Один день в декабре

      Низкое зимнее небо всё хмурилось, бугрились тяжёлые тучи, грозясь разразиться метелью и сковать Москву на ближайшие пару дней снежными заносами; люди, плотнее запахнув пальто, спешили по домам. Снег падал, укрывая город толстым пуховым одеялом.       Финист отошёл от окна Ваниной квартиры в Москва-Сити. Чудно́ ему было это всё. Чудно́, чуждо и непонятно. Так же, как Ване Белогорье несколько лет назад. Эти высокие дома, что, кажется, проткнут верхушкой небо, железные повозки без лошадей, говорящая коробка с картинками («Телевизор», — объяснял Ваня), э-ле-ктри-че-ство, странная одежда и много что ещё. Но близкое и знакомое (родное?) здесь тоже было — сам Ваня, собственно.       Когда Муромец предложил Финисту посмотреть свой мир, тот сначала хотел отказаться (в самом деле, ну зачем оно ему?), но Ваня, явно смущаясь, сказал:       — Мне бы хотелось, чтобы ты увидел, откуда я. Мы же… друзья?       Отказать после такого не было решительно никаких сил.       — Хорошо.       — Ну, здорово! — просветлел лицом богатырь и хлопнул Финиста по плечу.       Одел его в синие тесные портки — джин-сы, тёплую вязаную рубаху — сви-тер и странного вида шубу — пу-хо-вик.       — Вот теперь ты готов покорять столицу! — заулыбался, довольный проделанной работой Ваня. — Думаю, сначала на Красную площадь пойдём, кинешь монетку на нулевом километре.       Кладенец перенёс их на одну из улочек Москвы, откуда и началось путешествие. Ваня действительно первым делом привёл его на площадь с красного кирпича — самое сердце страны — и вручил монету. Финисту было странно и очень шумно — столько народу, да притом самого разного, он, кажется, не видел ещё никогда.       — Ну, что замер, кидай. За тобой уже очередь собралась, — пихнул Муромец его в плечо, поторапливая. — И не забудь загадать желание!       Сморгнув оцепенение, Сокол бросил монету. Постояли.       — Загадал?       — Угу, — кивнул в ответ как-то неуверенно — скорее всего, соврал.       С площади пошли в ближайший McDonald’s («Ты должен это попробовать!»); Финист фастфуд не оценил, но вот молочный коктейль «Клубничный» ему очень даже понравился, Ваня взял с собой парочку навынос. Они гуляли по городу, катались на трамвае, а когда ехали в кинотеатр — спустились в метро.       — Погружение должно быть полным, иначе ничего не поймёшь, не прочувствуешь, — смеялся Ваня, глядя на озадаченного Сокола. Правда, веселился он недолго — Финист умудрился потеряться на выходе из метро, на пешеходном переходе, хотя, казалось, самое сложное было уже позади.       — Да чтобы я!.. С тобой! Ещё когда-нибудь!.. Куда-то...! — шипел бледный Ваня, не прекращая трясти растерянного и напуганного ничуть не меньше (хоть в жизни в этом и не признается) Финиста. Нашёлся Финист на две улицы выше — сидел на лавке, опустив голову. — Ты хоть представляешь, что я понадумать себе успел?! — Сильно хотелось ударить, чтобы понял, запомнил и не делал так больше никогда.       Позже, немного успокоившись и придя в себя, Ваня почувствовал укол совести: накинулся на человека, хотя сам, по сути, и виноват. Лучше следить надо было.       — Ты это… Прости, что накричал… Я испугался просто, — улыбнулся несмело, по-медвежьи неловко обняв.       — Ничего… — потерянно отозвался Финист, выдохнув — напряжение медленно отпускало. — Ты тоже меня прости.       В кино они всё-таки попали, правда уже поздним вечером, на предпоследний сеанс только что вышедшего голливудского боевика. Погони, драки, взрывы, приключения — всего было в избытке; в общем, охочему до геройства Финисту понравилось. Ваня внутренне ликовал.       — Нет, ну, погони, конечно, были зачётные, согласись! А вот финальная драка — туфта! Ты видел, как он их раскидал-то? Один — и столько народу! Нереально! — делился Муромец впечатлениями, когда вышли из кинотеатра. — Как будто усилику у Яги спёр!       — Прям как ты? — хрюкнул от смеха Финист.       — Эй! — Ваня с явным удовольствием пихнул Сокола в бок, всё же рассмеявшись. — Пингвин!       Погода стояла чудесная — ветер утих, стало теплее, из-за туч показалась бледная городская луна, в воздухе кружили большие снежинки, создавая сказочное новогоднее настроение. Хотелось бегать, играть и дурачиться как в детстве; слепить снеговика, скатиться с большой горы на картонке, закидать какого-нибудь нерасторопного мальчишку снежками и обязательно лизнуть гигантскую сосульку, будто эскимо.       Движимый нахлынувшим на него ребячеством, Ваня зачерпнул полные ладони снега, слепил крупный снежок и кинул в зазевавшегося Финиста, угодив тому в плечо. И ещё один. И ещё.       — Ванюша, это война? — серьёзно уточнил Сокол, отряхиваясь, еле сдерживая рвущуюся на губы улыбку.       — Война, — согласился тот, кинул очередной снежок и сорвался с места — времени у него было немного.       — Ну, тогда держись, богатырь! — оскалился-улыбнулся Финист, бросаясь в погоню.       Гонялись они долго. Дурачась, громко смеясь — распугивая народ — и валяя друг друга в снегу — устраивая спарринги; пока не вымокли и не окоченели чуть более, чем полностью, от холода не чувствуя ни рук, ни ног. Домой в Москва-Сити (решили заночевать в Иномирьи, а с утра уже, позавтракав, в Белогорье махнуть) поехали на такси. При виде двух комков снега на ножках таксист скривился, как от зубной боли, и отказался было везти, но короткое «Я доплачу» и хрусткая светло-зелёная купюра заставили его передумать.       — А вот и моя избушка на курьих ножках, — хохотнул Ваня, впуская Финиста в квартиру на энном этаже небоскрёба. — Проходи, располагайся, чувствуй себя как дома. Вещи можешь кинуть прямо здесь, Галя потом уберёт. Ну, как тебе? — он остановился в дверном проёме комнаты, сверкая белозубой улыбкой. Ему по-детски очень хотелось произвести на Финиста впечатление. — Нравится?       — Ох, и чудесато же у тебя, Ванюша! Во всём Белогорье диковин таких не сыскать, — Финист ткнул пальцем в большую чёрную плазму, висящую на стене, и отшатнулся, когда та заработала.       — Тише, богатырь! В этом доме ничто не несёт угрозы, — вскинул Ваня руки ладонями вверх в жесте успокоения. — Это телевизор. Аналог блюдечка с голубой каёмочкой. Знаешь, большое такое блюдечко… XXL. Ты лучше пока сними мокрое, а то простынешь ещё. А я тебе горячую ванну наберу, о’кей? Я сейчас. — И ушёл.       Где-то в недрах квартиры и правда зашумела вода. Финист принялся раздеваться, скидывая мокрое, как и говорил Ваня, прямо на пол.       Ванная его поразила, он никогда ещё не видел ничего подобного: большая купель с горячей водой — и без печки! — благоухающая лесным ягодным духом, с пиками самых настоящих мягких облаков.       — Это пена для ванны. Расслабляет, — пояснил Ваня, занеся одежду — мягкие домашние штаны в клетку и серую футболку с коротким рукавом. — Смотри не ешь её только, — уточнил на всякий случай.       Финист вышел спустя час, распаренный и разомлевший, он выглядел до неприличия довольным жизнью и собой. Не удержавшись, Ваня фыркнул.       — Вкусил плоды цивилизации, ихтиандр?       — Ванюша-а-а, это сказка, — широко зевнул и потянулся Сокол, присаживаясь рядом на диван.       — Вот-вот. Теперь моя очередь. Держи пульт от телевизора, развлекайся и ни в чём, как говорится, себе не отказывай.       Показав, как пользоваться «блюдечком», Муромец со спокойной душой закрылся в ванной — на ближайший час-полтора Финист занят, а это значит, что пришло время подумать о себе.              

* * *

             В квартире было тихо. Подозрительно тихо, учитывая, что в ней находился не обделённый богатырской силой технофоб. Ваня с опаской заглянул в гостиную.       — Финист, у тебя всё… — он не договорил. Сокол сидел, растерянный, уставившись немигающим взглядом в экран телевизора, где шла заключительная сцена «Горбатой горы».       — Финист, эй, Финист, очнись, — мягко потряс его за плечо Ваня, сев рядом.       — А? — отозвался тот не сразу, повернулся к Муромцу и потерянно посмотрев на него, спросил: — Ванюша… скажи мне, а это… что?       — Эммм… Ну, видишь ли… — начал Ваня, лихорадочно подбирая слова. — Мир — любой из существующих — это удивительно многогранная штука… В нём много всякого странного, непонятного и интересного, того, чего мы не знаем или не можем объяснить. Это касается не только каких-то явлений природы, магии, но и самого человека, как существа в принципе. Не могу сказать, знают ли о таком в Белогорье (если честно, совсем в этом не уверен), но любовные отношения возможны не только между мужчиной и женщиной… Но и между молодцами, и между девицами. А иногда так бывает, что любы и те, и те. И это нормально. Понимаешь? Потому что никто не вправе решать за человека, кого ему любить.       Финист сидел, глубоко задумавшись, уйдя в себя и, кажется, совсем не слушал. Но, стоило Ване закончить, помолчав, спросил:       — И ты… правда так считаешь?       — Ну, конечно. Ты же знаешь, что Иванушка-дурачок совсем не умеет врать.       Сокол слабо улыбнулся. Долго молчал и практически не шевелился, обдумывая услышанное и что-то для себя решая. Ваня ему не мешал.       Потом он вдруг отмер, глянул странно своими синющими глазами на Муромца, будто кипятком ошпарил, разлепил пересохшие губы:       — Ванюш, прости меня, а?..       — За что?       — За это, — подался вперёд, прижался сухими обветренными губами к ивановым — влажным да мягким, как у девицы — на пару секунд, тот и понять толком ничего не успел. — Теперь можешь бить, — отстранился.       Справившись с оцепенением, Муромец и правда ухватил непослушными пальцами его за плечо, но не ударил, а притянул к себе ближе и замер в нескольких сантиметрах от лица, рассматривая.       — Дурак ты, — выдохнул. В голове у Вани помутилось.       В себя он пришёл от того, что Финист в руках дёрнулся и замер испуганной птицей; смотрел почти-беззащитно чернющими провалами расширившихся зрачков. Сердце в груди Сокола неистово грохотало.       — Всё… хорошо?       Едва заметно кивнув, тот рвано выдохнул-вдохнул, как перед прыжком в студёные воды Рось-реки, наклонился и снова прижался губами к губам; Ваня, посчитав это за разрешение, осмелел — лизнул, мягко прикусил за нижнюю в ответ, зарылся пальцами в короткие золотые кудри.       Спрашивать был ли Финист с мужчиной, глупо, решил он для себя. По всему выходит, что нет. «А хотел бы? — задался вопросом. — Всё-таки поцелуи — это дело одно, а постель — уже совсем другое».       — Финист… послушай… — заговорил в перерывах между поцелуями. — Скажи мне, как далеко ты хочешь зайти?.. Если вообще этого хочешь.       Сокол замер, расфокусированным хмельным взглядом уставившись на зацелованные Ванины губы, с трудом соображая, о чём ему говорят; облизнулся.       — Я… не знаю, — сознался честно. — Прежде и помыслить о таком не мог… Пока ты не появился на мою голову. Думал, хворь какая приключилась со мной, порчу кто навёл али проклятье какое.       Ваня аж задохнулся: «Что?.. Как?.. Финист… меня… ко мне… а я?.. я!»       — Ну ты и… страус, — нашёл он наконец внятные слова. И даже не удержался от шпильки. Все подколы, подначки и обидные слова Финиста разом обрели смысл.       — Прости… — повинно опустил голову Сокол, отодвигаясь и пряча взгляд. Столь непривычная краска стыда расцвела сейчас некрасивыми пунцовыми пятнами по всему лицу и шее.       — Что ты, Финист, так не весел, буйну голову повесил?       — А?       — Проехали, говорю. Забыли.       Ваня снова придвинулся к нему вплотную, мягко коснулся щеки, прося посмотреть на себя. Задумчиво провёл по губам большим пальцем, чуть оттянул нижнюю, подался вперёд и поцеловал; скользнул языком по нёбу, приглашая, полностью отдавая бразды правления в чужие руки — так Финисту будет привычнее.       …Они и не заметили, как уже лежали на диване и заполошно целовались. Вдруг, вспомнив что-то важное, Ваня отстранился, пихнул Финиста в плечо, чтобы тот слез и позволил встать, и исчез где-то в коридоре, бросив малопонятное:       — Сейчас вернусь.       Сидя на диване Финист ощущал, как внизу живота разливается знакомое зудящее возбуждение, накатывая жаркими тяжёлыми волнами, и думал о том, что сейчас произойдёт. Удушливое красное марево в голове немного рассеялось, и его начало потряхивать. Сейчас у них с Ваней будет что-то, о чём Сокол всю жизнь думал с брезгливым отвращением, если вообще думал. Всю жизнь — до появления в ней Вани Муромца.       Словно почувствовав, на пороге комнаты появился Ваня с баночкой крема в руках. Наверное, взгляд у Финиста был дикий, затравленный. Муромец подошёл, опустился перед ним на колени, заглядывая в глаза, взял за подбородок и спросил:       — Ты уверен?       Финист только молча закивал головой. Ваня начал раздеваться: стащил футболку через голову, сильнее растрепав копну и так непослушных волос, стянул в пару движений мягкие домашние спортивки. Сокол наблюдал за ним, с удивлением осознавая, что обнажённый мужчина — это красиво.       — Ну, а ты чего сидишь? Кого ждёшь? — усмехнулся Ваня, окинув взглядом полностью одетого Финиста.       — А… Да, сейчас… — И Сокол быстрыми, нервными движениями принялся раздеваться. Присев рядом, Муромец сначала мягко и невесомо коснулся губами его плеча, успокаивая.       — Хочешь, закрой глаза, если так станет проще, — зашептал, ведя рукой по груди, к животу и ниже, зачерпнув побольше крема накрыл пах: сжал, настойчиво поглаживая, пока под пальцами не начало крепнуть возбуждение. С губ Финиста сорвался тихий сдавленный вздох. Пару раз двинув рукой от основания к головке и поцеловав в загривок у линии роста волос, Ваня отстранился, с ногами забрался на диван и встал на четвереньки.       «Вспомнить бы теперь, как и что там делается», — короткий, но крайне бурный роман с танцовщиком балета у него был очень и очень давно. Прикрыв глаза, длинно вдохнув и медленно выдохнув через нос, зачерпнув добрую порцию густого крема, он сначала обвёл вход по кругу, а потом не спеша проник внутрь; через три-четыре движения толкнулся уже двумя пальцами до конца, проворачивая и раскрывая их «ножницами», добавил третий.       Финиста от подобной картины прошила дрожь, жаркая удушливая волна возбуждения накатила сильнее.       — Вань, а можно… я? — как со стороны услышал Сокол свой хриплый голос и похолодел от собственной смелости.       — Давай, — тот перевернулся на спину, широко расставил ноги и, притянув Финиста к себе, поцеловал.       Странно, но Соколу не было противно от того, что он делает. Совсем. Скорее, он боялся как-то навредить, сделать больно, и чуть было не пропустил момент, когда Ваня напрягся, выгнулся под ним, содрогнувшись, выдохнул нетерпеливое «Ха!».       Помедлив ещё немного, Финист подхватил его под бёдра привычным, давно знакомым движением — как хватал девиц в моменты подобной близости — и вошёл одним слитным движением на половину; замер, вглядываясь в лицо — больно али нет? Ваня застыл под ним, поперхнувшись на вдохе, крепче обхватил ногами талию и обнял за шею, приходя в себя.       — Эй, расслабься. Ни о чём не думай, доверься телу — оно само знает, что тебе нужно и как, — зашептал, коротко заполошно целуя в нос, брови, губы.       Финист кивнул, ткнулся в ответ неловким смазанным поцелуем, провёл руками вниз, в странно-волнующей ласке пересчитав рёбра; вышел почти на всю длину — и тут же подался обратно, начав двигаться, жадно всматриваясь в исказившееся эмоциями лицо.       «Красивый, — подумал, — красивее любой, самой распрекрасной девицы».       — Потрогай меня. Мне так нравятся твои руки. Я так хочу... — поймал Ваня руку Финиста за запястье и положил себе на член, закусив губу. Сокол осторожно коснулся чувствительной обнажённой кожи, ощущая подрагивающими пальцами, как пульсирует и сочится чужой член. Двинуть вдоль всей длины, поцеловать в шею, лизнуть и прикусить кадык, услышав долгий нутряной стон, от которого свело низ живота.       Ваня громко чертыхнулся, потянул Финиста за волосы на себя и поцеловал, до крови прикусив губу. Раскрасневшийся, тяжело поверхностно дыша, он цеплялся за плечи, царапал короткими ногтями, оставляя на бледной коже длинные красные полосы.       — Финист… Пожалуйста… — хрипло выдохнул, вздрагивая.       — Ванюша… Мой… — бормотал, сам не замечая, Сокол, до синяков стискивая чужие бёдра и резче двигаясь, ощущая скорую разрядку. Быстрее, быстрее — раз, два, три… не останавливаться — три движения, и Ваня выгнулся, едва ли не переломившись в пояснице, сжал Финиста внутри до чёрных мушек перед глазами, губы раскрылись в громком стоне, и на обоих накатила ревущая белая волна.              

* * *

             Финист отошёл от окна Ваниной квартиры в Москва-Сити. Чудно́ ему было это всё. Чудно́, чуждо и непонятно. Но близкое и знакомое, родное здесь тоже было — вот оно, растрёпанное и помятое со сна, бурча, варило себе второй капучино. А значит, этот мир всё-таки стоил того, чтобы постараться его принять.