Курение, или Опыт, разбивающий сердце

Роберт и Марко остались на вечеринке до конца. Уйти раньше — значит безвременно расстаться, у Ройса полный дом родни, у Леви уставшая и вымотанная с работы, хотя и слова бы им поперёк не сказавшая мама. Им некуда идти, тем более торопиться, поэтому весь вечер Марко с голливудской по наглости и чувству превосходства улыбкой Кларка Гейбла висел на плече у Роберта. Вероятно, мало кто из друзей оказался смущен и озадачен внезапным глобальным потеплением в отношениях ребят меньше Марка-Андре. И тер Штеген ощущал себя вполне в тарелке, не считая покусывающей мысли, что с ним Ройс пережидал лишь им с поляком ведомую бурю и латентно хандрил. Потому что ты, Андре, не он. Марко бесстыдно угорал над всякой фигней, доставал всех и каждого, не отцепляясь при этом от своего польского кавалера. Роберт не изменял себе и таял от его безраздельного внимания сдержанно и планомерно, то и дело пылко наговаривая Ройсу в самое ухо незначительности, от которых тот заходился новой волной смеха. Они ехали до дома Марко на такси, положив между собой его рюкзак и протянув за ним руки, чтобы тесно сцепить пальцы, не опасаясь реакции водителя. Ежеминутные восторженно-осторожные взгляды, искрами летевшие от голубых глаз к карим, тоже не в счёт: понятно было, что мальчики просто выпили лишка, вот и пялятся теперь друг на друга, как под дозой. Зелёные, выдержки никакой. Особенно когда немец, горя от собственной дерзости, чувственно и смело надавливал на ямочку между большим и указательным Левандовского, и глаза у того становились больше. Выпрыгнув из такси, парни оказались на сером пустыре возле парка в сотне метров от дома Ройса. — Кто будет смотреть? — подступая совсем завороженно, благоговейно к Ройсу, пропел Роберт. Марко нескладно улыбнулся, спокойно машинально отступая назад, где ничего не давало опору, одна пустота. — Мама, — боевито, почти по-детски норовисто выдал немец, щуря глаза на Роберта. — Она ждёт меня с минуты на минуту. Я же написал, что мы закругляемся. — И ты железно уверен, что она подглядывает? — на удивление, уже сдаваясь и оставляя все права за Марко, для проформы вздохнул Левандовский. — Не подглядывает, — очертил взглядом полукруг Ройс, как будто поляк безнадежен. — "Подглядывают", только если знают, что увидят что-то пикантное, — Марко, озираясь, потер вспотевшее запястье, к которому приклеились часы. — Не будет ничего подобного, — развеивая все рыжеволосые опасения, воздушно улыбнулся Роберт, стараясь не казаться насмешливым. — Я обещаю тебе, — надежно взял ладони беспонтово продрогшего на свежем ночном воздухе немца. — Я сделаю вид, что обнимаю тебя, а ты... — Ну уж нет, — властно пресек его Ройс, упершись подбородком в его грудь, — обними, пожалуйста, взаправдашную... — Хорошо, — растерявшись, попытался передать всё рвение и ответственность в выражении лица Роберт. Уложил ухоженные светлые ладони на выступающих лопатках, как в первый раз. Будто и не он обжимался с Ройсом по поводу — и чаще без — два года напролёт. Всё объяснялось просто: раньше поляк не касался его, как своего. Они были друзья, а дружеские объятия не несут той нагрузки и ответственности, что ты даришь, бледнея от желания вытеснить всех "других" из жизни этого человека. — Давай теперь, — положил подбородок на плечо Марко, недвусмысленно подставляя щёку. Немец затормозил, замялся взглядом. Прижал ладони к талии Роберта. Насупился, хмуря светлые брови, что шло вразрез с идиллической атмосферой вечера и их зародившимися надеждами. — Давай ты, — пробубнил Ройс, пряча неуверенно, стыдливо в ночи пылающие глаза от Левандовского. Когда первый ступор и ошеломленное "что на этот раз не так у нас с вами, герр Ройс?!" миновали, Роберт подумал... что это имело почву под собой. Парень так долго и тщетно добивался его, на цыпочках ходил, что все их скрепленные обещания вряд ли выглядели солидно в его глазах. Марко хотелось его отзывчивости, порывов, ответности и хотя бы скромных первых шагов. Он так безуспешно уже шёл один. — Дай слово, что не обвинишь в краже поцелуя, — сам себя не узнавая, до жути нелепо попытался улыбнуться, выдавая какой-то сдавленный смешок, Левандовский. Ройс смолчал, как истинный джентльмен, давая позору поляка — пошлым шуткам-прибауткам над тем, что по-настоящему тревожит того второго, кто с ним, — растаять в ночной прохладе. Роберт резко понял, что Марко не до ёрничанья — его морозит, на него нашло, ему даже каплю грустно. Левандовский повернул голову, оставясь в считанных сантиметрах от лица Ройса, и впечатал пухлыми губами поцелуй. Чуть причмокнув, приложился к благородно (и вовсе нет) белой коже ещё раз, задерживаясь на щеке подольше, давая себе прочувствовать их первый раз и полное несопротивление немца. Парень был напряжен едва ли не до дрожи в плечах, как Роберт отметил, пару раз зажмурился, но не отдалился. — О mój Boże, — выпалил несуразно поляк, как в прорубь ныряя. Стараясь прыгнуть в омут с разбегу, бомбочкой и поднырнуть сразу глубже, чтобы не осталось сил на страхи, лишь на инстинкт, Роберт накрыл губы Ройса. Резвые и удивленные, на всё готовые мальчишеские глаза напротив приковали его к себе. Поляк на уровне ощущения, витающего в воздухе, — феромонов, если хотите, — ощутил, как верно выбрал стратегию и насколько же Марко гордится им сейчас. Роберт лишь немного повернулся, заставляя сместиться и Ройса, чтобы встать ровно спиной к окнам многоэтажки. Его губы то и дело соприкасались с тёплыми губами Марко — без него теперь казалось зябко. Они целовали друг друга отчаянно и свежо, не размыкая зубов и не заходя дальше, безумно потерянные и окрыленные. Целовать Марко Ройса вообще оказалось личной эстетикой поляка. В их поцелуях совсем не было физиологии — какие-то медленные пробные поглаживания, и вот уже губы немца влажные, какими никогда не были. Его руки жёстко от сковавшего волнения, почти маскулинно сдерживали талию Левандовского. Последний, сжимая то крепче, то слабее плечи Ройса, рьяно и невпопад тыкался в уголки, выступ верхней и нижней губы, всё ещё силясь оправдать свое влечение, выискивая неповторимое в Марко. Нужен соблазн, разврат, дьявол, притаившийся, как в засаде, в нём. Что-то, очень извиняющее Левандовского, что неизбежно вселило в него это плотское желание, отвратило взор от моральных устоев и семейных ценностей. Наконец, как будто нацеловавшись, — что было мало похоже на Марко, — он вдохновленно, почти полоумно окинул Роберта взглядом. И поляк растерял весь запал оправданий: ребяческие, незрелые ещё черты, смешной забор клычковатых зубов, претенциозно зализанные назад, с местами сошедшим мелированием волосы. За такое не бросались под поезд, не отрезали себе язык и не предавали Родину. Вихрастый мальчишка-одноклассник — и никто-то, кроме Роберта, по нему не сох... Дело не в Ройсе, в ужасе понял поляк, невзначай своим замешательством разрешая ему опалять себя любовно горящими глазами подольше. С Марко чувствовался уют, сладкая надёжность и тотальное отсутствие необходимости меняться или скрывать хоть часть себя. — Марко-о-о, — в кой-то веке не борясь с собой, жалостливо и бездумно позвал Левандовский. — Да, Леви, — кротко и преданно приопустил ресницы парень, блестя из-под них осчастливленными глазами. — Мне уже пора идти, — Роберт запричитал смято, сумбурно, — потому что мама точно ждёт у окна, хотя заполночь, но сама ни за что не позвонит, чтобы "не потревожить". — Мгм, — абсолютно сгорая от вынужденности своего положения, долга отпустить Леви, продавил через гортань звуки Ройс, не прекращая завороженно сиять. — Я должен идти, — конвульсивно дёрнулся кадык, — и меня сейчас стошнит. Я не хочу покидать тебя, Марко. — Я всю ночь буду думать, — Ройс эмоционально мотнул головой, прикусил губу, — буду мечтать о тебе. — А я не умею мечтать, Марко, — обескровленный и обезоруженный его смелостью в любви, подрагивающими пальцами Роберт очертил контур лица немца. — Знаю, — совершенно не уязвленно, с пониманием кивнул Марко. — Никаких мечт, лишь планы. И я хочу предложить тебе свой, — парень вскинул глаза, только чтобы убедиться, что Левандовского зацепили эти слова. — Покуда ещё не услышал мой? — как-то обеспокоенно уточнил поляк. — Ну, да, — нервно подтянул рукава рубашки — привычка, почти не мог иначе, и вся одежда была в гармошку, — Ройс, явно несколько сбитый отсутствием восхищения в реакции. — Я слушаю, — чище и глубже Боденского озера глаза впились в Марко с благословением, ожиданием, а Роберт продолжил держать руки при себе. А вот это уже та самая реакция. — Ты придёшь к нам завтра на семейный ужин по случаю моего выпуска, — немец отчаянно стремился примагнить Левандовского, заволочь на самое дно. — Я опущу руку под стол. Ты возьмёшь её. И мы... Дадим всему случиться. Грандиозное молчание поляка должно было бы ещё в тот вечер сказать Марко многое, если не вообще всё. Но он в кой-то веке смотрел на друга сверху, ощущая его неопределённость и растерянность. И это давало мужество быть дерзким и списывать замешкавшиеся, потухшие глаза на страх. — Семейный ужин, — проговорил больше для себя, пробуя идею на вкус, взвешивая. Вдруг, Левандовский сделал резкий рывок к Ройсу, поставив на холодной щеке печать поцелуем. Что успел Марко, так это нелепо ойкнуть. — Сделаю, мой командир. Это было абсолютно, сверх меры слащаво и лестно. И одинаково понравилось обеим сторонам. Беспечное и пылкое словотворчество не было ни избитым, ни предосудительным для них в ту ночь. Роберт, привилегированно привычный провожать всеми обожаемого Марко до дома, выждал, когда тот поднимется на свой третий этаж, запросто ориентируясь на глазок. В подгаданное время в прихожей загорелся свет — это задремавшая в гостиной мама вышла встречать Ройса. Когда Марко вносил вчера свои пылкие предложения и без каких-либо усилий заставил поляка пойти на безумство, он не учел страшное. Вернее будет сказать, немец глядел привороженно на одного лишь Левандовского и не подумал оглядеться вокруг. В реальности, помимо сахарно-вишневых губ, как с лучших польских садов, его ждала та самая семья, с которой они собрались ужинать. Она была... огромна, как показалось сегодня Ройсу. Он буквально не мог не заставлять себя вдыхать поглубже и почаще, когда... ... Ивонна просила найти салатницы ... отец не в первый уже раз начинал учить открывать вино ...Мелани ненавязчиво интересовалась, собирается ли брат влезать в светло-голубую рубашку, которую ему подарили на все грядущие великие дни, чтобы выглядеть солидно ...мама просила попробовать квашеную капусту, показавшуюся скисшей. Стоп, ещё раз. Ройс нацелился сделать что перед кем? В их трехкомнатной непритязательнрй квартире роился целый табор. И не то чтобы для немца это было открытие, но сегодня стало. — Марка-Андре не позвал, — осторожно подступил сзади, заставив дернуться, отец и положил руку на плечо, произнеся задумчиво: — Случилось чего? — А почему, — ощетинился, как подросток, до огня на щеках смущенный Ройс, но опомнился, — отчего я должен Марка звать? — Друг он твой, — подытожил безнадежно отец, глянув исподволь. — Лучший был, не далее как позавчера. — Н-нет, — с вызывающей неуверенностью поджал упёрто губы и мотнул головой Марко. — Да с чего ты взял? Это ещё когда — в средних классах было! — Хорошо, — не очень, однако, хорошо покачал головой мужчина. — Не мне выбирать, кого ты позовешь праздновать. Хочешь Роберта, давай его. Пожалуй, он удалился на кухню достать ещё вина с подспудной мыслью, что его сын где-то по дороге разбазарил друга и нужно будет ещё поднять с ним тему бесценности дружбы молодости. В домофон позвонили. С этого непретенциозного треньканья началось скрытое движение Марко Ройса по самому краю карьера. Рыжеволосый немец пёр, заплетаясь в стройных ногах в чинных брюках, находу уклоняясь от оправляющих то воротник, то манжеты рук Ивонны. Девчонки! Он же не на свидание, право дело, к чему это тисканья и рукоплескания? Марко сам подтянул повыше талию, завернул рукава и удостоверился в прочности укладки — это был его, "недевчачий" чек-лист, успокаивающий его эго и по-кроличьи колотящееся сердце. Он же парень: хочет быть неотразим двадцать четыре на семь, а не только для рандеву. Пока Марко ватными, медлительными руками запирал дверь, поляк оттянул пальцем ворот его рубашки, нашептав по горячей бледной коже: — Я верю в тебя, оболтус. За столом Левандовский улыбался вяло и беспрестанно, как будто уже успел принять на грудь, но Ройс совершенно точно знал, что нет. Марко теребил пальцы, когда их крепко и устойчиво сжали. Нет. То есть, да! Немец кисло скривил губы, медленно обернувшись на Роберта. Он продолжал улыбаться, намекая на выполнение плана Марко, казалось, совсем не колеблясь.