Я буду любить тебя вечно, Ты мне всегда будешь нравиться, пока я живу Ты будешь моим ребенком.
Пока Изуку рос, рос и рос, она пела эту песню, чтобы он засыпал каждую ночь, тихую колыбельную и обещание, что это была любовь, которую она никогда не отпустит. В конце концов, он стал малышом, ходил вокруг и открывал для себя мир совершенно по-новому, и слишком большой, чтобы его можно было держать на руках и укачивать, чтобы спать по ночам. Она перестала петь ему эту песню, но все еще пела ее в своем сердце, чтобы напомнить себе об обещании, которое она дала вслух, и об обещании, которое она дала, приведя его в этот мир. Она вспомнила, как это слово слетело с губ доктора, когда ее мир рухнул, когда она поняла, что ее ребенок никогда не сможет жить мечтой, которую он так отчаянно желал. Она вспомнила, как он смотрел свое любимое видео "Всемогущий" и со слезами на глазах повернулся к ней, чтобы спросить, сможет ли он когда-нибудь достичь своей мечты. В тот момент все, о чем она могла думать, это извиниться перед своим ребенком, потому что в глубине души она знала, что ответ на этот вопрос будет отрицательным и что она ничего не сможет сделать и изменить это. В ту ночь, после того как Изуку выплакался, она отнесла его в комнату, напевая ему эту песню и уложила в постель. Вскоре после этого ее мужу пришлось уехать в командировку (несмотря на то, что она умоляла его остаться, хотя бы для того, чтобы помочь ей утешить их новоиспеченного ребенка без причуды) и смотреть, как плачет ее ребенок, когда она сказала ему, что, зная снова, она ничего не может сделать, чтобы изменить это. Поздно ночью, когда сын уже спал, она проскользнула в его комнату и тихонько запела песню, гладя его по волосам. Она стала чем-то вроде ритуала для нее, подтверждая свое обещание, когда ее сын приходил домой с ожогами или ссадинами или порезами, которые она все время забинтовалала. Однажды, когда он пришел домой, глядя, как свет покинул его глаза, когда он сказал ей, что он не хочет быть героем больше. Наконец открыв свои уши к тому, что весь остальной мир (как и она) должен был сказать о нем. Она была в восторге, когда увидела, что он снова оживился, стал другим, но все еще таким же решительным, как всегда, заводил друзей из своей новой школы, встречался с ними и жил жизнью, которую, как она думала, он никогда не получит после того рокового визита доктора. Хисаши даже возвращается, и она думает, всего на мгновение, что они станут нормальной семьей. Но потом Изуку возвращается домой, весь в грязи из парка, а Хисаши нет, и она понимает, что нормальные и счастливые дни никогда не были в их семье. В ту ночь она входит в комнату сына и тихо повторяет свое обещание, свою клятву, свою мантру. Позже она снова войдет в комнату сына, чтобы убрать ее, и найдет блокнот, полный планов по уничтожению, убийству, увечьям и пыткам стольких героев, и позвонит в полицию, беспокоясь, что кто-то там может попытаться причинить вред ее ребенку. Они говорят ей, чтобы она присмотрела ноутбук, который всегда есть у ее ребенка, и подождала, пока он его где-нибудь оставит. Она послушно сдает его, и второй раз в жизни ее мир рушится. Они арестовывают ее сына, и все Инко может думать о том, как протестующие скандируют вокруг ее дома ночь за ночью, устойчивый ритм, который был бы почти утешительным, если бы не предмет разговора, когда она лежит без сна в своей полупустой постели, где она ошиблась. Неужели она недостаточно любит его? Что она могла сделать? Она невольно вспоминает, как много лет назад сын просил ее дать ему надежду, а она взамен предлагала ему только отчаяние. То, как она игнорировала его ожоги и царапины в пользу притворства, что их мир был в порядке, то, как она смеялась над возвращением Хисаши, как способ поддерживать ту же самую ложь — ложь не для того, чтобы защитить счастье Изуку, но ложь, чтобы поддержать ее собственную фантазию. Ложь, чтобы ей не пришлось столкнуться с суровой, неумолимой реальностью Изуку. Инко любит своего сына. Она любит его всем сердцем, она хочет, чтобы он был в безопасности, она отчаянно хочет защитить его от мира, который, как она знала — глубоко внутри, через ложь— хотел причинить ему боль. Но была ли она там? Защищала ли она его или просто защищала себя от реальности в которой не могла? Инко стояла на развилке дорог, где она могла защитить себя от защиты своего сына и продолжать жить своей жизнью — сказать правду, что она не знала, и сказать, что она не хотела и не имела никакого отношения к альтернативному эго своего сына, которое терроризировало героев, которых он боготворил в детстве. Она может быть в безопасности и даже счастливее, чем сейчас. Или. Или она могла бы присоединиться к своему сыну, каким-то образом вытащить его из тюрьмы и защитить его и его мечты так, как он так отчаянно нуждался в этом как десять лет назад, и нуждался в каждом шаге на этом пути, пока он даже не перестал беспокоиться о том, чтобы попросить ее. Глядя в потолок, она снова запела свою мантру, надеясь, что где бы он ни был, он знает, что она говорит ему , что любит его.Я буду любить тебя вечно, Ты мне всегда будешь нравиться,пока я живу Ты будешь моим ребенком.
Она любила своего сына и поклялась делать это всегда, а не только тогда, когда он был на правильной стороне закона. В этот момент она поняла, что, какие бы шаги она ни предприняла дальше, она поможет своему сыну дотянуться до звезд, вместо того чтобы тянуть его обратно к Земле. Она повернулась и потянулась за телефоном, охотясь за кровожадной юридической акулой, чтобы вытащить своего сына из горячей воды, в которой он оказался.