыре не пьёшь?» — «Хочу сохранить голову ясной. А ты?» — «В целом, по той же причине»), оглядывая друг друга без особого любопытства. Дилюк лишь потом узнаёт, что именно Чайльд и есть его наводка. Ну, потом — это когда замечает его маску Фатуи, прижимает лицом к барной стойке, опаляет пальцами затылок и оставляет от рыжих волос пару сгоревших прядей. Чайльд смеётся в стойку: — Умерь свой пыл, Рагнвиндр. В конце концов, нам ещё работать вместе. Проклятый Фатуи тогда, к неудовольствию Дилюка, был чертовски прав. Он вообще редко ошибается, но и это Дилюк выясняет много позже. Сначала ему хочется посмеяться в унисон с Чайльдом: отправить его именно к тому, на кого он охотится уже несколько лет — это ведь шутка, да? У того парня из дрянного кабака в паре дней пути отсюда настолько плохое чувство юмора? Дилюк ненавидит Фатуи. Дилюк ненавидит убийц своего отца. Дилюк ненавидит Чайльда Тарталью, Одиннадцатого Предвестника, его единственную ниточку к загадочному прошлому Крепуса Рагнвиндра. Но судьба сама, наверное, долго смеялась, связывая его с Предвестником. Чайльд невероятно, до дрожи в конечностях и бездумных огрызаний, его бесит. Он невозможен как информатор (говорить «Сначала я его побью, а потом мы выясним, что он знает» — кто так вообще делает?), он невозможен как спутник (Дилюк предпочитает ехать на лошади в гордом молчании, а не слушать истории о том, как Чайльд пытается освоить палочки для еды), он невозможен как Фатуи (для Чайльда открыты почти все двери, но он почему-то предпочитает выбивать их с ноги), он попросту абсолютно невыносим. В нём нет почти ничего от Фатуи, кроме поселившейся в глазах холодной жестокости Снежной, улыбки, за которой скрывается нож, и манеры вести себя так, будто весь мир должен оказаться у его ног — да и просто ему должен. И это в нём Дилюк тоже ненавидит. В Иназуме они проводят немного времени: Чайльд ведёт его дальше, в Сумеру, по которой они проносятся настоящим торнадо и от которой Дилюк не запоминает ничего, кроме кучкующихся по обочинам дороги деревенек и пары стычек с магами Бездны. Затем красотой и элегантностью их встречает Фонтейн, где Чайльд, кажется, впервые чувствует себя в своей стихии. Каждый раз, видя, как он сражается, будто родился с собственным Глазом Бога, будто поле битвы для него — одна большая сцена, Дилюк понимает, что ненавидит в нём и это тоже. Их с Чайльдом нельзя смешивать, уверяется он. Их дуэт оставляет от схватки пепелище и тела, побеждённые парой взмахов меча. Их сражение — вечные подколки прямо во время, вечная провокация, вечное бурление адреналина в крови. Их сражение, пожалуй, не заканчивается даже тогда, когда у ног падает последний поверженный враг. «Ну что, Рагнвиндр, ты и в этот раз не доверишь мне прикрывать свою спину?» «Эй, Рагнвиндр, этих оставляю на тебя, а теми займусь сам». «Рагнвиндр, слева!» Чайльд считает своим долгом не называть его по имени. Дилюк считает своим долгом постоянно напоминать ему, что он Фатуи. Не доверять никому из Фатуи — его едва ли не первая заповедь, пожалуй, сразу после той, в которой идёт не доверять никому вообще. Чайльд похож на всех Фатуи и одновременно не похож ни на кого из них. «Для Фатуи грязная дипломатия — один из лучших способов добиться желаемого», — говорит Чайльд. Тогда почему ты предпочитаешь вместо звона монет звон собственного клинка? «Фатуи действуют согласно незыблемым принципам», — говорит Чайльд. Тогда почему ты убиваешь своих же людей, если они встают у тебя на пути? «Фатуи каждый сам за себя и никогда не позволят прикрыть себя в бою», — говорит Чайльд. Тогда почему ты так легко оставляешь открытым свой тыл, когда я рядом? Дилюк ненавидит Чайльда. Но, наверное, ещё больше не понимает. Им приходится задержаться в Фонтейне. Днём Чайльд пропадает, и Дилюк не знает, с кем и какие он ведёт дела. Ночью всегда объявляется — с новыми слухами из подполья, новыми крупицами информации, новыми наводками, новыми «Я придумал, кого нам убить сегодня». Почему бы не тебя, Фатуи? Дилюк и правда не может взять в толк одной простой вещи, которая для разнообразия касается даже не Чайльда, а его самого. Почему он, путешествуя с Фатуи, сражаясь с Фатуи, позволяя помогать Фатуи, всё ещё оставляет его в живых? Сбор информации — ерунда, просто предлог. Получив от Чайльда всё, что ему нужно было той ночью в баре Иназумы, Дилюк мог бы легко от него избавиться. (впрочем, учитывая его таланты на поле боя, возможно, не так легко, но) Любые наводки, которые добывает для него Чайльд, он мог бы отыскать и сам. Глаз и ушей в подполье у Дилюка предостаточно, у них масса общих знакомых без имён, внешности и биографии, так что ему стоит одной ночью просто взять — и сделать то, что он делал столько раз с другими Фатуи, встающими у него на пути? Проблемы, наверное, две. Раз: Дилюк ненавидит Чайльда, но не настолько, чтобы его убивать. Два: Чайльд всё ещё не встал у него на пути. — Тебе как будто бы в радость тратить на меня драгоценное время Предвестника, — говорит он однажды. Они сидят в холле одной из гостиниц в Фонтейне, забившись в дальний угол, чтобы привлекать меньше внимания, и играют в шахматы. Страсть к игре у обоих обнаруживается чисто случайно, во время одного из бесконечных их разговоров в пути, и Чайльд, подстёгиваемый вечной жаждой соревнования, может сразиться с Дилюком хотя бы так — потому что Дилюк скорее бросил бы цель своего путешествия и вернулся в Мондштадт, чем сошёлся на поле боя с этим Фатуи. В шахматах Чайльд тоже отвратительно хорош. Дилюк тоже это ненавидит. — Ты интересный, — просто и откровенно отвечает Чайльд со смешком. Его конь изящно сбивает с доски белую пешку Дилюка. — По-своему. Тебе шах, кстати. — Вижу. — И с тобой приятно иметь дело. Партия завершается через пару ходов. Двумя слонами Чайльд загоняет Дилюка в угол, подвигает в нападение ферзя, и ему остаётся только признать мат. Но не окончательное поражение. Не дождёшься, Фатуи. Всё их путешествие, думает Дилюк, переставляя фигуры назад на начальные клетки, — это одно большое соревнование. Кто убьёт больше врагов. Кто добудет больше информации. Кто кого доведёт до белого каления первым. Кто первым доверится достаточно, чтобы назвать их невозможную совместную авантюру дружбой. — А ты почему до сих пор терпишь рядом с собой Фатуи? — улыбается Чайльд. Они меняются сторонами, он двигает белую пешку. Он всегда начинает с этого хода. — Ты не из числа моих ярых фанатов, Рагнвиндр. — Как же ты догадался, — хмыкает Дилюк. — О, очень просто. В нашу первую встречу ты приложил меня головой о барную стойку и с тех пор выглядишь так, будто только и мечтаешь сделать это снова. Чайльд тихо смеётся, его пешка отправляется с доски за пределы поля. Дилюк выдыхает и поводит плечами. — Не скрою, было бы… приятно. Я терплю тебя, потому что ты сносно играешь в шахматы. Чайльд поднимает бровь, всем своим видом источая сомнение, но — надо же — молчит. Долгая партия снова завершается его победой. Из-за доски он встаёт с уверенной усмешкой, которую Дилюк тоже ненавидит. — Что ж, пора спать. До завтра, Рагнвиндр, — и, уже в паре шагов, оборачиваясь, улыбается: — Для того, кто играет в шахматы только сносно, я слишком много раз тебя уделал. Дилюк даже не меняется в лице. — Пятьдесят восемь против пятидесяти трёх — это не «слишком много». Чайльд, ничуть не стесняясь, смеётся. А затем уходит, оставляя Дилюка над матом после сорока пяти ходов и ровными рядами чёрных и белых фигур на шахматных клетках. Надо бы придумать шахматы с серыми фигурами, думает Дилюк, собирая доску. Так они с Чайльдом точно были бы в одной команде. За то время, которое они уже, Дилюк подмечает за Чайльдом те самые мелочи, которые подмечаешь у людей, изученных тобой слишком хорошо. Чайльд действительно не умеет есть палочками. Чайльду мешает его плащ, который он то и дело норовит откинуть назад, но он носит его, чтобы казаться увереннее. Чайльд открывает руки, снимая перчатки, когда не ждёт схватки, потому что тетива лука натирает ему пальцы. Чайльд ерошит волосы, которые не слушаются его из-за постоянной влажности. Чайльд хмурит лоб, когда ему что-то не нравится. У Чайльда ямочки на щеках — беспрестанный атрибут его внешности, он постоянно улыбается. Чайльд играет на скрипке, и хоть Дилюк никогда не слышал, он уверен, что делает он это просто отвратительно. У Чайльда в Снежной есть два брата и сестра. Чайльд- Жизнь Дилюка в последнее время за неимением другой постоянной компании состоит только из Чайльда. Ненависть переходит в раздражение. Раздражение — в закатанные глаза и цоканье языком. Затем, кажется, уже наступает стадия принятия. Дилюк путешествует с Фатуи, которого не хочется убить. К счастью, довольно скоро всё меняется. Одна из встреч с очередным информатором оказывается хорошо продуманной ловушкой. На них нападают те, от кого Чайльд избавляется с наибольшим удовольствием — его собственные люди. Когда последняя стрела проносится в дюйме от макушки Дилюка, вонзаясь точно в брешь в доспехах Фатуи, и Дилюк добивает его рубящим ударом двуручником, Чайльд вдруг беспечно замечает: — Наверное, они всё задаются вопросом, когда я наконец тебя убью. Дилюк разворачивается к нему лицом. Чайльд прячет лук за спину, ловит его взгляд, улыбается: — Что, до сих пор не дошло? — перешагивает через убитого им застрельщика, вытирает носок ботинка о траву так, будто на него всего лишь налипла дорожная грязь, хрустит костяшками пальцев. — Ты убил стольких Фатуи, что кто-то должен был принять меры. Дилюк, кажется, сейчас спешно проносится через все свои стадии принятия «дружбы» с ним в обратном порядке. Медленно, опасаясь, что неправильно понял, он уточняет: — Тебя послали меня убить? — Меня послали за тобой присматривать, — аккуратно уточняет Чайльд. Его лицо в глазах Дилюка теряет фокус, а сам он — неделями плетущуюся тонкую нить доверия. — Предвестники не могли оставить без внимания эту весёлую кровавую дорожку по всему Тейвату. Кто-то очень не хочет, чтобы ты разгадал тайну убийства своего отца… Но если бы разгадал, — он разводит руки в театральном жесте — мол, вот так уж получилось, — мне бы пришлось тебя убить. Несмотря на то, что Дилюк бьёт быстрее молнии, Чайльд успевает среагировать. Его водяной кинжал встречает натиск двуручника, сталь бьётся о чистую энергию. Дилюк порывисто отступает назад, замахивается снова, не щадя ни сил, ни адреналина, Чайльд делает шаг влево, уходя от удара. Пара серий атак с парированием — Дилюк нападает, Чайльд защищается. Дилюк тысячу раз сражался с Фатуи. Он его достанет. Одна проблема — Чайльд не просто Фатуи. Они снова сталкиваются клинками. Рыча, Дилюк толкает меч на Чайльда, впечатывает ему кулак в грудь, они оба падают и катятся по земле. Чайльд оказывается снизу, зажатый тяжёлым двуручником у самого горла — и, признавая поражение, мягко смеётся. Сердце Дилюка стучит где-то в его глотке. — Значит, все твои наводки были ложными? — цедит он Чайльду в лицо. — Просто отвлекал внимание? — Наводки были настоящими. Не знаю, заметил ли ты, — его кадык дёргается о лезвие, но Чайльд будто не замечает, — но лично я не горю желанием тебя убивать. Дилюк смотрит прямо ему в глаза. Он смотрел в них тысячу раз — обычно яркие синие, сейчас, в тусклом свете луны над их головами, они кажутся такими же глубокими, как океанское дно. И, несмотря на то, что одного движения Дилюку хватит, чтобы лишить жизни ещё одного Фатуи, в этих глазах плещется только веселье. Пополам с восхищением. — Но если для того, чтобы мы с тобой наконец сразились, мне придётся выполнить приказ Предвестников, — беспечно усмехается Чайльд, — я могу и пересмотреть свои приоритеты. В голове Дилюка всё рациональное и нет вопит: убей его. Дилюк только молча убирает меч от чужого горла. Под лезвием на кадыке багровеет крупная капля крови. Чайльд вытирает её перчаткой, с усилием садится на колени. — Поднимайся, Фатуи, — цедит Дилюк. — Убью тебя в другой раз. — Тарталья, — спокойно произносит тот. — Что? Чайльд и вправду встаёт на ноги. Ничто в нём, кроме взъерошенного вида и напряжённой позы — не доверяешь до конца, да? — не выдаёт того, что только что его едва не убили. — Тарталья, — улыбается он. — Раз тебе не по душе мой титул, может, попробуешь так? Дилюк бормочет себе под нос невнятное «О Архонты». В голове у него всё ещё гулко стучит что-то, что, наверное, должно быть сердечным ритмом, это дополняют рвущие его на части противоречия, адреналин от вспыхнувшей битвы, смешавшийся в одно непонятное месиво спектр эмоций, которые вызывает у него вот этот вот. Дилюк и правда не знает, какого чёрта. — В другой раз, Фатуи, — усмехается он, в точности копируя издевательскую манеру самого Чайльда, — обязательно. Он уже отворачивается, от всей души желая поставить точку на сегодняшней ночи и обдумать собственное положение в тишине, но на его плечо вдруг ложится обтянутая перчаткой рука. Чайльд в два шага оказывается рядом, разворачивает его к себе, улыбается всё так же непринуждённо. — Может, нужны ещё доказательства? Его тихий смешок становится последним, что слышит Дилюк перед тем, как всё перекрывает стук собственного сердца. Потому что Чайльд его целует. Ещё одно неприятное открытие, как-то медленно фиксирует Дилюк: Чайльд целуется так же, как дерётся, уверенно и напористо. Его перехваченное дыхание оседает на губах Дилюка, его собственные сбитые в кровь губы отдаются на языке солоноватым привкусом. Дилюку хватает одной долгой секунды, чтобы хотя бы понять, что происходит. А когда он понимает, становится уже поздно. Чайльд порывисто отстраняется, делает шаг назад, напряжённый, как натянутая струна — будто готовый к тому, что Дилюк набросится на него снова. Дилюк медленно облизывает пересохшие губы. — У тебя, Тарталья, — кривится в усмешке, — странные способы доказывать нежелание кого-то убивать. Вкус чужой крови всё ещё мешается на языке. Оказывается, это здорово тормозит способность думать. Чайльд ерошит волосы. Его глаза горят каким-то непонятным азартом. — Зато теперь ты знаешь обо мне немного больше. Ну что, — он протягивает Дилюку руку, которой совсем недавно сжимал его плечо, — веришь мне или вернёмся к тому месту, где ты пытался меня убить? Его руку Дилюк игнорирует. Собственную вскипевшую в жилах кровь тоже. — Не дождёшься, — отрезает он, отворачиваясь. — Уходим. — Уходим, — будто с сожалением соглашается Чайльд. — И никогда не говорим об этом. — И никогда не говорим об этом. Его покладистость сбивает Дилюка с толку. Он позволяет себе неосторожный взгляд за плечо: Чайльд снова проводит пальцами по шее, стирая кровь, усмехается так, будто задумал план по захвату всего Тейвата, не меньше. Дилюк на мгновение задерживает взгляд на его губах, затем берёт себя в руки и снова отворачивается. Подставить ему спину — самое неосторожное, что мог бы сделать Дилюк после слов Чайльда, но- — Рагнвиндр. Бездна его забери. — Что? Дилюк поворачивает голову. Чайльд сжимает пальцы в кулак и остро ему усмехается: — В следующий раз не надейся, что так легко меня одолеешь. Если это снова соревнование на самую гаденькую ухмылку, Дилюк даже не будет пытаться взять первое место. — В следующий раз попробуй действительно сражаться, — советует он. Итак, давайте запишем: Дилюк действительно ненавидит Чайльда. Но, кажется, эта ненависть из разряда тех, что опрометчиво зашли слишком далеко.