Неблагонадежный мальчик

Ежегодные советы кланов все чаще проходят в Башне Кои, неизменно осененные вечной любезной улыбкой Цзинь Гуанъяо, верховного заклинателя. Роскошные сады Ланьлина, пышно разукрашенные помещения, золото везде и повсюду — глаза ломит от буйства красок и узоров. Яркие лучи полуденного солнца пронизывают воздух, наполненный благовониями и сонный в оцепенении глубокой осени. Тут куда жарче, чем в горах Облачных Глубин. Лань Цижэнь наблюдает за происходящим, сидя по правую руку и чуть позади племянника. Цзинь Гуанъяо и Лань Сичэнь тепло беседуют, как давние друзья, хоть и пытаются изображать чисто дипломатические переговоры. Не Хуайсан, юный глава ордена Не, прикорнул в тепле и чуть ли слюни не пускает. А вот Цзян Ваньинь сидит, скрестив руки, и смотрит хмуро, так что уже складка между бровей залегла. Когда назначенные на день слушания заканчиваются, Лань Цижэнь сообщает племяннику, что намерен удалиться в свои гостевые покои и заняться медитацией. Но тому, кажется, и дела нет — пытается поймать взгляд Цзинь Гуанъяо в толпе покидающих зал заклинателей, и Лань Цижэнь слегка сжимает зубы. Цзинь Гуанъяо дарит его племяннику счастье, и с этим ничего не поделать, хотя Лань Цижэня их близость всегда тревожила. Цзинь Гуанъяо не был обласкан судьбой, но он умен, всегда стремится к большему и, кажется, не собирается никогда останавливаться на достигнутом. Впрочем, возможно, именно из-за племянника Лань Цижэнь ему и не доверяет. Имея фамилию «Лань», привязанностей стоит опасаться. И не только в том дело, что история Цинхэн-цзюня и госпожи Лань стала одной из самых широко известных тайн мира заклинателей — не мог он не вспоминать и собственную юность: чистое пламя и звонкий смех, сияющую радостным предвкушением улыбку и безумие, подспудно зреющее в глубине чарующих фениксовых глаз. Откуда ни возьмись выскакивает Не Хуайсан и вцепляется в Лань Сичэня. Изо всех сил стараясь пропустить мимо ушей бесстыдные жалобы и мольбы о помощи этого юнца, Лань Цижэнь ускоряет шаг и оставляет позади тягостное зрелище, но слышит, как его окликают, и оборачивается. — Может ли господин Лань уделить немного времени? — спрашивает почтительно склонившийся Цзинь Гуанъяо. Его улыбка излучает надежду, а ямочки на щеках добавляют ему невинности сверх всякой меры. — Ладно, — сдержанно кивает Лань Цижэнь. Шагая рядом с Цзинь Гуанъяо, он настороженно косится на него, одновременно делая вид, будто приглаживает усы, но, к своей досаде, встречает очередную улыбку. — Не тревожьтесь, господин Лань, — произносит тот. — Дело вовсе не срочное, хотя говорить о нем прилюдно не стоит. Лань Цижэнь кивает, не в силах избавиться от ощущения, что все это уже происходило с ним раньше. Пробуждается воспоминание о ночи, холодной, куда холоднее нынешнего жаркого дня. *** Лань Цижэнь выходит из шатра Не Минцзюэ, оставляя их с Мэн Яо заниматься своими делами и замыслами. Ему и самому стоило бы отдохнуть, перед тем как снова бросаться в бой — неважно, как воину или как советнику. В лагере даже ночью никогда не бывает тихо: возятся солдаты в палатках, сверху то и дело доносится резкий свист мечей заклинателей, патрулирующих воздух, лязгают по земле шаги других стражей. Тихо пофыркивают кони, издали глухо доносятся чей-то смех и топот… Лань Цижэнь останавливается в центре лагеря, заложив руки за спину, и смотрит, как падает снег. Он нарушает правило отправляться в постель в девять, но тут не Облачные Глубины, и его вынуждают обстоятельства. Как и всех здесь. Он прикрывает глаза и чувствует холод окружающего воздуха и крохотные снежинки, опускающиеся на щеки, лоб и бороду. К западу от Цинхэ холод иной, чем в горах Гусу. И все же, закрыв глаза, он переносится в Облачные Глубины — Облачные Глубины его воспоминаний, а не те, какими они должны быть сейчас, обугленные и пестреющие светлыми заплатками новой древесины. Скоро к войску присоединится племянник, настоящий глава ордена. И тогда Лань Цижэнь вернется в то, что осталось от дома, и будет восстанавливать, обустраивать и защищать, пока это все не закончится. Пока Вэнь Жохань не… Лань Цижэнь сжимает губы и открывает глаза. «Если я хоть что-то знаю без сомнения, так это то, что Вэнь И не отступит. Только смерть может остановить его. И положить конец ордену Цишань Вэнь. Не могу больше его прощать. И не должен». — Господин Лань? — окликает его кто-то. Оглянувшись, он видит приближающегося Мэн Яо и невольно задается вопросом, как долго он тут простоял: даже одежда на Мэн Яо уже другая, не та, в которой он был в шатре. — Молодой господин Мэн, — приветствует он. Тот улыбается, но глаза остаются серьезными. — Этот ничтожный должен обсудить кое-что с господином Ланем. Дело чрезвычайной важности. — Тогда идемте, — кивает Лань Цижэнь. Он идет, выбирая дорогу на окраину лагеря, чтобы их не могли подслушать, но в то же время и так, чтобы не покидать его границ. Мэн Яо поспешает за ним. Почему-то Лань Цижэнь уже догадывается, о чем тот хочет с ним поговорить. — Господин Лань, молю вас никому не рассказывать то, что я вам сейчас скажу. — Глаза Мэн Яо темнеют двумя бездонными провалами, а лицо почти неподвижно. В полумраке среди теней палаток и отблесков факелов оно выглядит жутковато, словно маска. Лань Цижэнь молча ждет. — Я мог бы это сделать, — заявляет Мэн Яо в продолжение недавних изнурительных рассуждений и выкладок Лань Цижэня в шатре с Не Минцзюэ, — шпионить у Вэнь Жоханя. Несмотря на разгорающуюся в сердце боль, Лань Цижэнь приподнимает брови и сухо произносит: — И считаете необходимым поделиться этим со мной, потому что?.. Уголки губ Мэн Яо приподнимаются в некоем подобии улыбки: — … в таком деле господин Лань может придать мне уверенности. Лань Цижэня пробирает холод, но он быстро овладевает собой и не позволяет чувствам отразиться на лице. Впрочем, а что Мэн Яо может знать? У Лань Цижэня нет ничего, что можно было бы вменить ему в вину, кроме разве что писем, которые он хранил в третьем ящике своего стола в Облачных Глубинах, да и в них не говорится ни о чем предосудительнее давней странной дружбы, закончившейся болезненным разрывом. Нет, слова Мэн Яо просто растревожили его, и ему почудилось за ними больше, чем было. Мэн Яо не замечает его короткого замешательства и продолжает со всей самоуверенностью юности: — Я намерен дезертировать и переметнуться к врагу. Кашлянув, Лань Цижэнь почти перебивает его: — Замечательно. И каким же образом вы, молодой господин Мэн, собираетесь пробиться на верхушку огромного ордена Вэнь и добиться благосклонности его главы? И почему именно вы? — Потому что, я думаю, у меня получится. — Мэн Яо пристально смотрит на Лань Цижэня, и тот не может различить в темноте его глаз никакого выражения. — Может ли господин Лань поделиться какими-нибудь советами? — Да, — отвечает тот и замолкает, стиснув кулаки в недрах длинных рукавов. Соединив знамена с Не Минцзюэ, он стал участником Низвержения Солнца. «И солнце, которое мы должны низвергнуть, — Вэнь И. Солнце, в которое я должен направить стрелу». Почему-то думать так не легче. — Господин Лань? — в голосе Мэн Яо звучит легкое беспокойство, но взгляд по-прежнему не выражает ничего. — Он ценит умения, расторопность и честолюбие, — Лань Цижэнь говорит ровно и спокойно, но даже сейчас, вкладывая стрелу в руки юного лучника, не находит сил произнести имя цели. — Всегда ищет силу. Лицо Мэн Яо делается сосредоточенным, и он спрашивает: — Важно ли для него происхождение? Я внебрачный сын Цзинь Гуаншаня от куртизанки. Следует ли мне это скрыть? — Он всегда относился почти с одержимостью к клану Вэнь, родословной Вэнь, наследию ордена Цишань Вэнь. Если ты по крови не Вэнь и не из его ордена — все прочее не имеет значения. Ваш родитель, насколько я понимаю... — Лань Цижэнь покашливает, — не имел возможностей о вас заботиться? — неловко заканчивает он, поглаживая бородку. Мэн Яо горько усмехается: — Господин Лань не ошибся. — Как только вы вступите в его орден, то станете одним из его людей, и, пока имеете для него какую-то ценность, его не будет заботить, кем вы были раньше, — произносит Лань Цижэнь. — Его правая рука, Сжигающий Ядра, носил некогда фамилию Чжао. Мэн Яо кивает. — А что за человек этот Сжигающий Ядра? — Вэнь Чжулю предан Вэнь Жоханю и ему одному. Он не холуй, имеет понятия о чести и долге и ревностно им следует. Возможно, он единственный человек, которому Вэнь Жохань полностью доверяет. Говорит правду, невзирая на то, насколько его господину приятно ее слышать. Не склонен к жестокости, но готов исполнить любой приказ, в чем бы он ни заключался. Ляжет костьми за Орден, за каждого и впереди всех. Вэнь Чжулю можно считать благородным человеком, несмотря на то, кому он служит. — Лань Цижэнь снова покашливает. — А его сыновья? — Вэнь Сюй походит на отца, но гораздо более опрометчивый. Не принимает в расчет тех, кого считает ниже себя. Горд, силен и метит на отцовское место — но для этого силен пока недостаточно. Испытывает границы дозволенного, выказывая непокорство в мелочах. — Лань Цижэнь кривится. — Что до Вэнь Чао, то он слаб и жесток — возможно, именно потому и жесток, что слаб, а слабости его отец крайне не любит. Ради отцовского одобрения готов на что угодно. — Он вздыхает. — Их отец заботился о них обоих, но чем взрослее они становятся, тем очевиднее для всех его разочарование. Мэн Яо кивает с видом настолько сосредоточенным, что кажется, будто он записывает. — Что еще следует знать о Вэнь Жохане? — Тому, кто посмеет бросить ему вызов, пощады ждать не стоит. Но льстецов и подхалимов он презирает. Ценит прямоту выше обходительности — хочет, чтобы его уважали, а не поклонялись ему. Тех, кто пресмыкается перед ним по собственному почину, может забавы ради подбадривать, но не ставит их ни во что. Если хотите подобраться к нему поближе, вам придется показать эту разницу: проявлять открытость, отсутствие щепетильности и не бояться смотреть ему в глаза с того места, которое займете у подножия его трона. В последнее время у него случаются вспышки безумной ярости, когда он крушит все на своем пути без разбора. — Он понимает, какая картина вырисовывается из его слов, но это не вся картина... — Он... — Лань Цижэнь гонит прочь светлые воспоминания. — Он хорошо ладит с детьми. Очень умен и изобретателен. Может быть по-своему добр к тем, кого считает «своими». — Похоже, господин Лань хорошо его знает, — замечает Мэн Яо. — Не думаю, что знал его действительно хорошо, — вздыхает Лань Цижэнь. Как же он устал! Смежая веки, он видит дерзкого юношу с глазами феникса, делающимися еще прекраснее, когда он широко улыбается… Двоих детей, которые переругиваются, выходя из кабинета отца, а тот смеется им вслед… — Больше мне нечего вам рассказать, — отрешенно заканчивает он. — Я все запомню, — обещает Мэн Яо с глубоким поклоном. — Сердечно благодарю господина Ланя за наставления. Тот вежливо кивает в ответ, но говорит лишь: — Когда будете на вражеской земле, держите связь с Сичэнем. Посылайте сведения только ему и никому больше. Он поймет, кто вы, каковы ваши намерения — и останется к вам расположен. — Да, господин Лань, — снова кланяется Мэн Яо. — Также прошу господина Ланя не говорить ничего Чифэн-цзуню… — Не скажу, — соглашается Лань Цижэнь. — Но взамен я должен тоже вас кое о чем попросить. — О чем бы вы ни просили, этот ничтожный приложит все силы, чтобы исполнить, — произносит Мэн Яо. Кажется, он снова натянул личину слуги, которую так легко сбрасывает. Задумавшись, что вообще в этом юноше настоящее, Лань Цижэнь тут же признает, что именно таким и надлежит быть лазутчику, особенно для слежки за Вэнь Жоханем, который с такой готовностью видит только то, что хочет видеть. — В каком бы качестве вы ни прибыли в Безночный Город, выберитесь живым, — просит Лань Цижэнь. — Если с вами что-нибудь случится, Сичэнь будет безутешен. Мэн Яо поднимает взгляд. — Пожалуйста, не беспокойтесь, господин Лань. Я очень хорошо умею выживать. Он широко улыбается, а глаза в темноте кажутся двумя угольно-черными полумесяцами. Лань Цижэня прохватывает озноб, не имеющий ничего общего с кружащимся вокруг снегопадом. — Замечательно. Уже поздняя ночь — я пойду. Поворачиваясь и уходя, он все еще чувствует ломоту в ребрах после боя с Вэнь Сюем уже несколько месяцев назад. Мэн Яо откланялся, однако до самой своей палатки Лань Цижэнь все еще чувствует на себе его взгляд, бередящий душу смутной тревогой. *** Низвержение Солнца завершилось, и мир, кажется, пытается прийти в себя и затянуть обугленные дыры, оставленные войной. Облачные Глубины полностью отстроены, и Лань Сичэнь занял место полноправного главы. Цзинь Гуанъяо часто его навещает, несмотря на бесчисленные обязанности и неподъемную работу, возложенные на него в Ланьлине. Лань Цижэнь не уверен, нравится ему это или нет: племянник рад видеть друга, а Цзинь Гуанъяо кажется человеком исключительной доброты и благородства. Но Лань Цижэнь не может забыть темный, пугающий взгляд «Мэн Яо» и еще то, что этот Мэн Яо был ножом, которым ордена воспользовались, чтобы оборвать жизнь Вэнь Жоханя. Ножом, которым воспользовался и он тоже. Руки Цзинь Гуанъяо нечисты. Но нашел тот себе оправдание или нет, Лань Цижэнь знает, что не ему его судить. А на лице Лань Сичэня он видит лишь блаженную улыбку и только и слышит: «А-Яо сказал…», «мы с А-Яо…» — и кивает, отворачиваясь. Племянник уже достаточно взрослый, чтобы выбирать друзей самому, без дядиных подсказок. Но однажды Цзинь Гуанъяо является в отсутствие Лань Сичэня, который отлучился в клан Цинхэ Не, и оказывается, что на самом деле тот приехал к нему. — Ляньфан-цзунь, чему обязан вашим визитом? Он встречает его в Павильоне Ясности, с чаем и в обществе лишь одного ученика. Которого Лань Цижэнь почти сразу же взмахом руки отпускает, уловив неловкость в глазах гостя. Они довольно близко от библиотеки, но из учебных залов их не видно. Лань Цижэнь выбрал эту беседку главным образом потому, что она самая большая и нарядная в Облачных Глубинах. Цзинь Гуанъяо улыбается, но без веселья, несмотря на ямочки на щеках, и говорит: — В Облачных Глубинах воистину потрясающая библиотека. Я столько о ней слышал! Говорят, там множество редких и диковинных книг. — Благодаря Ляньфан-цзуню Сичэнь тогда смог спасти большую их часть, — кивает Лань Цижэнь, не вполне понимая, к чему тот ведет. Племянник уже предоставил побратиму полный доступ в их библиотеку, от чего Лань Цижэнь ощутил неясное беспокойство. Но все же знания существуют, чтобы ими делиться, — и он уступил. — Я хотел узнать, могу ли я осмелиться добавить к этому собранию несколько книг. По большей части просто в качестве знака внимания. Хотя, насколько я могу судить исходя из моих познаний, они могут представлять для господина Ланя некоторый личный интерес. — Что за книги? — спрашивает Лань Цижэнь. — Спасенные из Безночного Города, — безмятежно отвечает Цзинь Гуанъяо, не сводя с него пристального взгляда. — Я взял на себя смелость на некоторое время задержать их у себя, но все же для них не найдется лучшего места, чем здесь! Орден Гусу Лань повсюду славится своей ученостью. Эти книги содержат знания, доступные прежде лишь правящей семье и самым высокопоставленным адептам Цишань Вэнь — тайные техники совершенствования их ордена. Читая их, я кое-что выяснил… Лань Цижэнь не ведется на наживку. Он пока не понимает, на что намекает Цзинь Гуанъяо, но чувствует, что оно ему не понравится. И произносит лишь: — Я был бы очень признателен. Орден Гусу Лань всегда чтил знания и приветствовал их накопление. Цзинь Гуанъяо кивает. Улыбка на его лице медленно тает, сменяясь выражением грусти. — Да, разумеется. В общем, я узнал… — он умолкает, настороженно поглядывая на Лань Цижэня. — Узнал, что привело орден Цишань Вэнь к тому, во что он превратился. — Неуемное честолюбие и алчность, — сварливо изрекает Лань Цижэнь. — Безнравственность и паранойя. Ослепление сиянием собственного величия. Он отхлебывает чай, пытаясь запить гнев, печаль и скорбь, прилившие к горлу, словно не извергнутая вовремя дурная кровь. — Господин Лань, есть кое-что… — возражает Цзинь Гуанъяо. Он как будто колеблется, и это не проявление его обычной предупредительной любезности — он чуть ли не запинается, будто не осмеливается высказать то, что хотел. Лань Цижэнь теряет терпение и приказывает: — Говорите уже. — У наставника было искажение ци! — выдыхает Цзинь Гуанъяо, и наступает тишина — прозрачная, хрупкая и пронзительная, как хрустальные осколки. Цзинь Гуанъяо прикрывает рот кулаком и таращит глаза, будто совершил что-то непоправимое. Лань Цижэнь цепенеет. — Что? Цзинь Гуанъяо сглатывает и выпрямляется, пытаясь восстановить утраченное самообладание, и сообщает: — Безудержное рвение Вэнь Жоханя наложилось на особенности его способа совершенствования, и это привело к искажению ци. Я в этом почти уверен. Лань Цижэнь осознает, что давно заглотил наживку, и что ему уже все равно. — Объясните, — бросает он, превратив лицо в подобие ледяной маски. Цзинь Гуанъяо лезет в рукав, достает потрепанный почтенного возраста том и водружает на середину стола. — Большую часть сведений я почерпнул отсюда, — отрешенно докладывает он, глядя внимательно и сосредоточенно, будто погружен в важную работу. Все его смятение словно испарилось. Он раскрывает книгу на загодя заложенной странице: — Многие слышали, что орден Вэнь практикует «семейное» совершенствование, но большинство полагало, будто речь о том, что многие из их построений и заклятий требуют слаженной работы нескольких заклинателей, действующих вместе и одновременно. И, хотя в этом нет ничего плохого, — есть еще одно значение, о котором не знал почти никто, кроме верхушки ордена Цишань Вэнь. Как и в Цинхэ Не, где сильнейшие заклинатели нередко умирают вроде бы от искажения ци, в Цишань Вэнь ему тоже подвергаются чаще, чем в других орденах, хотя, конечно, куда реже, чем в Цинхэ Не. Лань Цижэнь бездумно делает глоток из чашки, с запозданием понимая, что она пуста. А Цзинь Гуанъяо продолжает: — Как известно, каждый из великих орденов славен по-своему. Юньмэн Цзян знаменит плодородными землями и вольным духом, Гусу Лань — выдающейся ученостью и строгостью образа жизни, Цинхэ Не — отважными воинами, наш орден Ланьлин Цзинь — достатком и умением ценить искусство. Орден Цишань Вэнь был известен огромной силой и размером. И это напрямую связано с их способом совершенствования. Глава ордена и старейшины черпают силу у других адептов. Чем больше орден — тем сильнее его глава. И хотя, конечно, это подталкивает орден к расширению, излишне дерзновенные начинают страдать. Господину Ланю известно, что отец Вэнь Жоханя не пострадал на ночной охоте, а подвергся искажению ци? — Цзинь Гуанъяо понижает голос и прикрывает глаза. — Всему есть предел. Пламя поглощает их. Наставник не был бессмертным — его взлет и падение оказались слишком стремительны. — Объясни, — повторяет Лань Цижэнь, и собственный голос кажется ему чужим. Цзинь Гуанъяо поднимает взгляд, исполненный печали. Глубочайшей печали. Подлинной или лживой? Лань Цижэнь все равно ловит каждое его слово. — Тогда, в Безночном Городе, я быстро почувствовал, что что-то не так. Внешне глава выглядел здоровым, разве что немного усталым. Но от него исходил неестественный жар, а взгляд казался сумасшедшим. У него случались непроизвольные вспышки духовной силы, а иногда приступы безумной ярости. Порой мне чудилось, будто я вижу в его глазах пламя или что зрачки почти исчезли, но поначалу я списывал это на игру света. Хуже всего было, когда он нечаянно поджигал всю комнату, а потом кашлял кровью и терял сознание. Лань Цижэнь не говорит ничего — просто не может. Он тоже на мгновение прикрывает веки и видит под ними знакомую ухмылку, горящие глаза, окруженные тенями, которые со временем словно становились все глубже. Руки, которые обжигали через одежду: его тогда окатило волной силы — пылающей яростью, сменившейся смятением. Виной всему было искажение ци? Как же мог он оказаться настолько слепым? — Господин Лань? Открыв глаза, он выпрямляется и чинно произносит: — Эти сведения ценны и опасны. От имени нашего ордена благодарю Ляньфан-цзуня за то, что доверили их нам. — В этот раз я приехал не как представитель Ланьлин Цзинь,— говорит Цзинь Гуанъяо с легкой, обезоруживающе искренней улыбкой. — Сейчас я стараюсь ради всего мира совершенствующихся. Буду с вами откровенен, господин Лань: насчет этих книг я доверяю вам куда больше, чем моему возлюбленному достопочтенному родителю. — В последних словах слышен холод, но глядит он все так же бесхитростно. Лань Цижэнь представляет себе Цзинь Гуаншаня, сравнявшегося силой с Вэнь Жоханем, и содрогается. Этот и в нынешнем-то виде, кажется, чересчур зарвался… И молча кивает Цзинь Гуанъяо, который с пониманием улыбается, но улыбка его затем исчезает и сменяется выражением горестного беспокойства. — На самом деле, — произносит он, — господину Ланю стоит знать кое-что еще касательно Вэнь Жоханя. Лань Цижэню хочется тяжко вздохнуть. Но он просто поднимает глаза и ждет, когда Цзинь Гуанъяо перейдет к делу. — Моя работа в качестве лазутчика была… разнообразной, — продолжает тот. — Нередко я оказывался один в его кабинете, и там я нашел… — он умолкает, отводя глаза, и сам себя перебивает, словно провинившийся ребенок, а не один из могущественнейших людей в мире заклинателей: — Я никому не говорил. Но… я нашел старую переписку, которую Вэнь Жохань хранил. Несколько писем. Лань Цижэнь цепенеет. — Ладно, на самом деле я не узнал там ни одного знакомого имени, — поспешно успокаивает его Цзинь Гуанъяо. — Но, оказывается, в юности и даже позже Вэнь Жохань переписывался с адептом Гусу Лань, который, кажется, был его… — он приостанавливается, будто не может подобрать слов, чтобы выразиться учтиво, — близким другом в совершенствовании. — Цзинь Гуанъяо глядит с любопытством, круглыми и совершенно невинными глазами. — Господин Лань знает кого-нибудь по имени Лань Юнь? К чести своей Лань Цижэнь не меняется в лице. Он знает, что Цзинь Гуанъяо знает, и знает, что знает он. Внутри все заледенело. Он долго молчит, но наконец отвечает: — Да. — Что ж, было кое-что еще: кроме писем там нашелся сломанный жетон для входа в Облачные Глубины, — продолжает Цзинь Гуанъяо, вытаскивает из рукава свой собственный и показывает. — Такой же, только разбитый на множество кусков. И, как ни странно, не с голубой кисточкой, а с красной. Он замечает, как смотрит Лань Цижэнь на жетон в его руке, и с мягкой улыбкой поясняет: — А… Это мне дал второй брат. И впервые за этот разговор Лань Цижэнь с полной уверенностью ощущает, что сейчас Цзинь Гуанъяо улыбается совершенно искренне. — Очень хорошо, — говорит Лань Цижэнь совершенно спокойно и ровно. Он понимает: Цзинь Гуанъяо не желает, чтобы способы совершенствования Цишань Вэнь стали известны Цзинь Гуаншаню, а их юношескую переписку с Вэнь Жоханем хочет использовать как залог его молчания. Лань Цижэнь позволит ему это — только сей единственный раз. — Руководства по совершенствованию Цишань Вэнь останутся в нашей библиотеке, со строго ограниченным доступом. Ляньфан-цзунь оказал нам честь. Он встает, расправляет рукава и добавляет: — Конечно, вы приехали повидать Сичэня. Он вернется из Цинхэ завтра, и вы можете остаться его подождать. Цзинь Гуанъяо смотрит на него снизу вверх, улыбаясь все шире, пока на щеках не появляются ямочки. — Благодарю, господин Лань, — и кланяется. Лань Цижэнь до сих пор не может понять, в чем тот был искренен, а в чем притворялся. — Мне пора, — холодно произносит он и уходит. С отчетливым ощущением, что его обработали и использовали. Это не бегство — ему подобное не пристало, и Цзинь Гуанъяо он не доставит такого удовольствия,— но, оказавшись за пределами видимости из Павильона Ясности, он поднимается вверх на гору, туда, где были древние Облачные Глубины Лань Аня, и тяжело опускается на старую каменную скамью, оставшуюся здесь еще с тех пор. Несмотря ни на что, Вэнь Жохань сохранил его письма. Сохранил пропускной жетон, который разбил. И хранил их все эти годы напролет в столе у себя в кабинете — как и Лань Цижэнь. Что бы это ни значило: затянувшееся увлечение, тоску по более беззаботным временам или сожаление об упущенных возможностях, которых между ними пролегло больше, чем можно сосчитать. Но самое главное, он теперь знает, что дело было в искажении ци — оно разъедало разум Вэнь Жоханя, оно толкало его в огонь… Лань Цижэнь судорожно вздыхает. К чему привели Вэнь Жоханя ошибки в совершенствовании, а к чему — собственное сердце? Если бы Лань Цижэнь узнал раньше, быть может, ничего бы этого не случилось. Он закрывает лицо руками и беззвучно горюет. *** — Господин Лань? Голос Цзинь Гуанъяо заставляет Лань Цижэня отвлечься от своих мыслей и вернуться в жаркий летний день Совета кланов. — Я… Цзинь Гуанъяо беспомощно улыбается, на щеках появляются ямочки. — Господин Лань здоров? Его взгляд… блуждал далеко. — Ляньфан-цзунь должен меня извинить, — сухо говорит Лань Цижэнь, склоняя голову. — Жара донимает меня. В кабинете Цзинь Гуанъяо на столе поднос с чайными принадлежностями, на бок чайника прилеплен нагревательный талисман. Хозяин изящным взмахом руки предлагает Лань Цижэню сесть, что тот и делает. — Здесь куда прохладнее, правда? — Цзинь Гуанъяо наливает им по чашке теплого ароматного чая и спрашивает: — Как вам, господин Лань? Тот берет чашку, делает глоток и отвечает: — Превосходно. У чая странное сладковатое послевкусие, но Лань Цижэнь знает, что вкусы Ланьлин Цзинь отличаются от его. — Господин Лань, второй брат сказал мне, что клан Молин Су подал прошение об официальных переговорах. Прежде я встречался с Су Миньшанем только однажды, и мы говорили лишь о возможности торговли. Что вам о них известно? Лань Цижэнь кивает, хмурясь. В кабинете Цзинь Гуанъяо стало жарче, до такой степени, что трудно дышать ровно. Он сжимает руку в кулак под прикрытием рукава и сглатывает. Когда он начинает говорить, голос звучит слегка сдавленно. — Молин Су сбежали из нашего ордена во время Низвержения Солнца, когда дела наши шли неважно. Однако заявили о себе во всеуслышанье только теперь. Похоже, они намерены окончательно отмежеваться от нас, хотя по-прежнему будут находиться в подвластных нам землях. Мой племянник проявил к ним великодушие, о каком я бы и не помыслил: решил предоставить им земли вокруг Шушана в Аньхое и сообщит об этом, когда они явятся на переговоры. Никакой тайны здесь нет, Сичэнь мог бы сказать вам все то же самое. Цзинь Гуанъяо кивает. — Ляньфан-цзунь, я не понимаю, почему нельзя было обсудить это с Сичэнем. — Потому что глава Су лично попросил меня о помощи. Кажется, он не признает второго брата и желает провести переговоры с вами. — Что? — брови Лань Цижэня поднялись, кажется, до середины лба. Он тупой, что ли?! Прочитав этот вопрос у него на лице, Цзинь Гуанъяо неловко улыбается и разводит руками. — Мне кажется, его соображения разумнее, чем может показаться на первый взгляд. Господин Лань начал управлять орденом через год после того, как Цинхэн-цзюнь занял пост главы, около двадцати пяти лет назад, верно? Четверть века с именем господина Ланя связывали превосходное образование в Гусу Лань, твердый порядок в ордене и даже его быстрое восстановление в начале Низвержения Солнца. Хотя второй брат и является главой последние несколько лет, в глазах большинства господин Лань по-прежнему влиятельнее всех в Цзяннани. Только с вашим согласием отделение Молин Су от Гусу Лань будет выглядеть полностью законным. Лань Цижэнь старается не показать гнева, лишь усаживается еще прямее. — Ляньфан-цзунь, вы утверждаете, что другие великие ордена не воспринимают Сичэня всерьез? — Куда более всерьез, чем меня. Мой нас... советник как-то раз сказал, что для всего нужно время. Все не настолько плохо, как выразился господин Лань. Что до главы Су, то он пытается вызвать некоторый внутренний разброд, который позволит ему безоговорочно утвердить свою независимость. — Возмутительно! — выплевывает Лань Цижэнь и делает глубокий вдох, понимая, что все это время дышал как загнанный. Во рту пересохло. Он медленно отпивает чай и вытирает лоб. Нет, такой зной совершенно не для него — даже думать становится трудно. Мощная волна неясного жара прокатывается по его телу, в глубине живота словно что-то скручивается, и он, задыхаясь, едва не сгибается пополам. — Господин Лань? — Цзинь Гуанъяо выглядит обеспокоенным. — Мои извинения, — произносит Лань Цижэнь и встает, слишком поспешно. Он чувствует странную слабость, голова кружится. — Видимо, перегрелся. Я уже не так молод, как прежде. Цзинь Гуанъяо тоже поднимается. — Господин Лань, должно быть, шутит, — вежливо говорит он. — Господин Лань все еще выглядит очень молодо. Лань Цижэня затапливает второй волной отупляющего, изматывающего жара, и он, пошатнувшись, хватается за стену. — Что… Слишком жарко. Он почти задыхается и судорожно глотает воздух. С мучительной ясностью ощущает вес одежды и ее трение о кожу, разливающийся по телу пот, и даже дуновение влетающего через окно ветерка на лице слишком чувствительно. Но хуже всего — внезапное пронзительно мощное желание, охватывающее его вопреки всем доводам разума. Он настолько привык подавлять подобные позывы и знать, что его самообладания достаточно, что сейчас совершенно растерян. Цзинь Гуанъяо выглядит встревоженным и поспешно бросается подхватить его под локоть. — Господин Лань? Вы в порядке? Он такой невысокий и худой, что вряд ли смог бы чем-то помочь, если бы Лань Цижэня не держали ноги, но проявляет учтивость. Его изящные руки, руки, творившие множество дел, которых лучше не называть, будто обжигают даже сквозь несколько слоев ткани, и Лань Цижэнь в его лихорадочном состоянии не может решить, отшатнуться ему или опереться глубже. — В порядке, — отвечает он, голос звучит хрипло и надтреснуто. Он остро ощущает, что что-то не так. В юности, когда он жаждал близости или нечаянно оказывался слишком близко к Вэнь Жоханю, которого желал всегда, это было ничуть не похоже на приступ болезненной похоти, терзающей его сейчас и лишь пытающейся казаться подлинной страстью. Цзинь Гуанъяо хмурится и, привстав на цыпочки, бесцеремонно дотрагивается до его лба тыльной стороной ладони. — Господин Лань, вы весь горите! — восклицает он, заливается краской и, поспешно отдернув руку, смущенно бормочет: — Мои извинения. Этот неблагонадежный мальчик моложе даже его племянника и выглядит таким хрупким, что Лань Цижэнь, кажется, мог бы переломить его пополам, — и его краткое прикосновение вызывает дрожь, но вовсе не отвращения. Жгучий стыд сжимает горло, как дурная кровь, от которой необходимо избавиться. — Ляньфан-цзуню не о чем беспокоиться, я… Новая волна непристойного жара и головокружения заставляет Лань Цижэня стиснуть зубы до скрежета и опереться на руку Цзинь Гуанъяо гораздо сильнее, чем хотелось бы, — и гораздо сильнее, чем ему казалось. Во всяком случае Цзинь Гуанъяо неожиданно будто теряет равновесие и, тихо ахнув, опрокидывается назад, увлекая его за собой. Они валятся на пол неприличной кучей перепутанных конечностей и одежд. Переведя дух, Лань Цижэнь приподнимается на одной трясущейся руке, пытаясь облегчить участь придавленного им Цзинь Гуанъяо. Ущерб, однако, нанесен. Цзинь Гуанъяо лежит под ним растрепанный, раскрасневшийся, в съехавшем халате, так что обнажилась бледная ключица, и смотрит широко распахнутыми глазами. Он быстро облизывает губы и отводит взгляд в сторону. — Г-господин Лань? Тот с нарастающим ужасом ощущает предательскую твердость у себя в штанах, упирающуюся Цзинь Гуанъяо в живот. Собрав все силы, Лань Цижэню удается скатиться с него и рухнуть на спину. Грудь тяжело вздымается, тщась набрать побольше воздуха, которого осталось так мало в этой комнате. — Мои… извинения, — наконец хрипит он, почти не способный пошевелиться. Перед глазами мутится, и появившийся над ним Цзинь Гуанъяо виден расплывчато. — Господин Лань, — осторожно окликает он, — где у вас болит? Я немного разбираюсь в лекарственных травах. Может, попытаюсь помочь? Лань Цижэнь заставляет себя сесть и прижимает руку к раскалывающейся от боли голове. В горле пересохло. — Ляньфан-цзунь… Пальцы Цзинь Гуанъяо сжимается на его запястье, прощупывая пульс, их кончики светятся изучающими лучиками духовной энергии. Он хмурится и вдруг ахает, потрясенно глядя в глаза Лань Цижэнь. — Мастер Лань! — восклицает он. — Ваши меридианы… Вас отравили! Он хватает чайник, нюхает содержимое и ахает снова. Лань Цижэнь застывает. — Отравили? Что ж, по крайней мере, это бы все объяснило. Цзинь Гуанъяо все еще продолжает сжимать его запястье. — Это яд… Я сталкивался с ним только раз, когда был лазутчиком в Цишань Вэнь. Его называют «цин сы жао», и… — он потупляет взгляд, густые ресницы смущенно подрагивают, … — он сводит человека с ума от возбуждения. Если не удовлетворить это возбуждение достаточным количеством иньской ци от другого человека во время парного совершенствования, это может привести к смерти отравленного. Наставник не увлекался его использованием — он был более прямолинеен… — Цзинь Гуанъяо неловко взмахнул рукой и смущенно покачал головой. — Ах, о чем я говорю… — Мне нужно идти, — выдыхает Лань Цижэнь и тяжело встает, опираясь на стену. Это все настолько вопиюще против правил, что он совершенно не страшится уйти и злокозненно умереть от стояка в каком-нибудь углу Башни Кои. Он слишком стар для подобного. Цзинь Гуанъяо вскакивает и хватает его за руку. — Господин Лань, вам нельзя идти в таком состоянии! Вы едва держитесь на ногах! — восклицает он. — Это все моя вина: очевидно, что отравить пытались меня. Такая топорная ловушка, и я в нее попался! Все, все из-за меня! — Он выглядит крайне расстроенным, насколько Лань Цижэнь может разобрать в застилающем глаза тумане. — Мое положение главы ордена еще шатко, и вот очередная попытка меня свалить. Не совсем понимая, что с ним происходит, Лань Цижэнь позволяет ему протащить себя через кабинет в крошечную спальню с занавешенным входом. В щуплом теле Цзинь Гуанъяо куда больше силы, чем можно было предположить. — Когда у меня слишком много работы, я сплю здесь, — взволнованно болтает тот. — Пожалуйста, ложитесь. Нельзя терять время. Это моя вина, и второй брат никогда не простит мне, если с вами что-нибудь случится… Первый порыв Лань Цижэня — утешить мальчика, и он смотрит на него ласково (как он надеется). — Со мной все будет хорошо. Правда. Сичэнь простит тебе что угодно. Цзинь Гуанъяо поднимает на него изумленный взгляд и нервно облизывает губы. — Простит что угодно? Не в силах отвести глаз от его рта, Лань Цижэнь стискивает зубы и резко отворачивается. Снова становится трудно дышать, все тело пылает от отчаянного возбуждения. — Господин Лань, я… могу вам помочь, — тихо говорит Цзинь Гуанъяо. Лань Цижэнь по-прежнему старается на него не смотреть, повторяя про себя правила Гусу Лань и сжимая кулаки в некотором подобии самообладания. — Есть ли другое противоядие? Когда изящная рука Цзинь Гуанъяо соскальзывает с его плеча на грудь, упирается в нее растопыренными пальцами и толкает его обратно на кровать, Лань Цижэнь забывает, как дышать. Он поднимает глаза и пытается привстать, опираясь на локоть, обнаруживает, что снова падает, когда Цзинь Гуанъяо забирается на него. Тело уже не слушается, даже шевелиться трудно, а Цзинь Гуанъяо сидит у него на бедрах и с виду настроен решительно. Через ткань он прижимается задницей к стоящему члену Лань Цижэня, и тот хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Бессильными дрожащими руками он тянется к бёдрам Цзинь Гуанъяо в попытке его спихнуть, но не преуспевает. — Ляньфан-цзунь, что вы творите… — только и удается ему выдавить. — Я помогу вам, господин Лань, — шепчет тот и гладит его по щеке. А потом, продолжая двигать бедрами, проворно раздевается: сначала снимает и отбрасывает расшитый золотом пояс, а затем стаскивает слой за слоем и остальное, пока не остается в тонких нижних штанах и рубахе. — Это моя вина, господин Лань. И другого способа нет. — Это не… — «неправильно» хочет он сказать, но Цзинь Гуанъяо принимается уже за его одежду, даже не пытаясь ее снять, а лишь расстегивая, чтобы добраться ладонями до его груди и живота. Каждое прикосновение, даже через ткань, питает сжигающий тело мучительный жар, и Лань Цижэнь с полуоткрытым ртом трепещет, забыв о возражениях. Прохладные руки Цзинь Гуанъяо дарят временное облегчение и одновременно распаляют еще сильнее. Он жаждет этих ласк. Когда ладонь Цзинь Гуанъяо прижимается через ткань к его члену, Лань Цижэнь прикусывает щеку изнутри, стараясь не издать ни звука. Из последних сил он перехватывает тонкое запястье и бормочет сквозь сжатые зубы: — Вам не нужно… — Яд уже распространился по телу господина Ланя. Боюсь, ни на что другое у нас времени нет. Смазанные маслом пальцы Цзинь Гуанъяо исчезают у него за спиной, и он с тихим стоном принимается растягивать себя, все еще седлая Лань Цижэня. Высвободив из штанов его член, он глубоко вдыхает и погружает его в себя. Лань Цижэнь еще крепче стискивает зубы и зажмуривается, ошеломленный горячей скользкой теснотой, но даже шумящая в ушах кровь не может заглушить прерывистых стонов Цзинь Гуанъяо. На Лань Цижэня наваливается чувство вины. Как мог он позволить такое? Он словно в каком-то диком сне, от которого никак не может пробудиться. Цзинь Гуанъяо хватает его руки, опускает себе на бедра и с болезненной улыбкой говорит: — Господин Лань, так будет проще. Лань Цижэнь не может вымолвить ни слова, лишь неотрывно глядит на Цзинь Гуанъяо сидящего на нем, насаженного на него. Так легко было бы впиться пальцами в эти костлявые бедра, до синяков, и начать толкаться навстречу. Нечто внутри него в восторге от этой мысли. Вместо этого он оставляет руки придерживать Цзинь Гуанъяо, который двигается, вздрагивая и трепеща. Он закусил губу, бледная грудь покрыта испариной от напряжения и удовольствия. — А-Су не узнает, и второй брат не должен знать… Все будет хорошо, — шепчет он, словно успокаивая не только Лань Цижэня, но и себя. Он наклоняется и влажно целует губы Лань Цижэня, просунув ему в рот язык. Не нужно Цзинь Гуанъяо целовать его, не нужно ласкать. Лучше бы это было что-то вроде лечебной процедуры или, будь оно неладно, чтоб он держал в руках руководство по парному совершенствованию и зачитывал указания. Но вместо этого получается какая-то нездоровая пародия на любовное соитье, вызывающая невольный отклик разгоряченной плоти. Хорошо хоть разум Лань Цижэня еще не покинул. Хотя, возможно, дело в нехватке опыта: обрезанный рукав, имеющий жену и ребенка, Цзинь Гуанъяо вряд ли имел возможность заниматься чем-то таким часто, если имел вообще. Лань Цижэнь испытывает безмерную вину. Цзинь Гуанъяо ерзает, пытаясь подобрать угол поудобнее, и насаживается сильнее, снова вскрикивая. Лань Цижэнь не знает, что хуже: смотреть и видеть, кто и что делает и он это позволяет, или зажмуриться и представить себе другого человека — широкоплечего, со смеющимися фениксовыми глазами. Самая сокровенная тайна Облачных Глубин — то, что каждый Лань нарушал большинство из высеченных на Стене правил. Может ли человек прожить, не испытав ни окрыляющего восторга, ни глубочайшей скорби, ни разу не поссорившись с родными и даже не съев больше трех тарелок за обедом? Это невозможно. Главное — что лежит в основе: гармония, ученость, честь. Но это гораздо весомее мелких проступков, которых невозможно избегнуть. Это… Цзинь Гуанъяо кусает губы, сдерживая стоны. На некоторое время он закрывал глаза, но сейчас он открыл их и вглядывается в Лань Цижэня. — Вы уже скоро, господин Лань? Язык не желает слушаться, когда он пытается произнести постыдные слова: — Не совсем… Цзинь Гуанъяо скачет на нем еще неистовее, тяжело и неровно дыша. Стоны срываются с его губ все чаще, он впивается пальцами в плечи Лань Цижэня и крепко зажмуривается, видимо, едва не теряя голову. — Это… не обязательно быть мне. Закройте глаза, господин Лань… Лань Цижэнь не может. — Знаете, господин Лань… Наставник не позволил бы мне быть с ним вот так… Его сердце принадлежало лишь одному человеку, даже тогда… — Ляньфан-цзунь, прошу вас… — хрипит Лань Цижэнь. — Не надо. Прямо в этот миг Цзинь Гуанъяо с криком кончает и чуть не падает Лань Цижэню на грудь, но удерживается, опирается о его плечи и продолжает двигаться, со стоном на каждом выдохе, но не собираясь сдаваться. Он дрожит, огромные глаза покраснели, словно он едва не плачет. Все слова застряли в горле, Лань Цижэнь лишь глядит на него. Тот с трудом выносит дальнейшее воздействие на места, ставшие чрезмерно чувствительными после оргазма, и почти хнычет. Когда из уголка его глаза выкатывается единственная слеза, Лань Цижэнь тянется, не в силах утерпеть, стирает ее пальцем и задерживает ладонь на щеке. Цзинь Гуанъяо закрывает глаза и приникает навстречу прикосновению, задыхаясь. Лань Цижэнь теперь ближе к разрядке. Еще минута дерганных толчков Цзинь Гуанъяо, и он кончает. И его зрение, уже бывшее нечетким по сторонам, полностью гаснет. *** Просыпается Лань Цижэнь с головной болью, лучи утреннего солнца пробиваются сквозь его веки, окрашивая мир в красный. Он с трудом разлепляет глаза, садится и отчаянно моргает, чтобы снова не провалиться в сон. На нем только мятые нижние одежды, и… Простыни шуршат, и он натягивает на себя одеяло, чувствуя нарастающий ужас: это не гостевые покои Башни Кои, а каморка Цзинь Гуанъяо. На краю сознания всплывают смутные воспоминания о нестерпимом жаре и желании, о Цзинь Гуанъяо над ним, с приоткрытым алым ртом и слезами на глазах… «Наставник не позволил бы мне быть с ним вот так…» Он замирает с остекленевшим взглядом. — Господин Лань, вы проснулись, — произносит Цзинь Гуанъяо, приподнимаясь рядом на постели. Кривится и потирает поясницу, а потом смотрит на Лань Цижэня внимательными красноватыми глазами. — Как вы себя чувствуете? Лань Цижэнь открывает рот, но не издает ни звука. Когда Цзинь Гуанъяо полностью садится, одеяло сползает с верхней части его тела. Лань Цижэнь не оставил на нем никаких следов: на гладкой бледной коже заметны лишь несколько старых шрамов. Цзинь Гуанъяо потупляет взгляд, будто ему стыдно, и подтягивает одеяло, так что на виду остается только одно белое плечо. Он позволил этому случиться. Как показаться на глаза людям, совершив подобное не с кем-то, а с любимым названым братом своего племянника? Лань Цижэнь закрывает лицо руками и делает глубокий вдох. Затем он подбирает рукава, встает с кровати и опускается на колени. — Ляньфан-цзунь спас мою жизнь непомерной ценой, — хрипло говорит он. — Как я могу отплатить? Взглянув на Цзинь Гуанъяо, он на долю мгновения видит нечто кроме взволнованного трепещущего мальчика. Цзинь Гуанъяо смотрит на него сверху вниз, прищурившись и слегка наклонив голову набок. А затем его глаза снова широко распахиваются, он поспешно слезает с кровати и подрагивающими руками пытается выдернуть Лань Цижэня из его поклона. — Господин Лань, в этом нет нужды… — Есть. — Пожалуйста, встаньте! — он цепляется за локти Лань Цижэня, безуспешно пытаясь поднять его с пола. Лань Цижэнь опускает глаза. — Под действием яда я не мог мыслить ясно. Но если б мог, то скорее бросился бы на свой меч, чем подверг вас такому бесчестью. — Господин Лань! — Поскольку Сичэнь вам дорог, вы чувствовали ответственность за меня, хотя были не должны. Но теперь, когда вы спасли мою жизнь, я не могу покончить с собой во имя чести и тем самым обесценить вашу жертву. Я должен отплатить вам, Ляньфан-цзунь. Цзинь Гуанъяо глубоко вздыхает и отпускает его локти. — Ладно, если господин Лань действительно чувствует себя обязанным, я попрошу об одном одолжении. *** Приходит известие о предательстве и истреблении ордена Чэнъян Хэгун, который противился строительству Верховным заклинателем смотровых башен, и убийстве ими Цзинь Жусуна, сына и наследника Цзинь Гуанъяо. Лань Сичэнь отчаянно переживает за названого брата, мечется из угла в угол и наконец мчится в Ланьлин на мече и всего лишь с половиной обычной свиты. А затем Лань Цижэнь получает сообщение, в котором нет ничего, кроме места и времени, и понимает, что пришло время вернуть Цзинь Гуанъяо долг. Стылой ночью он ожидает, когда Цзинь Гуанъяо явится и потребует услуги в уплату за его неискупный грех. Ветер пронизывает до костей, а снег терзает кожу миллионом крохотных иголок. В ночном небе что-то разглядеть непросто, но у Лань Цижэня острое зрение, и он может различить блеск меча среди мерцания снежинок и неясных отсветов луны в толще облаков. Вот и он. Цзинь Гуанъяо стоит на мече, держа в руках большую охапку тряпья, и медленно снижается. Ступив на землю, он тонет по колено в снегу и слегка спотыкается, затем поднимает глаза и встречает взгляд Лань Цижэня. Даже в темноте он выглядит напуганным и невозможно грустным. Огромные темные глаза — словно бездонные колодцы отчаяния. Лань Цижэнь встречает его на полпути, избавляя Цзинь Гуанъяо от еще нескольких шагов по снегу, и, сам того не желая, подхватывает под локти, не давая упасть и помогая найти равновесие. — Ляньфан-цзунь… — и быстро отступает, полагая, что Цзинь Гуанъяо вряд ли желает его прикосновений после… того случая. Однако тот как будто ничего не замечает. Глаза у него красные и губы дрожат явно не от холода. — Господин Лань, — произносит он, и его голос обрывается. Лань Цижэнь смотрит на ворох одеял в его руках замечает легкое шевеление. К его изумлению, Цзинь Гуанъяо отодвигает уголок и обнаруживает пухлое личико спящего ребенка лет трех-четырех. Лань Цижэню остается лишь вытаращить глаза. — Ребенок?! — О да. — Цзинь Гуанъяо смеется, горько и слишком громко. Ребенок морщится сквозь сон, издает недовольный звук и продолжает спать. У Цзинь Гуанъяо взгляд лихорадочный, дыхание неровное, его всего трясет. — Ляньфан-цзунь, дышите глубже, — тихо советует Лань Цижэнь. Тот наклоняется к нему, и из его горла вырывается звук, похожий на сдавленное рыдание. Лань Цижэнь принимает ребенка и, не в силах сдержаться, одной рукой снова сочувственно поддерживает Цзинь Гуанъяо. Он понимает всю неуместность этой поддержки с его стороны, но больше помочь Цзинь Гуанъяо тут некому. И тот хватается за его руку. — Пожалуйста, не спрашивайте, что это за ребенок. Никому не говорите, откуда он, что бы ни случилось, — шепчет Цзинь Гуанъяо, прижавшись лбом к его груди. — Умоляю, никому, даже второму брату. Позаботьтесь о нем. Лань Цижэнь кивает, спиной загораживая ребенка и Цзинь Гуанъяо от ледяного ветра. — Непременно, — мягко отвечает он, успокаивающе поглаживая пальцем предплечье Цзинь Гуанъяо. — Я буду о нем заботиться, не волнуйтесь. Цзинь Гуанъяо поднимает глаза и издает надтреснутый смешок, горько кривясь и качая головой. — Господин Лань… Вы хороший человек. Действительно хороший. — Хороший или нет, судить не мне, — отвечает тот с такой же горькой улыбкой. — Вы многому научились у вашего наставника, Ляньфан-цзунь. Многие другие могут об этом забыть, но не я. Цзинь Гуанъяо клонится к нему и снова в изнеможении приникает лбом к его груди. — Простите меня за все. Я действительно сожалею. Затем на шаг отступает, целует в лоб ребенка, спящего на руках Лань Цижэня, и, не оглядываясь, вспрыгивает на меч. Взлетает и исчезает в метели.