Кадиллак Харуно

Саске уже в начале вечера знал, чем все закончится. Черт его дернул в их с Суйгецу последнюю встречу перебрать и вывалить все, как на духу. И вот, стоило им вскрыть бутылку с виски, Суйгецу, разливая янтарную жидкость по стаканам со льдом, как бы невзначай, спросил:  — Что там у вас с Харуной?  — Все нормально, — процедил он сквозь зубы, но Суйгецу ответ явно не устроил; стекло звякнуло о стекло, они выпили, он продолжил:  — То есть, все по-старому? Френдзона, все дела?  — Хм. Он не собирался это обсуждать. Тем более — с Суйгецу. Тем более — трезвый. Да и что там обсуждать? Саске совершенно не понимал, что происходит. Сакура бегала за ним в детстве, раздражала ужасно своими глупыми смешками и восхищенными взглядами, а он старался игнорировать и держаться подальше. Не только от нее — от всех таких же девочек с их тихими перешептываниями и нелепыми попытками позвать его погулять, пообедать, еще что. А в последний год что-то изменилось. Может, то что они стали взрослыми, а может, причина в Сакуре — она стала такой… Привычной. Если он долго ее не видел, в душе зарождалось смутное беспокойство; он почему-то начал запоминать, о чем она говорит, даже когда говорит не с ним; без причины перекрасил свою машину в нежно-розовый, долго издеваясь над автомалярами, пока они подбирали нужный оттенок, в тон ее волосам, а после — подарил ей, стоило ей заикнуться, что она хочет купить какую-нибудь подержанную тачку.  — Саске, женщины — как машины, — вещал Суйгецу, налегая на виски, — например, вспомни Ино Яманака. Вот она, скажем… Феррари. Стильная, красотка, вложений требует немерено — и держит марку. Обслуживать такую машину дорого, зато статус душу греет — когда ты на Феррари, ты себя автоматически чувствуешь королем дороги. В ее случае — королем жизни.  — Тебе нравится Ино? — не особо слушая, что он несет, бросил Саске.  — Красивая, конечно, но не в моем вкусе, — Суйгецу закурил, не спрашивая разрешения; Саске достал с нижнего яруса столика пепельницу, поставив перед ним. Суйгецу благодарно кивнул, продолжив: — Я не люблю спорткары. Мне по душе раритет, что-то с характером, агрессивное, типа Импалы.  — Карин? — тут же вспомнилась ее кроваво-красная Мазератти, которую ей подарил дядя на прошлый день рождения; Саске тоже был приглашен. Подарок для Карин выбирали вместе с Сакурой — какую-то сумку, он не разбирался в марках, больше залипая на то, как Сакура придирчиво разглядывает каждую, задумчиво хмуря брови и чуть надувая губы. Красиво. Карин, кстати, визжала от восторга, чуть не задушив их обоих в объятьях, так ей понравился подарок.  — Тьфу, бля, — Суйгецу аж подавился, — Карин и Шевроле Импала? Не богохульствуй! Нельзя сравнивать роскошную тачку и эту… суку.  — Вы вроде неплохо ладили в старшей школе, — заметил он, прижав стакан к губам и с интересом наблюдая, как Суйгецу меняется в лице.  — Никогда мы не ладили. Вообще не понимаю таких мужиковатых баб. Еще и эта ее болезнь на красные шмотки — она на факел была похожа… Он еще что-то говорил, но Саске снова не слушал, сделав глоток и вспомнив, как Сакура с нежной улыбкой въебала их однокласснику с кулака, да так, что тот отлетел на пару метров. Тогда обалдели все — и он в первую очередь, ведь он считал ее слабой девочкой. А она пацана на полголовы выше с удара почти вырубила. Он не знал предыстории, но ни на минуту не усомнился, что тот заслуженно получил.  — Наверняка не изменилась. А может, еще хуже стала. Вот Карин — Жигули. Копейка. Вишневая. Стоит нихера, а гонору дохера, — со знанием дела, подливая им по стаканам, рассуждал Суйгецу, — обычно такие беспонтовые машины и тюнингуют, и тонируют по кругу, и в салоне черти-что, типа обивки из кожи с мошонки носорога. Точно как Карин — у нее в башке тоже наверняка такое же месиво… Сакура — наоборот. У нее вообще не было гонора. Более того — она была приветлива со всеми, всегда улыбалась, никогда не ставила себя выше других. А вот ухаживать за ней… Она никогда у него ничего не просила, он сам предлагал, делая выводы, логичные и правильные, из ее слов; она так искренне радовалась, когда он купил ей котенка на день Рождения, что даже трепетно обняла его, прижав к груди. Не Саске. Котенка. Саске же удостоился нежного: «Спасибо, Саске-кун, Наруто!», так и не спросив, за что она благодарит Наруто, слишком увлекшись разглядыванием ее сияющего лица.  — …твой Кадиллак? — он не сразу понял, что Суйгецу обращается к нему.  — Что?  — Я говорю — Сакуре очень идет твой розовый Кадиллак, — Суйгецу улыбнулся, прищурившись; Саске мысленно застонал. — Возвращаясь к женщинам и тачкам — Сакуре соответствует. Красиво, дорого, трудно в обслуживании, зато греет душу и почти так же непрактично.  — Почему непрактично?  — Сам посуди, — Суйгецу закурил еще одну сигарету, поставив стакан на столик и выставив перед собой пятерню, начав по очереди загибать пальцы: — ты вкладываешь в нее немерено бабок, всю душу вкладываешь, а по факту — даже не катаешься. Обхаживаешь, полировка там, облизываешь со всех сторон, чтобы она сияла — а на ней ездит… ну, Сакура. Не понял? Саске решительно мотнул головой; Сакура стабильно, раз в месяц, звонила ему со слезами в голосе в разное время суток, потому что: «машинка заглохла и не заводится», «что-то трещит и дымится», «тут какая-то лампочка загорелась и моргает!». И Саске бросал все и срывался к ней, неважно откуда, лишь бы спасти, лишь бы не слышать ее расстроенный голос, и по шею в масле колупался под капотом, выискивая проблему.  — Не шаришь ты в метафорах, — грустно вздохнул Суйгецу. — Короче, Учиха, хватит мять яйца и скажи ей, уже, наконец, что она тебе нравится! Пригласи ее на свидание, в конце концов! Ваша прелюдия малость затянулась, ты не находишь?  — Мы ходим на свидания, — парировал Саске, мутным взглядом проследив за дымком от кончика сигареты, сглотнув.  — Пообедать с коллективом среди рабочего дня — это не свидание. Вы даже кофе не пили вдвоем.  — Пили.  — Да, когда куда-нибудь ехали и по пути заезжали в МакАвто. Саске, она — женщина. И даже я помню, как ты ее в школе отшивал, да что там — у любого спроси с нашего выпуска, там вся школа хором скажет, что ты ее на дух не переносил. Женщины такое не забывают. И сейчас она просто не понимает, что ты уже не мудак, а влюбленный мудак. — Саске почему-то молча слушал, не отреагировав на оскорбление. — Может, она уже давно не питает к тебе тех чувств… Хотя, бля, кого я обманываю — да она по тебе сохнет, как рыба на берегу, ты ее водой так сверху по чуть-чуть поливаешь, но и сам не жрешь, и в море не выкидываешь. Понимаешь? Женщинам нужна конкретика. Конкретика? Какая еще? Он делал все, чтобы она была счастлива. Машину подарил. Кота, которого она хотела. Отдал ей ключи от квартиры Итачи, в которой тот пока не жил, чтобы ей не приходилось долго добираться до учебы и работы. Он уже просто не знал, что еще сделать для нее, как подступиться — окружил заботой, вниманием; а Сакура как будто не замечала. Точнее, замечала, краснела и смущалась, всегда с таким искренним восторгом принимая каждый жест с его стороны, что ему хотелось, действительно хотелось дать ей еще больше, только бы она всегда улыбалась ему. Но хоть бы раз обняла! Дала понять, что у них все хорошо! Но нет — робела, благодарила, и всегда — все в рамках приличия. Сдержанно. А у него уже пар шел из ушей, ведь он тоже не железный — у него были свои потребности и интересы. Конкретно один интерес, как будто нарочно игнорирующий факт того, что он — мужчина.  — И как еще конкретнее ей показать, что у нас отношения? — кажется, он все же перебрал, раз позволил себе озвучить такой нелепый вопрос.  — Скажи ей прямо, черт! — Суйгецу аж по лицу себя хлопнул. — Просто скажи, что Сакура, давай встречаться, переезжай ко мне, вот ключи, вот кровать, вот мой член — он скоро лопнет от недотраха! Саске правда хотел пресечь эту наглую пошлость, льющуюся изо рта Суйгецу. Такого неуважения к Сакуре он не потерпит. Но ни звука не вырвалось из резко пересохшего горла, стоило представить, что Сакура уже прямо ему откажет. В конце концов, Суйгецу вполне может оказаться прав, и из-за их не очень хорошего прошлого она готова быть его другом, принимать его знаки внимания, но что-то большее пресечет на корню. Не похоже, чтобы она им пользовалась — Сакура никогда не была меркантильной или жадной до денег и шмоток, скорее, просто принимала все то, что он предлагал ей, но ведь она могла это делать, чтобы банально его не обидеть? Хорошо, что виски кончился, и Суйгецу свалил к себе, уповая на то, что завтра ему нужно будет подменить Джуго на мойке, благо, машин по записи никаких нет. Это заставило Саске задуматься, после того, как за другом закрылась входная дверь, и не глядя на время, он набрал Карин, проигнорировав тихие сонные маты в трубке:  — Помнишь, ты говорила, что не прочь встретиться с Суйгецу? На том конце провода началось шевеление, послышался шелест бумаги и голос Карин, уже вообще не сонный, отчеканил:  — Диктуй адрес. Записываю. У самого не получится — так хоть другу помочь. Пусть увидит, что она совсем не Жигули — жаль, что его рядом не будет, запечатлеть на память лицо Суйгецу, когда Карин заедет на мойку на своей новенькой Мазератти.

***

В салоне пахло ею — ее духами, какой-то приторной вонючкой в виде бабочки, и имбирным печеньем — никогда не видел, чтобы она ела имбирные печенья.  — А на экзамене… — вещала она, сидя на пассажирском, устало откинувшись на спинку и подставляя лицо сквозняку из приоткрытой форточки; волосы то и дело лезли ей в рот, и она поправляла их, каждый раз касаясь пальцами губ. Саске стоило огромного труда не отвлекаться от дороги. Наруто, этот массовик-затейник, позвал их на природу, пообещав пикник с ночевкой в каких-то ебенях, и конечно, стоило узнать, что Сакура из-за экзамена не успевает со всеми, а одна на ночь глядя ехать по плохо освещенной дороге боится, но очень хочет — сразу же предложил поехать вместе. Как-то забыв, что у него работа, что мама просила заехать на выходных, вообще про все забыв. Почему Сакура захотела ехать именно на своей машине, он не вникал, легко согласившись сам сесть за руль — в конце концов, когда-то эта машина принадлежала ему, он хорошо помнил габариты и ход сцепления. Она успела подремать, рассказать ему все события предыдущей недели, как вырос ее котик, — Саске с удовольствием растворился в ее болтовне, наслаждаясь звуком ее голоса и смехом, кивая невпопад и периодически усмехаясь на красочные подробности выходок ее кота. Стук под капотом раздался внезапно, двигатель начал терять обороты, Саске только успел съехать на обочину, как она заглохла. Сакура обеспокоенно заерзала, замолчав, и Саске раздраженно дернул рычаг капота, выходя из машины — из-под капота шел дымок. Сука. Как не вовремя. Ремень генератора разорвало в мясо; он был практически уверен, что в прошлый раз, когда он затягивал клеммы на аккумуляторе, проверял ремень — тот был целым. Когда его успело так обтрепать?  — Саске-кун? — Сакура тоже вышла из машины, встав рядом и заглянув под капот, ни черта не понимая. — Опять клеммы?  — Ремень генератора, — он вытянул зажеванную резину, пачкая руки черным, — все отменяется. Надо эвакуатор вызывать.  — А склеить его как-то нельзя? — она порола чушь; как его это раздражало, черт.  — Нельзя. Надо было ехать на нормальной машине.  — Это нормальная машина! — возмутилась она, и Саске, с трудом переборов желание выматериться посочнее, фыркнул:  — Я тебе давно говорил — давай купим другую. Сколько можно — ты день ездишь, и потом три дня я ее чиню. У нее на глаза почему-то навернулись слезы, которые он не заметил сразу.  — Я… планировала через пару месяцев взять кредит, — она потупилась, как если бы лично пилкой для ногтей перепилила этот гребаный ремень, но Саске даже не это удивило:  — Зачем кредит? Я тебе так куплю.  — Нет-нет, спасибо большое, — замотала она головой, — я и так очень многим тебе обязана. Уже целый год на твоей машине езжу, да и живу три месяца в твоей квартире — мне, честно, и так неловко. Неловко? На его машине? В его квартире? Он замер, лихорадочно соображая.  — Нет ничего неловкого в том, что я куплю своей женщине машину, — начал он, но так и не продолжил; то, каким взглядом на него уставилась Сакура, обескураживало.  — Какой женщине? — она даже рот приоткрыла; выглядело глупо и странно мило. Он залип, чуть нахмурившись, и раздражение испарилось без следа.  — Тебе. Кажется, более красноречивой ее реакция могла бы быть, только если бы прямо сейчас она схватилась за сердце и осела на землю.  — Саске-кун… — она, казалось, что-то проглотила, что застряло в горле, и теперь пыталась сглотнуть, — когда это я успела стать… твоей женщиной? Что-то я не припомню такого. — А вот это уже было слишком.  — Ты так шутишь? Не смешно, — раздражение вернулось с удвоенной силой; она пусть и не делала никаких поползновений в его сторону, но как-то вот такой реакции он ожидал меньше всего. — Я думал, ты давно все поняла.  — Поняла — что? — она вдруг нахмурилась и скрестила руки на груди, отгораживаясь от него. — Что я должна была понять?  — Сакура, я подарил тебе машину.  — Подарил? Формулировка: «Бери, езди, сколько нужно — она мне не нужна» — означала, что ты мне ее подарил? А я как должна была об этом догадаться? Саске посмотрел на нее; она казалась… злой. Нет, не так — кажется, она была в ужасе. Или нет? Эмоции никогда не были его сильной стороной. Тем более женские. Суйгецу однажды назвал его «эмоциональным кастратом», за что получил быструю ответную реакцию кулаком в живот, опровергающую это заявление.  — Я покрасил ее в цвет твоих волос, — попытался Саске снова; Сакура задохнулась:  — Но ты мне одолжил ее! Вот в таком виде! Она уже была розовая, откуда мне было знать, что это… Это… Я думала, ты по-дружески…  — Я купил тебе кота на день рождения. Ту породу, которую ты давно хотела.  — Вы с Наруто подарили мне котика!  — Нет, я с ним столкнулся возле твоего дома, даже не знал, что встречу его. Он тебе подарил бутылку вина и цветы. А я подарил кота.  — Но… но… — она растерялась; казалось, она напряженно о чем-то думает, перебирает в памяти, ищет подтверждения. А Саске наконец-то понял, почему она благодарила не его, а их.  — Ты правда не поняла?  — Да ты меня даже на свидание ни разу не пригласил! — нашлась она, и тут уже Саске возмутился:  — Мы постоянно ходили обедать вместе.  — Если я встречаюсь со всеми, с кем хожу на обед, то тогда прости, Саске-кун, но у меня штук пять парней и еще больше — девушек, — Сакура фыркнула, а глаза опять заблестели. — Если бы я знала, что это все — свидания, я бы… блин! И она вдруг расплакалась. Саске показалось, что небо рухнуло: он не понимал, что ее так расстроило. Неужели она настолько не хотела даже мысли допускать об отношениях с ним, что ее прямо до слез довели его ухаживания?  — Я… я понимаю, если ты этого не хотела, — теперь он был готов многое отдать, только чтобы вернуться в чертову френдзону. Хотя бы в нее. — Я не правильно… да погоди, — откуда внутри взялась глухая, нелепая обида, как будто его ударили ни за что, прямо под дых, он не загонялся; важнее было другое. — Ты же ни разу не показала, что тебе неприятны мои ухаживания!  — Потому что я не знала, что это — ухаживания! — через слезы выпалила она, и выдала нечто совершенно фееричное: — Я думала, что ты встречаешься с Карин!  — Чего?! Причем тут она?  — Мы ей на день рождения выбирали сраную сумку от Биркин! Никто не будет дарить зверски дорогую сумку не своей девушке!  — Да твой кот стоит в два раза дороже этой сумки! — не выдержал он, распаляясь до крайности от ее глупости. — Карин — сестра Наруто, я знал, что она хочет такую сумку, и подарил ее от нас, как от пары!  — Пара? Мы — пара?! — она сорвалась на крик, оторвав ладони от лица и сжав их в кулаки, — да что ты несешь? Ты меня отшивал с самой школы! Я даже надеяться не смела, что я тебе буду больше, чем другом, ты никогда, ни разу за руку меня не взял, даже не пытался меня поцеловать, не говоря уже о!.. Это был финиш. Порыв. Просто желание ее заткнуть, чтобы она перестала орать, потому что ее крик больно бил по перепонкам, по нервам, по сердцу — не думая, что он ее запачкает грязными руками, схватил за лицо и резко прижался к ее замершим губам, глядя в распахнутые испуганные глаза. Зато она замолчала, как будто контакт перерубило — она стояла, ошарашенная, не двигаясь, а Саске понял, откуда в ее машине запах имбирного печенья. У нее блеск для губ был с таким запахом. Он отстранился; она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и Саске очень не вовремя вспомнил, чему его учил Суйгецу, выпалив:  — Я уже год ебусь с твоей машиной, может, хватит уже прелюдий? Получилось как-то не очень; Сакура издала странный звук, прямо копия стука под капотом, из-за которого они оказались тут, на обочине загородной дороги, практически в сумерках, без возможности куда-либо доехать, и кажется, это было отличной метафорой ко всем их отношениям.  — Хватит. Она, наконец, оттаяла, вернув себе способность двигаться. Саске нахмурился, опустив глаза — вот и все. Чего больше всего боялся — то и случилось. Мало того, что девушка, столько времени занимавшая все его мысли, отвергла его, так еще и заслуженно — красивая месть, которую подают холодной. Если бы он не был так слеп в школе, то все могло быть иначе. Если бы… Саске грустно улыбнулся. А потом ее дрожащие руки обвили его торс, и он какое-то время разглядывал предплечья, плотно прижавшиеся к его бокам, а потом изучил взглядом плечи, шею, приоткрытый рот и замер, вглядываясь в заплаканные глаза со слипшимися стрелками ресниц:  — Хватит. Она потянулась к нему губами, и Саске показалось, что внутри него — мелкое стеклянное крошево, царапающее внутренности. Это все не с ним происходит, точно — он настолько привык, что она никак не проявляет интереса к нему, что ее полыхающие щеки и теплое дыхание на губах обожгло, сломало, выкрутило — он остервенело прижал к себе, целуя так, что под веками рассыпались искры. Сколько лет прошло, когда он впервые понял, что ему не все равно? Вот все эти годы можно смело вычеркнуть из жизни ради одного этого момента. Казалось, в ней — весь воздух Вселенной, и если он оторвется от ее губ, то все — спасения больше не будет. Ее мягкий, податливый язык нежно касался его языка; она вся была такая — мягкая и податливая, покорно прогибающаяся навстречу его телу, стоило нажать чуть сильнее на поясницу и лопатки. Все напряжение, годами копившееся в нем, хлынуло наружу, выплеснулось в жадное блуждание по талии и бедрам, совсем не в рамках приличия оглаживая джинсовую ткань на ее ягодицах. Она первая отодвинулась, отталкивая от себя, но вместо того, чтобы пресечь возможное продолжение, взяла его за руку и потащила за собой, к задней двери машины, сжимая его пальцы так, будто пыталась наверстать все те годы, что они не держались за руки — много-много лет. Предохранители выбило окончательно, когда под его голодным взглядом она стянула с себя майку, оставаясь в топе, скрывающем грудь, и расстегнула джинсы — тут, возле машины, чтобы в салоне не мучиться в тесноте. Саске сглотнул, оглядевшись — дорога в обе стороны была пуста, их никто не видит тут, и последовал ее примеру, стаскивая футболку и прижимая ее тело ближе к себе.  — У тебя такая кожа нежная, — наблюдение; она покраснела еще сильнее, распаляя его нездоровую за столько лет воздержания фантазию, и он повалил ее на диван сзади, впервые искренне полюбив свою старую машину — у Кадиллака пассажирское сиденье было цельное и широкое, и пусть все равно тесно, но пространство для маневра было.  — Я люблю тебя. Он зажмурился; не первый раз слышал от нее эти слова, но первый раз было так… потрясающе.  — Скажи еще.  — Люблю. — От переизбытка чувств он задохнулся, целуя шею, сминая пальцами грудь, пока она, судорожно дыша, повторяла, как заклинание: — Люблю. Люблю тебя. Очень люблю. Всю жизнь люблю… Она прогибалась под его губами, пока его ладони оставляли на светящейся в полумраке салона голой коже темные разводы — он не подумал вытереть руки, а ее вообще не смущало; закрыла глаза предплечьем, когда он задрал ее топик и мягко вобрал в рот сосок с ареолой под несдержанный всхлип.  — Люблю… Сакура на вкус была нежной. Именно нежной — она сочилась нежностью, источала ее кожей, и была воплощением самого понятия «нежность»; Саске задыхался, утопая в ней, и как бы животное желание не рвало его на части, он не мог быть с ней грубым. Будь у них чуть больше места, чуть больше времени — он бы всю ее изучил губами от линии роста волос на голове до мягких пяточек. Даже ширинку на нем рванула резко, но нежно; вся красная от смущения, выкручивалась, помогая стянуть с нее узкие джинсы вместе с трусиками, задрожала, разводя ноги и елозя под ним, устраиваясь удобнее — быстро, нетерпеливо. В салоне не запотели окна только потому, что форточка на переднем пассажирском, где она сидела, была приоткрыта, и дверь за его спиной тоже — прохлада обдавала поясницу, остужая. А от нее шел жар, особенно между ног было прямо горячо.  — У меня руки грязные, — шепнул ей на ухо, и она застонала — то ли от стыда, то ли от нетерпения, — и сама с трудом просунула руку между ними, направляя в себя член дрожащей рукой, да что там — ее всю трясло не меньше, чем его. Его била крупная дрожь, когда он втискивался в нее, дурея от узости и жара, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы, и от привычного самоконтроля не осталось и следа — он громко выдыхал, вторя ее мучительным стонам, пока она, зажмурившись, вся красная, подавалась навстречу. Натягивалась на него, как тонкая латексная перчатка — узко и туго, мягко до безумия, и хорошо, что он никогда не представлял секса с ней в таких подробностях — ощущения были на грани помешательства, до того острые, бьющие сразу по всем нервным окончаниям, что такое просто невозможно вообразить. Сиденье пружинило под его короткими толчками; она выгибалась навстречу, сведя брови к переносице и крепко зажмурившись, пытаясь руками нашарить точку опоры и в итоге схватившись за подголовник водительского кресла, другой рукой создавая препятствие между ними, не давая войти больше, чем ей было комфортно. Ее волосы разлохматились, создавая светлый ореол вокруг лица, и не было ничего более красивого, ничего совершеннее в мире, чем она, раскрытая перед ним, беззащитная, покорно принимающая в себя, кусающая губы и рвано, на стоне, выдыхающая его имя каждый раз, когда он, не в силах совладать с наслаждением, входил слишком глубоко. Было так хорошо, что больно; ему пришлось оборвать удовольствие на пике, резко выскользнув из нее и плотно сжав пульсирующую головку в кулаке, чтобы не запачкать ее спермой. Собственный бесстыжий стон ощущался вибрацией в голове, он его почти не слышал, пытаясь справиться с дрожью в ногах, а когда медленно, с усилием приоткрыл глаза, напоролся на ее прямой взгляд, не менее бесстыжий, полностью противоречащий стыдливым красным пятнам на щеках. Скользнув взглядом ниже, замер, почти кончая снова от вида ее ладони, служившей барьером между их телами, сейчас быстро-быстро снующей вверх-вниз по опухшим, бордовым складкам, пошло торчащим наружу, средним пальцем прямо между ними, погружаясь в распухшую мягкость. И даже это — нежно. Нежно настолько, что, не сдержавшись, наклонился к ее лицу, прямо в губы выдохнув:  — Люблю. И ее колени резко сошлись на его боках, зажимая, пока она, выстанывая что-то бессвязное в его рот, кончала под ним, сжав лобок почти в кулак и другой рукой вцепившись в его плечо до кроваво-красных полумесяцев на коже. Когда она расслабилась, лениво ловя его губы своими, посасывая и покусывая, больше для порядка, нежели из реальных страстных побуждений, он аккуратно сполз вниз, ногой пнув дверь, чтобы вылезти из машины, и встал, напоследок навсегда сохранив в памяти ее почти голое, не считая задранного топика, тело, робко сведенные колени и ладонь, прикрывающую промежность. Это определенно тот образ, та картинка, что будет с ним до самой его смерти, что бы ни случилось между ними дальше, как бы ни сложилась их жизнь — такой любви он, наверное, больше не ощутит. У нее в сумочке оказались влажные салфетки, всего две, правда, но они их честно поделили между собой; она неловко скомкала свою, но он успел заметить несколько багровых следов, скрытых в плотно сжатом кулаке. Он привел себя в порядок, подал ей джинсы, отвернувшись, пока она одевалась — то, что он видел ее голой, вовсе не значило, что он потерял уважение к ее стыдливости, — и позвонил в аварийную службу, обозначив их координаты и услышав в ответ, что эвакуатор подъедет в течение часа. Сакура тоже слышала; он сел обратно за руль, она мягко опустилась рядом на пассажирское. Молчание между ними было, пожалуй, даже интимнее, чем секс до этого, и Саске наслаждался ей, осторожно, будто опасаясь негативной реакции, протянув к ней руку и сжав ладонь, переплетая пальцы; Сакура ответила мягким пожатием.  — А если… — робко начала она, не глядя на него, — ты купишь мне другую машину… что ты сделаешь с этой?  — С этой? — он задумался. Да, эта машина нервировала его чрезвычайно, но после случившегося у него даже какая-то привязанность к ней появилась, в разы сильнее, чем после ее покраски в нужный оттенок розового. — Не знаю. Могу продать, или оставить. Решай ты — она же твоя.  — А починить? — ее рука дрогнула в его хватке. — Сможешь?  — Смогу, — он улыбнулся, увидев, как Сакура сразу же расцвела, с надеждой посмотрев на него:  — Тогда почини, пожалуйста. И глядя в ее улыбающееся, по-детски счастливое лицо, он потянулся к ней за еще одним поцелуем, тут же щедро ему подаренным. Ну, если каждый раз, когда эта машина будет ломаться, Сакура будет так его целовать… Пожалуй, есть смысл дать старушке еще «побегать».