Несколько мгновений тишины

       В воздухе повис грустный аромат размокшей от росы коры дерева. Пахло солнцем, росой, распаренной от лучей, и сырой землей. Ветер занес со степи морозный запах свежей полыни и дикого фиалкового шалфея, сияющего на солнце алмазными крапинками росы. Холодá не щадят землю. Никто уже и не помнил запах августовского суховея: сейчас, осенью, приятно, почти до покалывания мерз нос.        Под серебряными ветвями деревьев прятался дом.        Тахомару блаженно выдохнул и потянулся, не желая открывать глаза и вставать. Сонная пелена застилала разум, приятно усыпляла, но прохлада дома заставляла поежиться и укрыться теплее, незаметно теснясь к теплой спине брата, совсем, как в детстве. Он улыбчиво пожал плечами и подполз к старшему, прячась от утренней прохлады. Хяккимару обязательно напомнил бы о том, что сам парень нарушил свое слово.        Тахомару старательно пытался уснуть, но он был на столько счастлив, что даже просто лежать и делать видимость сна доставляло ему неизмеримое удовольствие. Что могло быть лучше, чем отдохнуть в теплом доме под одеялом, будучи чистым и сытым после тяжелой первой битвы, из которой, казалось, никто живым не выйдет?        Когда он понял, что не сможет уснуть, открыл глаза и бездумно стал разглядывать ровную спину брата. Отчего-то ему жутко хотелось коснуться его, провести вдоль позвонка, очертить лопатки, кончиками пальцев выводя только ему известные узоры. Дрожащая рука с тонкими теплыми пальцами коснулась его спины. У Тахомару пропустило удар сердце, а старший продолжил спать. Младший с довольной улыбкой, как кот, наевшийся сметаны, едва прикасаясь к его спине через халат кимоно, настороженно провел рукой незамысловатым движением. — Если ты думаешь, что я ничего не чувствую, то ты ошибаешься. — прозвучал тихий голос без тени осуждения или какой-либо серьезности и чопорности. Но Тахомару все равно вздрогнул на равнодушное замечание брата и натянул одеяло на голову, так и не ответив ему. Хяккимару несколько минут лежал без движений, молча, и младший было подумал, что он снова уснул, но именно в тот момент, когда младший Дайго высунул из-под одеяла только нос, брат повернулся к нему. Его расслабленное лицо просветлело: перед Тахомару словно предстал другой человек и он, из-под одеяла глядя на него, расслабился, но не вылез по простой детской привычке, ведь так он чувствовал себя комфортнее. — Что интересного снилось? — не найдя, что спросить, поинтересовался Тахомару.        Старший с мечтательной отрешенностью взглянул в сторону, положив согнутую руку у локтя под голову. — Не знаю. Я никогда не видел снов. — Совсем не видел? — Тахомару удивленно вынырнул из-под одеяла с взъерошенными волосами. — Нет, не совсем. Только плохие видел. Часто. И сейчас. — Сегодня тебе тоже плохой сон приснился?        Хяккимару покачал головой. — Нет, на этот раз я спал спокойно. Это была если не лучшая, то самая спокойная ночь. — Тебе часто плохое мерещится? — Да. — Как ты не сошел с ума?        Хяккимару приподнял голову, все еще придерживая ее ладонью. — Некоторое время я действительно не мог спать. Потом из-за недосыпа, занимаясь какими-то делами, когда возможно, мне приходилось придерживать голову, привязав концы длинной ткани к окружающим предметам. — Изобретательный, — глумливо хихикнув, заметил парень, — и как, помогло? — Почти. Я хотя бы не засыпал, когда учился, а потом просто смирился. В конце концов — это же всего лишь сон. — Матушка приходила тебя утешать, когда было плохо? — бесстрастно спросил Тахомару, разглядывая свои руки.        Хяккимару сдвинул брови, а долгое молчание не могло не насторожить младшего. — Мы с ней не были так близки, как ты всегда думал. Она тряслась надо мной, скорее из побуждений сохранить мне жизнь из-за своего милосердия, прикрытого ложью, чем от искренних личных желаний.        Тахомару прикусил язык от неожиданности, когда подскочил. — Выходит, я преувеличивал?        Правда резанула по душе острым лезвием. Тахомару мог показаться себе мазохистом, но ему это жутко понравилось. — Ей были безразличны такие мелочи, как мои кошмары, душевные переживания и самобичевания. — Но она все равно… — Тахомару замер, забыв свои мысли. — Она же любит тебя больше всех на свете. — Она одержима мной. Тебе не рассказывали, почему?        Младший покачал головой, уставившись на брата с неким мрачным выражением. — Расскажи мне правду о нашей семье, Хяккимару. — требовательно произнес он.        Тахомару и раньше догадывался и подозревал о сомнительных происшествиях, но доселе никто не говорил с ним об этом, как и между собой. Для каждого в этом дворце прошлое погибло, никто о нем не говорил. Одна Нуи несла на себе груз вины и ответственности, медленно слетая с катушек. — Я сам не знаю этой правды. — попытался отвертеться парень, что отчасти это было правдой. — Ну, что знаешь скажи. Мне надоело жить шестнадцать с лишним лет и притворяться, что ничего не замечаю, как в детстве.        Хяккимару с трудом вздохнул и сел, скрестив руки на коленях. Младший Дайго был готов услышать все, что ему скажет брат, поверить каждому его слову, потому что ему незачем ему врать, но именно в это мгновение легкий стук в дверь потревожил их. Тахомару от злости хотел было кинуть в дверь что-то тяжелое, но мигом остыл. Показалась голова доктора. — Я услышал голоса и подумал, что вы уже проснулись. Не помешал? — приветливый голос Джукая успокоил и расположил парней, в то время как уставший и изнеможденный вид заставлял испытывать жалость и болезненное умиление, но никак не уважение.        Тахомару, как требует этикет и строгие правила дворца, быстро поднялся с кровати, выпрямился, как на тренировке, и заговорил механическим голосом. — Спасибо вам за проявленную добродетель к нам, одзичан*. Искренне благодарю вас. Что вы планируете делать с нами дальше?        Джукай вытер старые, зеленые от травы руки о свою одежду. Наверняка он вернулся совсем недавно со сбора трав, потому что выглядел уставшим и растрепанным. На его лице застыли тени задумчивости и серьезности. — Плохо дело.        Он потемнел лицом и как будто омрачился, глубоко задумываясь о чем-то. И если бы не вопрос Тахомару, который вывел его из транса, он так бы и стоял. — Когда я собирал лекарства, на меня напала огромная тварь. Да, беды за вами теперь по пятам следуют и чуют вас, где бы вы ни были.        Братья испуганно переглянулись. Сердце у Тахомару так и забилось, живот тошнотворно скрутило. В эту минуту он даже не думал о том, как он сумел отбиться. — Что это значит? — спросил старший, хотя ответ уже знал наверняка. — Вы ведете за собой эти существа. На смерть первого они словно объявили: «Время пошло, игра началась».        Долгое время они молчали. Хяккимару, до этого безучастно следя за их мимикой и диалогами, вздрогнул. — Что такое? — Тахомару обернулся к нему с озабоченным видом. — Снова началось? — Нет.        Хяккимару глубоко и осторожно вздохнул, задержал дыхание. — У меня созрел один план. — как бы невзначай бросил Джукай прежде, чем удалиться. — Он будет очень выгоден вам и тем самым я докажу себе, что еще хоть на что-то способен.        Кривая улыбка появилась на его усталом лице. Тахомару проводил его заинтересованным беспокойным взглядом и положил брату руку на плечо.        Как всегда хотел.        Как всегда мечтал.        На душе потеплело. — Что же за план? — Я расскажу вам о нем, когда сделаю лекарство для старшего сына Дайго и когда вы позавтракаете. Пока отдыхайте. — не оборачиваясь, ответил старый лекарь. — У нас же совсем нет времени. — пробормотал в пустоту Тахомару, хотя был услышан только братом.        Пытаясь скрыть на своем лице тени беспокойства и тревоги, он шумно тряхнул головой и последовал к выходу. У двери он остановился, обращаясь к старшему. — Ты идешь?        Хяккимару, настороженно глянув в окно, выпал из мыслей и ответил: — Иду.        После завтрака, весьма бедного, но лучшего, что сейчас могло быть, Джукай забрал Хяккимару, а младшему позволил, чтобы не скучал, прогуляться недалеко от дома. Тахомару сам поддержал его идею, потому что сидеть рядом с братом в душной комнате с запахами лекарств ему не хотелось вовсе.        Тахомару отыскал в доме свою катану, которую Джукай припрятал в безопасное место и, вопреки наставлениям, отправился гулять по лесу. Солнце поднялось еще недавно, но парню уже казалось, что скоро вечер. Бездумно разрезая катаной под своими ногами траву, он все дальше отходил от дома, иногда останавливался, прислушивался, оборачивался и шел дальше, как дикий волк-одиночка. Тахомару питал малейшую надежду на то, что он сможет найти Снежка в этом месте, хоть и вероятность этого была крайне мала. Также мала, как и вероятность того, что Хяккимару действительно излечится от болезни посредством лекарств и странно пахнущих трав такого же странного, но доброжелательного лекаря, живущего на отшибе в самоизоляции.        Младший успел подумать о Джукае только во время прогулки. Вряд ли его размышления дали бы хоть какие-то плоды, но и это уже лучше, чем просто плыть по течению в неизвестность. Тахомару с детства обладал редкой индивидуальной одаренностью в общении и обаянием, а также чувственностью по отношению к людям: расположить к себе человека ему не составляло труда. Вскоре парень понял, что если Джукай так заботливо отнесся к ним, то и бояться его не стоит. Две вещи он в нем не понимал: бескорыстное желание помочь и как возможно жить вдали от людей? Первое, может, Тахомару и поймет, но вот второе вряд ли.        Вернулся Тахомару, когда пища для размышлений вся истратилась. Сначала он не мог найти дорогу обратно, скептически вглядываясь в чащу деревьев, а затем вернулся по обрубленным им же опавшим веткам кустарников. Дом был мрачный, но нисколько не угнетал, а даже наоборот — от его мрака веяло уютом. Нетронутое никем место словно обволакивало покоем, и Тахомару точно знал, что бояться ему здесь нечего. Парень присел на крыльцо, желая побыть еще немного наедине с природой. — Ты не уходил далеко в чащу? — сзади «вырос» Джукай, настороженно интересуясь у парня новостями. В руках он держал доску, на которой составил целую гору разных «штуковин», название которых Тахомару не скажет ни одно определенно. Его знания ботаники ограничивались простым «одуванчик-ландыш». — Что это? — сделав вид, что не услышал, Тахомару перевел взгляд на разноцветную траву, которую раньше-то и не видел. — Это лекарственный сбор для твоего брата, растет только у болота. — с гордостью заявил он. — Я заварил их и сейчас настаиваю. На вкус они отвратительные, я скажу, но если твой брат действительно хочет выиграть для себя больше времени и излечиться, выбирать не приходится.        Тахомару слабо, но уверенно кивнул, не оборачиваясь. — Он на все пойдет. Думаешь, одзичан, мы оказались бы здесь, если бы он не захотел убить демонов ради своего тела?        Джукай опустил брови. — Твой брат очень серьезно настроен, а потому и верит всему, что ему предложат, если это касается его тела. Злые люди обязательно этим воспользуются, следи за ним и береги его.        Тахомару прыснул от смеха. Джукай не совсем понятно моргнул. — Да он же света белого не видел, как же, оставлю я его одного! Он моя карта, а я его компас: один без другого вроде как может, но когда вместе, всегда удобнее.        Джукай наградил его теплой отцовской улыбкой, и Тахомару смущенно замолчал. Что-то в его взгляде напомнило его матушку, то выражение, которое прежде у нее он не видел — живность в угасающих уставших глазах. С такой теплотой на него не смотрел даже отец. В глазах, которые еще способны веять теплом и заботой. Тахомару тут же понял, что зря, оказывается, за матерью носился, вымаливая у нее хоть каплю благодушия и любви. Не у того человека просил заботу и защиту. Джукай ничего не говорил и молча смотрел на него с почти отцовской гордостью. На простых проходимцев, спасенных накануне под утренней луной, так не смотрят. А затем он неспеша заговорил низким голосом. — Ты очень любишь своего брата. Ему повезло с тобой.        А затем, свободной рукой неловко потрепав его по и без того растрепанным волосам, вздохнул и отправился по делам. А Тахомару все еще чувствовал на своем затылке чужую, но такую родную, большую, тяжелую ладонь и тихо шмыгал носом.        Когда он окончательно усомнился в том, действительно ли любовь матери ему была нужна, он встал, тряхнул взъерошенными волосами и перешагнул за порог.        В чаще леса завопила дикая птица.        Хяккимару отдыхал в комнате. Тахомару сильно удивился, когда лекарь сказал, что дал ему принять лекарство, содержащее алкоголь. Поэтому старший, возможно, пьяный, но довольный спал и видел девятый сон. Младшему очень захотелось его разбудить и подразнить, но вопреки всем своим ожиданиям и большим планам на его счет, Джукай запретил ему беспокоить брата, аргументируя странным поведением в состоянии опьянения. Тахомару только отмахнулся с недовольным лицом, но не пошел: дождался, пока Джукай уйдет и засядет за свои лекарства. А затем, полный интриги и азарта, прошмыгнул в комнату к брату.        На первый взгляд Хяккимару спал, подложив ладони под щеку, как младенец, но сон его был чуток — Тахомару это знал, поэтому не стал сразу лезть к нему. Он прислушался к его дыханию, медленно подкравшись к его кровати, и, убедившись, что тот действительно спал, достал из-за пояса юкаты перо, найденное утром в лесу. По всей видимости, его обронила птица, и Тахомару, падкий на все необычные вещи, не смог не подобрать его. Он улыбнулся, предвкушая кошмарный сон брата, коим будет упиваться, пока его либо не заметит Джукай, либо не проснется сам Хяккимару и не наваляет ему. Тахомару поднес к его щеке перо, едва ощутимо провел до шеи, и когда тот забавно поморщился, убрал перо. Спрятавшись за изголовье кровати, он снова навис над его головой. — «Излишне осторожничаю?»        Парень, затаив дыхание, коснулся пером его открытой шеи, пощекотал несколько секунд, а когда понял, что дыхание брата перестало быть таким, каким раньше, запаниковал.        Его план провалился.        Перо взмыло к потолку, Тахомару от неожиданности едва не завопил, а Хяккимару, подобно дикому зверю, налетел на брата, как на олененка, и схватил его, затянув в кровать.             Тахомару чертыхнулся и подумал, что брат его убьет. Глаза старшего брата угрожающе сверкнули, словно Тахомару не позволил себе маленькую шалость, а убил всю его семью. — Дурак! Я испугался. — младший толкнул его в плечо, на что Хяккимару, резко подскочив, придавил его руки к кровати. — Ты чего это? Нет, прошу тебя, пожалуйста, не делай этого! Я никогда тебе не прощу! — Тахомару взмолился, как будто брат собирался убить его: одной рукой держа его запястья, чтобы не вырвался, Хяккимару мертвым взглядом глянул на него с ног до головы, а затем другой рукой провел по его торсу, мягким движением перемещаясь к ребрам. — Ты будешь отвратительным братом, если сделаешь это! В конце концов, я же не налетел на тебя. Ты знаешь, как я ненавижу это! Ну все, хватит, отпусти! Ну прости! Я все вытерплю, но только не щекотка!        Равнодушным взглядом наблюдая, как «жертва» извивается перед ним, Хяккимару даже не улыбнулся, не съязвил или не отругал; он, растягивая время, трогал его тело. — Последний раз прошу, в следующий раз я вырвусь, дам тебе по зубам и убегу! — перешел на угрозы Тахомару, когда понял, что мольбы на хладнокровного брата не подействуют. — Сам заявился ко мне, пока я спал, и подшучивал надо мной, а теперь еще и угрожаешь. Нисколько не стыдно? — заговорил, наконец, Хяккимару, но без тени намека на злость или недовольство. — Нет! — довольно оскалившись, хохотнул младший. — Тогда и мне будет не о чем сожалеть.        Тахомару в ту же секунду изобразил умоляющий взгляд и залепетал что-то, но Хяккимару, в глубине души довольный своей местью, резко переместил свои руки, выпустив запястья Тахомару, на его бока и живот и принялся щекотать его. Младший, отталкивая его и скрывая смех, чтобы Джукай не понял, что он все-таки его разбудил, всеми силами старался не засмеяться и выскользнуть, но Хяккимару как-будто подливал масла в огонь, поэтому сел на его колени, не давая ему возможности выскочить из хватки. Терпение Тахомару было на пределе и он смеялся, проклиная брата и все, на чем он держался, пока они не соскользнули на край кровати. То ли проклятья Тахомару сработали, то ли они слишком увлеклись, но они оба свалились на пол. Тахомару удалось выскользнуть из-под него, но тогда Хяккимару схватил его за воротник. Послышались спешные шаги и парни мысленно простились. Джукай появился в комнате почти неожиданно, из-за чего младший вздрогнул, но Хяккимару даже бровью не повел. — Что здесь произошло? Тахомару-сан, я же просил, твоему брату нужен отдых. — Ничего, я чувствую себя намного лучше. — заступился Хяккимару за младшего. Последний в свою очередь неловко улыбнулся в его сторону, но не удержался, воспользовавшись ситуацией, и толкнул его ногой. Джукай покачал головой, неодобрительно сдвинув брови, но снисходительно закрыл глаза на его выходку. Всем сущим он чувствовал, что напьется еще младший наследник Дайго его крови. И не зря.        На оставшийся день Джукай смог занять Тахомару, дабы тот не скучал и не отравлял никому жизнь. Сидя за столом и размешивая лекарственные снадобья, он решился посвятить парней в свой план. Тахомару сидел у кровати, вслушиваясь в слова лекаря, пока Хяккимару кутался в одеяло из-за внезапного озноба. — Вероятно, побочный эффект. — задумчиво пробурчал монолог доктор, но поспешил успокоить обоих. — Это нормально. Сначала будет трудно, будет бросать то в жар, то в холод, может даже появиться тошнота, но не более. Я уже сталкивался с такой болезнью и более-менее знаю, как надо лечить. — Одзичан, тебе удалось вылечить того человека, что был болен как Хяккимару? — с причастной заинтригованностью спросил Тахомару.        Джукай помрачнел. — На самом деле, тот человек умер, так и не окончив лечение.        В его голосе прослеживались отчетливые нотки сочувствия. Тахомару панически переглянулся с Хяккимару и даже успел усомниться в правильности методов лечения лекаря-отшельника… — Хяккимару это не грозит. Умерший был из простых кровей, никто не пытался ему помочь, денег на лекарства у него не было. В отличие от него Хяккимару всю жизнь что-то, но принимает.        Тахомару стало немного легче и он без прошедшей суеты сел в позе лотоса. — Какое предложение ты хотел сделать нам утром? — серьезно спросил младший.        Джукай вытер руки полотенцем и снял с головы шапку. — Чтобы пройти этот путь, вы должны узнать о моем прошлом. Я пойму, если после этого кто-то из вас или вы оба захотите отсечь мне голову своим клинком, потому что я волочу за собой жалкое существование с множеством грехов.        Тахомару печально сдвинул брови, но с вниманием замолчал, слушая его историю. — Я служил при лорде Сибы, которого сейчас вы можете знать по урокам истории или рассказам родителей, и когда-то давно, я уже и не помню, я принадлежал к воинам сэммин*. По приказу лорда Сибы я, как и многие другие, убивал людей. Наверное, я один такой, но сожаление во время убийства испытывал лишь я. На меня смотрели сотни глаз, в которых читались лишь мучения и проклятия. Вместе с пронзающей их болью люди вопили: «Узнай же и ты эти страдания!»        Джукай замолчал, отрешенно коснувшись взъерошенной бороды. — Моя душевная боль почти физическая, которую испытали эти люди от моих рук.        Тахомару не нашелся с ответом. Искренность и отвага вкупе с исповедью этого одинокого человека поражала если не каждого, то обоих парней точно. — Теперь вам известно, что я могу владеть клинком не хуже нынешних самураев влиятельного клана.        Он произнес это без гордости, с явно проскальзывающими нотами горечи и сожаления, что взялся однажды за катану. — Твои муки совести не останутся без ответа, ты обретешь покой и мир в душе. — Тахомару сжал кулаки. — Лорд Сиба такой же жестокий, как мой отец. Он убивал безвинных людей. Значит я ненавижу их обоих!       Старый лекарь и Хяккимару молчали. Они трое понимали, что за такие слова Тахомару пришлось бы очень не сладко, если бы кто-то доложил на них.        Но Хяккимару знал, что его неугомонный брат не умел молчать. Его эмоции вопят, если несправедливость захватывает и принижает людей.        Тахомару был бы самым благородным и честным правителем за всю историю периода Сэнгоку дзидай — эпоху воюющих провинций. Хяккимару молча гордился им. — Может, мне удастся вспомнить кое-какие приемы. Я хочу помочь вам в этом нелегком пути. Одни вы без особых навыков не справитесь. — Ты хочешь научить нас владеть мечом? — с искренним удивлением спросил Тахомару. — Не сомневаюсь, что во дворце вас, благородных детей, учили этому, но эти техники отличаются от ныне существующих. — в голосе Джукая была такая уверенная интонация, что парни безоговорочно поверили. — Если точнее: не нас, а только меня. Хяккимару позволялось заниматься иногда только с бамбуковыми тростями и смотреть, как обучали меня.        Воцарилось молчание, нарушаемое пением дикой птицы снаружи. Тахомару прикусил губы, размышляя над предложением. — Ты уверен, что получится вылечить меня? — с надеждой спросил старший Дайго. — И натренировать ничуть не хуже самурая из императорской гвардии? — добавил Тахомару.        Джукай хмыкнул, насторожив Тахомару. — Императорского гвардейца не обещаю, но с демонами бороться будете без таких потерь, как в вашей первой схватке.        Тахомару и Хяккимару переглянулись. Младший с улыбкой, в которой была малейшая надежда, неуверенно кивнул. — Мы будем тренироваться у тебя, учитель. Но что мы можем дать взамен? Ты взял на себя слишком многое. — Мои грехи не заслуживают прощения. Может, если я помогу вам, этот поступок хоть немного облегчит камень на душе.        В этот же день Джукай дал Хяккимару лекарство, которое должно было в течение времени излечить его. — Будет трудно. Выдержишь этот путь? — тихо, почти скорбно спросил Джукай предупреждающим тоном. Хяккимару уверенно кивнул — путей назад нет. Он сделает все, чтобы избавиться от демонической болезни.        Хяккимару не мог даже представить себе, насколько трудно ему придется. — В таком случае, каждый день я буду давать тебе этот настой. Если прервать лечение, состояние не улучшится. Мучения тебе поможет преодолеть твой брат. — Он так сказал? — странно вскочив, оживился Хяккимару.        Джукай добродушно улыбнулся. — Я это знаю.        И Хяккимару выпил лекарство.        Утро Хяккимару началось с озноба и слабости. Настроение упало: не хотелось абсолютно ничего, поэтому все время он просидел, дрожа под одеялом.        Тахомару немного поговорил с ним о чепухе и вскоре вышел с Джукаем на улицу, готовый впитать новые знания. Осенний день бодрил морозными порывами северного ветра. Колючие верхушки деревьев угрожающе покачивались, создавая эхо шипения. Тахомару было жутко поначалу, но вскоре он привык к темноте леса и в чащу озирался реже, чем в первые минуты. Вдохнув полной грудью головокружительный запах пихты и ясеня и вздрогнув от порыва ветра, Тахомару собрался с силами. Джукай угрюмо глядел на прочную палку в своих руках — меч взять не осмелился, отмахнувшись простым «чтобы не ранить случайно». Тахомару догадывался о более глубоком — Джукай просто боялся снова взять в руки оружие.       Практически до самого вечера младший наследник Дайго тренировался, не жалея сил и Джукая. Старый доктор едва находил в себе силы поспевать отражать или хотя бы блокировать удары Тахомару, который, к удивлению, быстро освоил новую технику и теоретические стратегии боя. Больше всего Джукая поражали его выносливость, коей можно было позавидовать даже ему, уже отжившему свое старику, и умение показать практику на теории, просто выслушав его и повторив все, кроме мельчайших деталей — им он не мог научиться даже потом, когда Джукай обоснованно указывал на его ошибки.        Тахомару и не заметил, как сильно устал и как у него отваливались ноги. Бедра нещадно жгло от постоянной стойки, а руки то и дело опускались, мышцы ныли от напряжения. Глаза неумолимо закрывались, поэтому когда он зашел к Хяккимару (выбрал его комнату лучшее для своего местопребывания), тут же грохнулся на ровную поверхность кровати и долго молчал. Хяккимару, в свою очередь, ничего не спрашивал: все равно все видел, когда на входе разглядывал.        Младший брат с болезненным стоном перевернулся на спину. — Если после такой нагрузки меня еще схватит судорога, ты обязательно отмоли у Ками мои грехи! — он выгнулся, как наглый кот, и его позвоночник хрустнул. — Ты драматизируешь. — Сам-то как? — глянув на старшего, безучастно спросил он. — Постоянно холодно и кружится голова.        Тахомару коснулся его кисти и почти тут же одернул свою. — Ледяные руки! Это вообще нормально? — Джукай лекарь, он знает свое дело. — ответил с пониманием Хяккимару. У него не осталось выбора — только довериться доктору и безоговорочно выполнять все, что он ему скажет. — Я, конечно, не доктор, но выглядишь ты так себе. — оценивающим взглядом скользнув по внешнему виду брата, заявил Тахомару. Синяки под глазами, болезненно-бледная кожа и постоянная дрожь старшего вызывали у Тахомару странные материнские порывы: ему снова хотелось обнять Хяккимару, делясь с ним теплом, и прижать его к груди так крепко, чтобы стало жарко. — Сегодня мы снова одни, кстати. — как бы невзначай начал Тахомару. — Одзичан сказал, что ему надо пойти в деревню. Он оставил меня за главного и сказал следить за твоим состоянием.        Хяккимару со вздохом посочувствовал себе. Если бы он знал, что его младший брат будет приглядывать за ним, понятия не имея, что такое «озноб», он бы еще раньше попытался убежать в лес. — И что он тебе сказал? — Что ты и сам знаешь, что тебе принимать. Сказал только, что если упадешь в обморок или закружится голова, я должен дать тебе какой-то отравы на верхней полке слева. — Не отравы, Тахомару. — Хяккимару панически встрепенулся. — Отвара. — Какая разница, из травы же. Чего беспокоиться? — А того, что я не хочу умереть к утру или в лучшем случае лежать с пеной во рту и биться в предсмертных конвульсиях. Дай слово, что если такое случится, ты на месте прикончишь меня катаной.        Тахомару толкнул его в плечо, недовольно надувшись как ребенок. — Идиот! Во-первых; ты сейчас сказал больше слов, чем за свою жизнь, во-вторых; если бы я хотел тебя убить, я бы сделал это раньше. И в-третьих… я забыл. — Замечательно. Ты имел в виду, что запомнил, где что находится? — Именно. Ну, частично. На самом деле, только важное. Еще Джукай велел мне заставить тебя есть, если не захочешь.        Хяккимару решил соврать. Ему не хотелось говорить, что если он хотя бы взглянет на рис, его тут же стошнит. — Я уже поел. — А если врешь? — Если вру, это на моей совести. — Если ты все же не поел, то потом тебе будет хуже. Джукай говорит, что если не давать организму какие-то там вещества, нарушится баланс чего-то там и наступит болезнь.        Хяккимару скептически вздохнул. — Я — одна живая болезнь. Каждый сантиметр моего тела окружен болезнью, как окружен труп опарышами.        Тахомару фыркнул и закрыл рот руками. — Сейчас уже мне плохо станет, кончай! Гадость! — Странная реакция. Это естественно. Когда-нибудь мы все окажемся в земле и нас будут есть черви. Поэтому не важно, какие люди при жизни — богатые или бедные, уродливые или красивые — перед смертью мы все равны.        Это произвело на Тахомару смутные впечатления. Он погрустнел. — Говоришь, что мы все умрем. Значит, когда-то наступит и кончина всего мира? Исчезнет земля, по которой мы ходим, исчезнут звезды, на которые смотрят все люди на свете, и исчезнет небо?        Хяккимару задумался, но поспешил успокоить младшего. — Нас уже к тому времени не станет, мы это не увидим. — Тахомару бодро улыбнулся. — Тебя будут есть опарыши в земле. — Ты отвратительный брат, я тебя ненавижу! — завопил в новой короткой, но бурной истерике Тахомару.        Ночь завораживала всем своим многообразием красок. Тахомару не знал, сколько было времени — то ли уже светлело, то ли ночь только опустилась, но проснулся парень от давящего чувства беспокойства. Первое, что он увидел — пустое место, где должен был спать Хяккимару. Тахомару с сонливой настороженностью поднялся, отгоняя сон, и направился искать его с одеялом на плечах, не желая расставаться с источником тепла. Он глянул на улицу и увидел медленно светлеющее небо за верхушками высоких деревьев. Парень содрогнулся, услышав шаги на террасе, но тут же понял, что это был брат, поэтому бодро зашагал в сторону другого выхода. Морозный воздух отогнал остатки сна и заставил поежиться. Догадки младшего подтвердились, как только он заметил брата, упирающегося двумя руками о перила преграды, что разделяла террасу на дом и внешний мир. Выйдя к нему, Тахомару поколебался, увидев, как тот едва стоит на ногах. — Стало хуже? — спросил он низким бархатным голосом, и подошел к нему, взяв его за руки. Ладони Хяккимару были невероятно холодные, от него веяло практически трупным холодом. Сам он дрожал, как осиновый лист. — Ты насмерть, что ли, замерзнуть захотел? Пошли в дом. Еще и босиком! — недовольно оглядев Хяккимару с ног до головы, Тахомару направил его домой, но в эту же минуту старший согнулся пополам и его вырвало. Парень успел подхватить его прежде, чем он упал бы на холодный деревянный пол. — Тебе все еще плохо? Стоять можешь?        Вытерев рот полотенцем, Хяккимару ничего не ответил. Прерывистое дыхание подтверждало первый вопрос Тахомару. Он сочувственно погладил его по плечу. — Идем в дом, если замерзнешь, станет еще хуже. Ляжешь, а я воды принесу. Если станет совсем невмоготу, скажи, что-нибудь придумаем.        Джукая дома не было, разбудить его, чтобы спросить о состоянии Хяккимару не получилось бы.        Накинув на его плечи свое одеяло, Тахомару завел в дом дрожащего брата, спотыкающегося на каждом шагу.        Вскоре младший вернулся с водой и вопреки отрицаниям старшего, заставил его выпить хотя бы два ничтожных глотка. А затем залез к нему в кровать. — Останусь с тобой, вон, как трясешься. Сильно замерз? — он взял его руки и мягко накрыл их своими ладонями. — Почему сразу-то не разбудил, так и мучался бы всю ночь.        Хяккимару впервые подал голос, но из-за дрожи зуб на зуб не попадал. Тахомару стало жалко его, но не как жалеют брошенного животного, а по-человечески жалко. По-настоящему. — Это нужно, чтобы мне стало лучше. Если буду жаловаться, когда я на пути к свободному от боли будущего, ничего не выйдет.        Тахомару со вздохом покачал головой и коснулся лбом его виска. Ему показалось, что старший вздрогнул и напрягся. В этот раз мурашки леденят спину Хяккимару не из-за плохого самочувствия, отнюдь. — Дурак ты, да и все. Попробуй уснуть, ходишь бледный, как мертвечина, смотреть страшно. Знай, я не сплю и если что рядом.        От брата это было созвучно со «Спокойной ночи». Хяккимару бы еще долго колотил озноб, если бы не горячие руки Тахомару, его жаркое дыхание и тепло его тела под боком. Счастье да и только, лучшего нельзя пожелать.