Мокона-сиделка

      Во рту было гадко, сухо и горячо, как в печке, а язык словно обернулся мелкой наждачной бумагой. Глаза тоже горели, пульсируя так, что хотелось их выдавить, если сами не вывалятся. Всё тело ломило, суставы скручивало узлами, а мышцы, обмякшие непослушными тряпицами, превратились в жидкий кисель.       Курогане попытался разодрать слипшиеся веки, и кое-как ему это удалось. Он сумел выцепить кусок картинки — мутной, двоящейся, не поддающейся восприятию и осмыслению. Разомкнул губы и хрипловатым, севшим до неузнаваемости голосом, которому сам поразился, спросил, заплетаясь таким же пересохшим, как и всё в глотке, языком:       — Где я? Что слу…? — договорить он не успел: ему попросту не дали этого сделать. Рядом с ним по длинной тумбочке прошествовало нечто белое, толстое и пушистое, волоча за собой таз с водой, переливающейся через края. Курогане не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что такое это было — Мокона, кому же еще здесь взяться? Да и других белых плюшевых зверей Курогане не знал.       — Лежи-лежи! Не двигайся! — объявила она подозрительно фаевским голосом, спрыгнув на подушку, деловито устроилась прямо на щеке Курогане — пользовалась, гадина, тем, что ее спихнуть не могут, — и, старательно выжимая какую-то белую тряпицу, водрузила ее бедолаге на лоб. Хорошо водрузила, захватив глаза и лишив таким образом половины обзора.       — Эй! — вяло возмутился Курогане, ненавидя собственный непослушный язык. — Эй, что со мной?       — Тебя подкосил здешний вирус, — ответил ему голос Фая, топчась по лицу пушистыми лапами. — Ребята отправились за лекарствами, а я остался ухаживать за тобой! — не выдержав, тщеславное создание прекратило паясничать и закончило уже привычным моконовским писком: — Самая лучшая в мире сиделка, всеобщий идол Мокона, не даст тебе погибнуть!       — Да, вот с тобой-то я точно загнусь, плюшевый пончик, — беззлобно проворчал Курогане и тут же потребовал: — А ну, слезь с меня!       — Я грелка! — похоже, оно всерьез решило, что спасает его. — Мокона — грелка!       — Ага, только грей ноги, а не голову! Она и так как в аду! — слабо рявкнул Курогане и кое-как поднял руку, хватая новоиспеченную грелку за хвост и зашвыривая куда-то в изножье кровати.       Усилия, затраченные на эти нехитрые действия, по трудоемкости были соизмеримы доставке мамонта через горный перевал в обитель нелюдимого отшельника.       И как же это его так угораздило? Пока Мокона, поерзав, послушно свернулась в ногах, щекоча мягким мехом стопы, Курогане попытался припомнить.       Этот новый мир сразу показался ему странным и неприятным. Люди, перемещающиеся по городу исключительно в белых намордниках, громадные плакаты и баннеры во всю стену многоэтажных домов, кричащие о новом страшном вирусе и требующие непременного ношения гражданами защитной маски.       Пока отыскали захудалую гостиницу, сбыв с рук в облюбованном нелегальными торговцами переулке старую одежду, пока нашли наконец эти чертовы маски, видать, оказалось уже слишком поздно. Курогане, как самый невезучий, надышался.       Или как самый слабый?       Эта мысль уязвила, и Курогане с закипающей злостью почувствовал, что жар на щеках усиливается от праведного возмущения.       И почему это должен был оказаться именно он? Не Фай и даже не Сакура — малахольные, хилые создания: кожа да кости, какие-то там перья, небо просвечивает. Но нет, свалился, подкошенный туземной заразой, почему-то именно он, выносливый, тренированный ниндзя страны Сува, гордость своего клана.       Пока «гордость клана» занималась самокопанием, Мокона, посчитав обязанности грелки частично выполненными, поднялась и с важным видом прошествовала к тумбочке. Курогане мимоходом успел заметить белоснежную стерильную мини-повязочку, почти неразличимую на такой же белой шерстке.       — Фай оставил мне подробные указания, как тебя лечить, Курогане! — объявила мелкая бестия, подхватив с поверхности, где ютились, потесненные тазиком, колбочки и флаконы с микстурами и порошками, исписанный аккуратным мелким почерком листок бумаги, выдранный из какой-то записной книжки.       Фай, значит?       Перед внутренним взором Курогане возникло улыбчивое лицо, жмурящиеся в довольстве глаза, легкое лукавство в уголках губ, не предвещающее ничего хорошего…       Предчувствие его не подвело — Мокона, внимательно изучив листок, мелькнувший перед лицом Курогане подозрительно знакомыми кошачье-щенячьими мордами, выведенными по уголкам черным грифелем, объявила:       — А сейчас мы будем принимать лекарства, Куро-пу-у! — голосом Фая, конечно же. Курогане подумалось, что хитрый паршивец, должно быть, втайне лелеял надежду лично поизмываться над павшим жертвой проклятой простуды товарищем, да не сумел, будучи вынужденным отправиться за лекарствами.       Зато Мокона, его заместитель, справлялась на все сто. Она топталась по столику, повернувшись к Курогане своим пухлым задом и загородив весь обзор так, что ее манипуляции не были ему видны.       Что она там делала — подкошенный вирусом ниндзя не знал, но, вслушиваясь в легкомысленную песенку, напеваемую зверьем себе под нос, с каждой секундой всё отчетливее понимал, что не хочет пить эти лекарства.       «Порошочки разведет и микстурку не забудет, лечим-лечим Куро-пу-у, Моко-тян полезной будет!».       Это всё еще было ничего, самое страшное случилось дальше.       — Десять капель на стакан… ой, немножко больше вышло, — Мокона, задумчиво почесав за ворсистым ухом, на миг призадумалась, а затем жизнерадостно махнула лапой. — Это ничего страшного, Курогане у нас большой, значит, и дозировка должна быть больше, чем для обычного человека! Тут еще уколы…       Курогане насторожился.       — Но я совсем не умею делать уколы… — бело-розовые уши повисли, выражая крайнюю степень отчаяния. — К тому же, это ведь ужасно больно! Только представлю, как тонкая острая игла вонзается в кожу — аж дрожь берет!       Курогане был с ней целиком и полностью согласен. Большей частью потому, что сам процесс в исполнении телепортирующего пончика казался ему унизительным. Голова раскалывалась на части, взрываясь изнутри каждую секунду, и говорить он не мог — сил хватало лишь на то, чтобы смиренно слушать.       — Решено: не буду делать уколы!       Курогане приободрился.       — Просто добавлю всё в стакан. В конце концов, так или иначе, оно попадет в его тело!       Когда Мокона, изготовив термоядерную смесь микстур, порошков, назальных капель, растворов для инъекций и таблеток, обернулась к больному с наполненным до краев стаканом в коротеньких лапках, Курогане в ужасе уставился на безумного алхимика и крепко стиснул зубы, готовясь сражаться до последнего, лишь бы не пришлось пить эту отраву.       Содержимое было нежно-розового цвета — очевидно, такую гамму давал сироп от кашля. В нем, растворяясь белыми и желтыми мутноватыми разводами, плавали пилюли, постепенно доводя смертоносное зелье до предельно токсичной консистенции.       Курогане отрицательно мотнул головой, выражая таким образом категорический отказ. Мокона подступила еще на полшага.       Курогане понимал, что достаточно раскрыть рот, как сверхскоростное зверье воспользуется ситуацией и вольет туда ядовитую дрянь. Не стоило недооценивать белого пушистика, мечник не раз имел возможность убедиться, что реакции и скорости тому не занимать. Сил оттолкнуть, чтобы радиоактивное снадобье пролилось, не было ни крупицы: все их остатки ушли, когда швырял Мокону-грелку себе в ноги, и сейчас Курогане чувствовал себя живым трупом, способным только лежать и ничего более.       Глядя на Мокону, и так и этак пытающуюся подступиться к пациенту, можно было даже проникнуться к ней жалостью. Белый пончик-лекарь казался растерянным и расстроенным, изо всех сил стараясь выполнить указания Фая и исцелить их товарища. Да только вот тот никак не желал исцеляться, страшно вращая глазами и отчаянно мотая головой.       — Курогане… что с тобой? Ты в бреду? — запаниковала Мокона. — Курогане, ответь хоть что-нибудь! Он умирает, что же делать? Он умирает, а я совсем не знаю, как помочь!       — Да не умираю я! — рявкнул Курогане, вконец измотанный этой пыткой лекарствами.       Тут-то его и подкараулил проклятый стакан: стекло прижалось к губам, а тошнотворное содержимое хлынуло в горло, обжигая и без того воспаленные стенки.       Давясь, Курогане попытался выплюнуть опасное снадобье, поперхнулся, задохнулся, закашлялся и титаническим усилием рухнул на бок, свесившись с кровати, где его чуть не вывернуло.       Где-то на заднем плане фоном доносился встревоженный голос Моконы:       «Держись, Курогане, только не умирай, прошу тебя!».       Кое-как откашлявшись, выплюнув половину шарлатанского зелья на пол и мысленно пообещав себе устроить Фаю порядочную взбучку, как только поправится, Курогане перевернулся на спину и, тяжело дыша, уставился в потолок. Грудь ходила ходуном, от каждого вдоха вздымаясь куда больше, чем на положенные человеку пять литров. Судя по тому, что он смог пережить эту пытку, умирать его тело явно не собиралось.       — С ума сошла?! — рявкнул он, яростно косясь на Мокону. — Ты же сама едва меня не убила!       — Курогане всё еще бредит, — опечалилась зверушка. И тут же просияла: — Но ничего, теперь он непременно пойдет на поправку, после того, как выпил лекарства! А теперь поспи, Курогане! Мокона пойдет, приготовит тебе покушать, сварит кашку!       «Еще и покушать», — с ужасом подумал Курогане, озираясь по сторонам в поисках выхода из комнаты. Бегство в этой ситуации представлялось ему единственно возможным путем к спасению.       Белый пуфик, напевая, выкатился из комнаты, а Курогане попробовал привстать, сползти, съехать с кровати, но потерпел в этом полное фиаско. Все оставшиеся силы ушли на то, чтобы избавиться от чудовищной смеси лекарств, и теперь усталость придавила гранитной глыбой. Мышцы и суставы окончательно ему изменили, полыхая огнем и мучительно поднывая с каждой новой попыткой пошевелиться.       Глаза его смежил сон, и Курогане провалился в забытье, плавая в зыбком подобии дремы, на грани бреда и реальности.       Когда он очнулся, жар спал — то ли лекарства все-таки подействовали, хоть и были применены отчасти не по назначению, то ли сон помог восстановить силы. Зато в желудке связался тяжелый узел, точно проглотил пригоршню камней. Нездоровое урчание отзывалось резью, и в этот момент, как назло, в дверях явился его мучитель с подносом, увенчанным дымящейся пиалой — наверное, с той самой обещанной кашкой.       У Курогане дернулся глаз, едва он завидел приближающееся белое пятно.       К слову, перед глазами у него всё плыло, двоилось и троилось, и Моконы, поражая воображение, множились, заставляя трепетать перед этим милейшим инквизитором.       — Курогане, Мокона принесла тебе покушать! — объявили они, словно это и так не было очевидно.       — Да, что там еще? — страдальчески отозвался тот, надеясь, что кашу она готовила иным способом, чем свое чудо-снадобье.       Белые шарики в огромном множестве запрыгнули на постель, мастерски — навострились за время работы в кафе — удерживая свою ношу на весу. Приземлились Курогане на грудь, опустили поднос на одеяло, зачерпнули ложкой клейкое месиво.       Курогане принюхался, но нос заложило напрочь, а положенные ему капли от насморка были вылиты в тот кошмарный стакан. В конце концов ему даже толком не удавалось разглядеть, из чего состояло приготовленное Моконой блюдо, да и большого выбора тоже не оставалось: впихнет ведь даже ценой чьей-нибудь жизни.       — Открой рот, Куро-тян! — очень ласково попросили пушистики, синхронно поднося ложки к его губам. — Мокона тебя накормит!       — Черт с тобой, корми… — Курогане смиренно разомкнул губы, позволяя обжигающей массе попасть на язык. Задумчиво пожевал, пока не понял, что часть его вкусовых рецепторов отшибло. Кашица на вкус казалась солоновато-сладкой и какой-то… неправильной.       — Что это? — проглотив одну ложку и тут же получив вторую, поинтересовался он.       — Вкусно, да? — обрадовались моконы, лучась неземным светом, как сестры милосердия. — Кашка с курочкой…       Курогане было воодушевился, но горе-сиделка оставалась верна себе. До самого конца.       — …И медом, — завершила она, впихивая ложку так глубоко, что рефлекторно пришлось проглотить.       И в этот момент, погружаясь в пучины отчаяния, Курогане вдруг понял, как он может спастись. Его осенило, на него снизошло озарение, границы его сознания расширились, открывая новые горизонты.       Ему просто нужно было куда-нибудь отправить это создание, желательно — до самого вечера. Надо было только придумать правдоподобную причину.       Покашляв и помотав головой, чтобы избежать новой порции каши, Курогане прокашлялся и вкрадчиво произнес:       — Мокона, ты можешь меня спасти.       Третья ложка достигла-таки его рта, отправившись в желудок, но эта жертва была оправдана — сиделка-надзиратель застыла, обратившись во внимание.       — Видишь ли… мне просто жизненно необходимо козье молоко. Настоящее, понимаешь? Прямо из-под козы…       «Только бы в этом городе не нашлось никаких коз!».       — Если ты мне его достанешь, уверен, я тут же исцелюсь, — вранье давалось со скрипом — куда уж ему до Фая, вот кто в этом мастер! — но Курогане давил из себя слова, понимая, что если так продолжится и дальше, то до вечера он точно не доживет.       — Мокона может спасти Курогане? — неверяще произнес зверек, обомлев. Обнадеженно пряднул ушами и подпрыгнул в воздух на добрых полметра. — Тогда Мокона немедленно отправится! Держись, Курогане, я обязательно тебе помогу! Но…       Она застыла, неуверенно поглядывая на тарелку с кашей.       — Я сам доем, — поспешно пообещал мечник, дрожащей рукой подхватывая посудину. — Очень вкусно, Мокона!       Несмотря ни на что, она ведь действительно старалась, готовя для него еду и суетясь с лекарствами. Не годилось ее обижать, к тому же, если Курогане не хотел, чтобы его праведные возмущения вновь сочли горячечным бредом, лучше было не спорить.       — Хорошо, Курогане! — убедившись, что тот способен держать в руках пиалу с ложкой, Мокона, на миг из мириад множащихся шариков вновь став одним белым кругляшом, спрыгнула с кровати и заторопилась к двери. Напоследок наказала: — Только не вздумай вставать, лежи и отдыхай! Я вернусь так быстро, как только смогу!       Когда дверь за ней закрылась, Курогане облегченно выдохнул и откинулся на спину. А после, превозмогая слабость и головокружение, злобно матерясь, из последних сил схватил с тумбочки листок с фаевскими указаниями, с трудом фокусируя зрение на расплывающихся буквах.       Вопреки его ожиданиям, там значилось несколько совершенно безобидных пунктов, часть из которых уже была старательно вычеркнута заботливой белой лапкой:       «1. Полечить.       2. Покормить.       3. Быть ласковым и заботливым с бедняжкой Куро-пу-у.       4. Поцеловать от меня для скорейшего выздоровления (только тсс, это наш маленький секрет!)       P. S. И не забывать менять холодный компресс!».       Далее следовали намалеванные кудесником звериные рожи, но Курогане уже отшвырнул бумаженцию прочь, без сил рухнув обратно на кровать.       «А поцеловать забыла, зараза», — почти удовлетворенно подумал он.       В конце концов, Фай и сам сможет это сделать, когда вернется.       Главное, чтобы только вернулся раньше, чем сияющая и победоносная Мокона, вооруженная бутылью с козьим молоком.