Клекот твой вместо молитвы

И сам не свой я с этих пор, и плачут, плачут в небе чайки В тумане различит мой взор лишь очи цвета горечавки Ах, видеть бы мне глазами сокола, воздух бы мне на крыльях сокола В той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около Стань моей душою, птица, дай на время ветер в крылья Каждую ночь полет мне снится - холодные фьорды, миля за милей В горнице светлым-светло от расцветшего летнего утра. Слышен шум ярмарки: стук молота по колышкам палаток, крики торговцев, подгоняющих своих помощников, перезвон монист, ржание коней и лай собак. Проснувшись, Финист ловит рукой исчезающее тепло льняных простыней на месте, где только что спал Ваня, который теперь сидит на краю, свесив ноги. В напряженном росчерке плеч Финист угадывает дурные сны и придвигается ближе. Ерошит волосы, успокаивая, и, обняв поперек живота, прижимается щекой к лопатке. — Снова кошмары? — Финист, если б только мог, забрал бы всю Ванину боль и развеял по ветру, как лихой белогорский колдун, да только нет у него магии. Только кулаки пудовые, и чем они могут помочь? — Да, — Ваня откидывается ему на грудь и вздыхает. Обхватив руками, Финист баюкает его, напевая старую колыбельную, тихо, едва слышно. Слова не различить, они словно сокола клекот в высоте. Он трется носом о Ванину щеку, целует в висок, прикрывая глаза. Как донести до этого глупого, теперь уже трижды три сильного настоящего богатыря и правителя, что больше он не один? Светозар с Ягой только руками разводят да на травки успокаивающие кивают, а Финист уверен — снедает его Ваню чернота, спать не дает по ночам, а днем ползет следом неизгоняемой тенью. Чтобы ее победить свет нужен, слепящий, искренний. Такой, что пробежит по телу, выдернет все ядовитые нити и обратит в пыль. Ваня такой балагур порой. Шутит, колется, язвит. Вместо брони носит усмешку, тонкий кафтан из своего мира да чудную сумку с диковинной утварью замен оружия. И о помощи просить не умеет. И сердце его из-за доброты хрупкое, ранимое, словно яблонь цвет. Гроза налетит — оторвет с ветвей, понесет по ветру, опадут лепестки, золотящийся центр потускнеет, погаснет. И что ему, Финисту, делать? Ванина доброта — сила его, но Финист боится, что она же его и погибель. — Что тревожит тебя, люба мой? — Да не знаю, Финик, — прозвище заставляет коротко улыбнуться и прижаться щекой к щеке, а Ваня тем временем водит пальцами по выделенным сухожилиям привыкшей к мечу ладони. — Придет время, я ведь и тебя потеряю. — Всех нас однажды Мать — сыра земля примет, — говорит Финист, — не избежать этого. — Я отца нашел и тут же потерял, — продолжает Ваня. — Мать и того не знал. Василиса к своим ускакала в итоге, лягушка… я один вырос, научился ни к кому не прикипать, а тут люди, вроде, которые понимают и принимают, в сердце лезут. Ты так вообще все место заполнил, пернатый. Улетишь, — он кивает на окно, — и поминай как звали. Он порывается встать, но Финист тянет его на себя, тут же укладывая на спину и нависая сверху. — Я не улечу, — говорит он с горячностью, выделяя каждое слово, но по лицу видит: Ваня не верит. А может, не хочет верить. — Не улечу, глупый, слышишь? Ты мне, что солнце ясное, Ванюша. К тебе только стремиться могу. Ты воздух мне в крылья. Схватив рукою за шею, Ваня тянет его к себе и целует так, словно пьет, словно сейчас живицы в нем столь мало, не возьмет часть у Финиста, так задохнется. А тот перехватывает его ладонь и, переплетя пальцы, отдает все, что имеет. Ванина шея пахнет молоком, а Финиста — медовым разнотравьем. Ладони плывут по предплечьям, влага разгоряченной кожи впитывается в лен, губы мажут по губам, переходят на скулу, доходят до уха. Ваня скребет короткими ногтями по шее Финиста, пока тот устраивает его ногу у себя на бедре и прикусывает кожу за ухом. Внутри горячо, узко, и пульсация разбегается искрами костра по крови. Ваня и Финист теряются в близости. Спрядаются у прижатых друг к другу висков гречиха и пшеница их волос. В небесной лазури глаз Финиста отражается темный лесной мох Ваниных. Как вешние лучи рвутся в темную зимнюю чащобу, так свет одного гонит прочь тьму другого. Финист медленно двигается, ловит короткие стоны губами и утыкается лбом в лоб, держа любимое лицо в своих руках. Шепчет: — Рядом буду, всегда буду. Всегда. По животам течет смешанное семя. Крепко держась за запястья Финиста, Ваня кивает, принимая его обещание, и хрипловатым голосом вторит: — Всегда.