***
Лишь оставшись одна в салоне своего автомобиля, Есеня поняла ЧТО она сделала. Да, Визажистка тщательно готовит каждое убийство, но это значит лишь, что в импровизации она не сильна, и следователи легко вывели бы ее на чистую воду, слегка надавив. Тогда завтра она бы со спокойной душой праздновала день рождения своего друга, и все было бы замечательно. Так почему же она сделала все, чтобы этого не случилось? Есеня откинулась на спинку сидения своей машины и призналась себе честно: она не готова встретиться с убийцей, ей нужно было время. Она вздохнула, вытащила телефон и позвонила. — Привет, пап! — Здравствуй, дочь! — голос Андрея звучал немного встревоженно, — Куда это ты пропала? Что-то случилось? — Все в порядке, просто на работе аврал! — Честно ответила она, — Три дела за неделю раскрыли, представляешь! — Бывает в нашей работе и не такое. Заедешь? Есеня задумалась. Сбежать в уютный дом отца, сидеть перед камином, играть в шахматы и выбросить из головы все лишнее? Побыть не бывшей ученицей блестящего следователя, от которой все ждут чуда, а просто дочерью? Смеяться над простыми шутками и рассказами отца, пить вино и побыть счастливой? Это было бы замечательно, но не так уж и просто. Она представила себе тот дом, ту обстановку и ощутила себя в ловушке. Будто тот уют уже давит на нее, сжимает душными лапами и не дает дышать. Как же давно она не чувствовала себя так… — Прости, пап! Я очень устала. Обязательно попробую выбраться к тебе позже! — Ничего страшного, я всегда тебя жду, ты же знаешь! И Есеня, ощутив поддержку и тепло, улыбнулась: — Спасибо. Все еще улыбаясь, с мыслями об отце и друзьях она завела машину и выехала со стоянки. Также улыбаясь, она ехала по улицам к своей квартире, но, войдя в темное прохладное помещение своего нынешнего пристанища, улыбаться она перестала. Что-то было не так. И даже искусственный свет электрических лампочек, осветивший пространство маленькой квартиры не спас ситуацию. Она приходила сюда каждый день в течение последнего года и обретала здесь защиту и даже иногда немного спокойствия, но сейчас она просто не могла тут находиться… Или дело было не в квартире? Есеня достала пачку сигарет, подумав, что знакомый запах табака исправит ее тревожное настроение, но чуткие пальцы вдруг нащупали в пачке сигарету, отличающуюся от других, более шершавую и с другой фактурой. Она замерла и медленно вытянула ее на свет, внимательно рассматривая. Она не помнила, как сигарета оказалась в ее пачке. Смутно она припомнила, что на этой неделе брала сигареты только у Бергича, так могла ли она машинально убрать сигарету в свою пачку, как всегда делал он? Она резко обернулась к зеркалу в прихожей и уставилась на саму себя. То, что она увидела, заставило ее застыть на месте. Ее волосы были прикрыты капюшоном любимой черной толстовки (а ведь любимой она стала лишь после того, как он сказал, что ей идет!), а потому их длины видно не было, на ней были привычная кожаная куртка (конечно, не та, другая), удобные штаны, кроссовки, а еще в руках была чужая сигарета… В общем, она смотрела на себя двухлетней давности. И лишь взгляд ее чем-то неуловимо отличался от той сильной и решительной Есении Стекловой, которой она была раньше. Вдруг она начала задыхаться от резко нахлынувшего ощущения неправильности происходящего. Будто все происходящее — это бред ее собственного сознания. И нет какого «метода», не было стажировки, и «ты меня не поймаешь» — тоже не было. Просто она лежит в больнице, глотает таблетки и пускает слюни в подушку. Все еще задыхаясь, она расхохоталась от такой абсурдной и в то же время даже какой-то соблазнительной мысли. Но в глубине души Есеня знала: все было. Она ведь даже сейчас видела его в себе, в каждом своем жесте, в каждом шаге. И пусть она пыталась сбежать от этого, но изменить она уже ничего не могла. Разве можно спрятаться от самой себя? Немного успокоившись, она таки зажгла сигарету, и направилась назад, к входной двери. Сидеть дома и пялиться в стенку ей не хотелось. Хотелось… чего-то иного. Выпить эту весеннюю ночь, с запахами бензина, алкоголя и сигарет, вкусить настоящей свободы, такой далекой и недостижимой… Наконец закончить этот бесконечный бег по кругу… Она не знала толком, куда шла и даже не пыталась сориентироваться. Остановилась только у светящейся вывески магазина, где купила бутылку коньяка. Жидкость обожгла горло знакомым вкусом и согрела внутренности. А еще она немного притушила те невыносимые эмоции, что окружали женщину прямо сейчас: боль, тоску, гнев. Она и сама не знала, по кому тосковала и на кого злилась. Хотя кого она пытается обмануть? Все она знала! Это он во всем виноват! Он вошел в ее жизнь, в ее сознание, перевернул все с ног на голову, а после ушел, оставив Есеню одну со всем этим бедламом, этой болью в голове и груди.***
Женщина обнаружила себя на каком-то старом, проржавевшем мосту. Она не помнила, сколько времени просто шаталась по городу, заливая сознание алкоголем (сейчас в ее руках оказалась совсем другая бутылка). Голова была мутной и все вокруг кружилось. Сверху моросил мелкий противный дождь, а уличные фонари светили как-то тускло, скрадывая пространство и превращая людей в силуэты. Зачем-то она забралась на ограждение, держась за опору моста, и сделала еще глоток пойла из бутылки. Головная боль вновь сводила ее с ума, грудную клетку сжимало что-то вроде тугого обруча, а алкоголь не мог смыть этот противный комок из ее горла. По лицу текло что-то мокрое, и она сама не знала, был ли дождь это или слезы. Ей было плохо. Он обещал ей, что она поймет, кто она. Но этого не случилось. С тех пор, как он ушел, забрав с собой что-то важное, она так и бродила в темноте по кругу, не зная, куда идти и что делать. — Что мне делать? — Шептала она вновь и вновь в пустоту, раз за разом не получая никакого ответа. Это дело что-то сдвинуло с мертвой точки, вскрыло старые раны, на ее душе, казалось, давно превратившиеся в шрамы, но ответа так и не принесло. Вдруг в ее сознании начали вспыхивать картинками воспоминания прошедших пяти дней, словно ее посадили на быстро вращающуюся карусель: — Ты на него так похожа, — говорил Сергей, усмехаясь. — Я не он! — снова закричала Есеня в пустоту. — Ты уверена? — спрашивал ее собеседник, а головная боль усилилась. Вспышка и очередная смена кадров: — Вопрос лишь в том, сможешь ли ты снова подняться и идти дальше, — сказал отец и улыбнулся, — ты смогла, я тобой горжусь. — Ты же хочешь знать, не сходишь ли ты с ума? — Поинтересовался Бергич и голос его был пропитан ехидством. — Что с тобой происходит? — спросила Вика, и Есеня только открыла рот, чтобы ответить, как картинка вновь сменилась. — Я ходил к его дому, там пусто и пыльно. Получается, он нас бросил? ТЫ нас бросила? — Серега покачал головой и отвернулся. — Развлечемся, милая? — сказал чужой голос так близко к ее щеке, и Стеклова, постаралась отвернуться, чтобы не чувствовать чужого дыхания с противным запахом. — …бездна к тебе близко, Есень, — сказал Бергич, заглянув ей прямо в глаза, и, кажется, пытаясь столкнуть ее вниз. Женщина схватилась за парапет, пытаясь удержать равновесие, но теряясь в пространстве. Все усиливающаяся головная боль не позволяла ни сосредоточиться, ни взять себя в руки. — Это когда хорошо все, все вместе готовы и в огонь, и в воду, а когда буря накрывает, и не шуточная, а настоящая, когда деревья с корнем вырывает и крыши срывает, вот тогда и проявляется характер человеческий, и выясняется кто на что способен, — говорил грабитель и дико хохотал. — Иногда я ненавижу свою работу! — Упомянул Жека. — Иногда мы все ее ненавидим… — А Есеня сейчас ненавидела весь мир! Она хотела, чтобы все остановилось, чтобы снова стало тихо и спокойно, но этого не происходило. Голова просто раскалывалась, все кружилось все быстрее и быстрее, как в калейдоскопе, грудь сжимало все сильнее, а вода продолжала капать сверху: кап-кап-кап. — И, знаешь, может, ты и не он. Но рассчитывать нам больше не на кого. — …так нельзя! Нужно отпустить прошлое и жить дальше! — Что ж, решай сама. — Просто держи меня за руку, — сказал он, и Есеня не выдержала. — РОДИОН! — закричала она в никуда, и ей вдруг показалось, что окружающий мир раскололся на части, ослепив ее болью и закружив в водовороте. И она тонула-тонула-тонула, падая в темноту, а параллельно сползая по парапету вниз и размазывая слезы по лицу. — Я уж думал ты никогда не позовешь, — сказал он и калейдоскоп вдруг распался на отдельные части, карусель остановила свое движение, падение прекратилось, и даже тоска немного ослабила ее хватку на груди. Он стоял перед ней, как живой, и смотрел сверху вниз серьезными глазами. Он не был одет в плащ и кепку, как на очередном деле, нет! Он был таким, каким его знала только она: в полурасстегнутой рубашке и джинсах. Она смотрела на него, впиваясь глазами, и не знала, что сказать. Как облечь в слова все, что тревожит? Как рассказать ему, как сильно она скучала? Как объяснить, что она не может без него? В итоге, как и обычно, она сказала совсем не то, что собиралась, надеясь, что он прочтет все между строк. — А я… — заговорила она медленно, — … все твои вещи сожгла вместе с машиной. Он ухмыльнулся: — Думала, от меня так просто избавиться? — Думала… — Есеня улыбнулась, сквозь слезы. Она действительно бежала от себя, от него, и все равно каждый день чувствовала чувствовала знакомое присутствие за своей спиной, видела его краем глаза, слышала дыхание, ощущала его тепло и поддержку. Но он ушел, умер. Есеня знала это точно, она ведь сама воткнула нож в его сердце. А потому злилась и отворачивалась от него, пряталась за очередной стеной из тоски и чувства вины. А когда она занялась делом Веры его тихие комментарии достигли ее сознания. И лишь теперь она набралась смелости взглянуть в лицо своему демону, а может, и ангелу хранящему ее. В конце концов, разве не он вывел его из ступора, когда она снова оказалась на грани? И все снова менялось, наконец становилось на свои места: пазл складывался в картинку, а узор где-то в груди, прямо за сердцем, вновь обретал стабильность и целостность. Выбор сделан. Словно весь этот путь, длиной в долгие два года, должен быть закончиться именно здесь, под дождем, на неизвестном мосту, в очередном спальном районе Москвы, где Есеня вновь пришла к нему, и, может, к себе? А сознание стало кристально чистым, голова больше не болела, и лишь ее галлюцинация, да выпавшая из рук бутылка, напоминали о недавнем срыве. Родион присел перед ней на корточки и неожиданно спросил: — Зачем она это делает? И Есеня улыбнулась. В этом был весь Родион: приходить к ней на помощь в последний момент, а после без грамма такта или сочувствия добивать ее своими размышлениями по делу. А Есеня и не сопротивлялась: — Она потеряла дочь. Не может ей помочь, вот и помогает другим… — Она даже не задумывалась, откуда она это знает, а ему не нужно было обоснование или улики. Пожалуй, лишь с ним она могла быть собой. — Почему она с собой не покончила? — мужчина пытливо заглянул ей в глаза, стараясь увидеть ответ. — Думает, что девочка жива, что найдет ее. — А теперь главный вопрос: что ты будешь делать? — он смотрел на нее также проницательно, как при жизни, а Есене хотелось просто задержать этот момент навсегда, это чувство близости, длиною в вечность, когда два сознания работают, как одно. Конечно, она понимала, что в реальности никого с ней рядом не было. Но имело ли это значение? Для нее — нет. — То, что должна, — она ответила негромко, без надрыва, но и сомнений в ее голосе больше не было. Она поступит правильно, и ей хватит на это сил, — Ты будешь со мной? Галлюцинация знакомо ухмыльнулась и потянулась рукой прямо к ней, и лишь коснувшись ее руки, фигура растворилась в темноте… И снова Есеня осталась одна, насквозь промокшая, замерзшая, грязная, сидящая прямо на асфальтовом покрытии какого-то моста. Но теперь все было иначе. Где-то внутри зажегся маленький теплый огонек, и она больше не боялась: знала, что будет делать, и знала, как. А еще она отчетливо слышала в воздухе его запах, а где-то за спиной его дыхание.