Сказки Траурной Птицы.

      Открытые нараспашку окна впускают тёплый бестолковый летний сквозняк в нежилые помещения. Сквозняк играет пыльными занавесками. Хлопает скрипучими дверьми. Коридоры и классы пустуют. Притихшие, задумчивые. Могильник пошевелил усиками, осмелел и вылез за пределы своего коридорного аппендикса. В коридорах остались следы его паучьих лапок.       Тишина. Чистота. Покорность. Надписи на стенах никто не пытался закрасить, но они сделались какими-то плоскими, пустыми и неживыми.       Немногие остались в Доме. Неразумные. Те, кого не хотели брать с собой. Заболевшие в самый неподходящий момент и те, кто не выходит из Дома даже для того, чтобы увидеть море. Смущённые непривычным покоем, они не стремились наводнять собой пустоту. Они сидели во дворе, а по вечерам лениво расползались по комнатам. Дом погрузился в сон. Его ровное дыхание едва слышно звучало тихим скрипом колясок, приглушённым смехом и шёпотом.       А потом пришел август. Обрушился ливнем после неделей невыносимой жары, сделал душные летние ночи прохладнее, сменил цветы плодами. Август принес с собой тревожное ожидание осени, и каждый тревожился в Доме по-своему.

***

— Ага.       Акула ходит кругами по своему кабинету и грызет ногти. Утвердительное, но какое-то растерянное «ага» адресовалось, скорее всего, двум цветным прямоугольникам за окном, секунду назад остановившимся перед обтянутым сеткой двором. Директор замер, прилипнув к окну, в ожидании, когда приплетётся третий автобус. При этом вид у Акулы был такой, как будто бы это его приехали расстреливать. Сказывались весенние увольнения учителей. Уволилось пятеро, а набрать взамен удалось только троих. Они всё, конечно, знали, они всё слышали и помнили дурную славу здешних выпусков. Он тоже и знал, и слышал, и помнил, и полностью разделял их опасения. Временами Акула готов был захныкать и без промедлений положить шестое заявление сам себе на стол.       Когда большую часть обитателей Дома смело к морю, стало возможно вдохнуть. Дышалось легче, и даже маячивший через год выпуск перестал казаться таким чёрным. А за последнюю неделю дети как будто озверели. Те из них, кто остался. Бунт, настоящий бунт — вот что это было. Бунт готовился против него, против всех них, и Акула видел это, чёрт побери, только последний дурак бы этого не увидел! Эти дети… Они, переглядываясь, улыбались друг другу, жались вместе, даже те, что раньше не ладили. Акула не сомневался, что они объединяются только ради того, чтобы поехидничать над ним.       Только год. Акульи нервы заранее истрёпанны нудным ожиданием. Он уверен, что этот год его доконает. К таким детям, подумать только, старого, больного человека… Если не сами дети доконают, то нервы! Его точно хватит удар.       Третий автобус останавливается, и Акула, морщась, отлипает от окна, а потом и вовсе задёргивает шторы. Единственное, чего ему хочется, это запереться в кабинете и сделать вид, что шаги за дверью и голоса ему мерещатся.        Стучат. Акула, тяжко вздохнув, идёт к двери. За дверью оказывается Янус с Паучихой. В руках у Януса какая-то бумажка. В руках у Паучихи пухлый конверт. Янус так редко покидает пределы Могильника, что его появление здесь — это нечто из ряда вон выходящее. Лицо у Януса обеспокоенное, а у пухлой Паучихи почти испуганное. — Что случилось? — спрашивает Акула, чувствуя, что что-то внутри у него холодеет. — Всё было хорошо, я прихожу как обычно утром, а тут это, — женщина взволнованно перебирает в пальцах конверт и кидает взгляд на Януса.       Через открытое окно можно слышать крики приехавших с моря детей. — Что «это»? — раздраженно спрашивает Акула.       Янус многозначительно молчит. Трясёт бумажкой. Директора это выводит из себя. — Что там? — плюётся он. — Что там у тебя такого интересного?       Акула заглядывает в паучью бумажку. — Газетная вырезка? —восклицает он. — Серьезно?! — Вообще-то, это скорее личное, но и вас тоже касается, хоть и не напрямую, — прежде, чем Акула успел окончательно рассвирепеть, Янус всё же объясняет ситуацию. — Это объявление. Такое крутят обычно в новостях, мол, осторожно, но исключительно в местных масштабах. Однако это всё ещё нас касается. Касается летнего…       Вид у Акулы такой, как будто он сейчас возьмет Януса за полы халата и как следует встряхнет, однако он только повторяет вопрос и немножечко краснеет. Акулье лицо идет пятнами. Это всё от нервов. — Что. Случилось. — цедит он. — Мышиная лихорадка. — Что? — Мышиная лихорадка, — повторяет Янус. — Это такое заболевание, которое… — Я знаю, что такое мышиная лихорадка! — трясёт головой Акула. — Я спрашиваю не об этом!       Янус прикрывает лицо ладонью и прячется за пальцами от яростного акульего взгляда. — В том санатории мышиная лихорадка, — говорит он. — Это сезонное заболевание, хотя обычно оно бывает позже… Не заразное, от человека к человеку не передаётся, на карантин никого сажать не надо… Но. Есть одно но. — Какое? — рявкает Акула. — Какое ещё но? — Вы поймите меня, я тоже беспокоюсь, — качает головой Янус. — Дети были там, и никто не может ничего гарантировать…. Симптомы лихорадки начинаются как обыкновенная простуда. Они не доверяют взрослым. Скажите мне, хоть один из них пошёл бы в лазарет с простудой? — спрашивает Янус и отвечает себе сам: — Не считая учеников Первой, никто. Они и так не самые здоровые люди… Для многих это может закончиться смертельно. Это их недоверие к врачам, это отношение в целом… Я не понимаю его. К нему можно привыкнуть, я не понимаю его, и я привык… Но сейчас это действительно критично. — И что вы предлагаете? — Акула, кажется, немного приходит в себя и успокаивается. По крайней мере его лицо больше не напоминает спелый помидор. — Немедленный медосмотр. Следующий как раз через десять дней — а в первые две недели, как правило, заканчивается инкубационный период. По десять человек, каждого прогнать через кабинет. Но это всё предварительные меры, что важнее — вещи. При уровне местной гигиены, ну, — Янус замешкался. — Не в обиду администрации. Но они могут не только пыль с того места вывезти, но и мёртвую мышь. — Проверить все вещи…. — вздыхает Акула. — Да, не каждый дастся, не говоря уже о том, что, если им дать распаковаться, то ищи потом этих ваших мышей….       Директор кривит рот и морщится, как будто от внезапного приступа мигрени. — Вот это всё им и скажите. Или нет. Не говорите всё, просто объявите карантин без лишних подробностей. Если ещё кто-то в этом Доме считается с моим мнением, ну так, вдруг. Я даю добро. ***       Автобус потряхивает, кондиционеры в технике, подобной этой, отсутствуют по определению, окна не открываются, в салоне стоит удушливый запах бензина и сигарет. Стервятник сидит на месте, неподвижный, как мраморная статуя, и такой же белый. Его всегда укачивает, и не помогает абсолютно ничего. Ни советы Табаки, ни одно из средств Дорогуши, ни рекомендации Пауков (которые он не выполняет, пожалуй, просто из принципа). На его плече сопит Тень. Спит. Снит на двоих море и волны, и Стервятник пытается слушать не скрип колёс, а шелест воды. Он всегда лучше переносит качку, когда Тень сидит рядом. Будь то тошнота, температура или боль в колене — всё это легче переносится, если поделено на двоих.       Тень часто так делает. Отрешается мыслями от внешнего мира и уходит внутрь себя, мысля и представляя на двоих тепло и траву, и бескрайнее небо, и всё, что только ему вздумается. Тень знает, что так делать не следует. Стервятник рядом совершенно недееспособен, и если кому-то из птенцов что-то понадобится… То придётся им обходиться самим. Но в автобусе слишком шумно, слишком душно, слишком непривычно, чтобы Тень мог сосредоточится на реальности. Поэтому он спит. Снит море.        Колясников везут отдельно, и из Птиц в автобусе только половина. Спереди сидит Слон, а с ним, как самый ответственный среди ходячих (по мнению Стервятника) — Красавица. Сзади доносится тихая болтовня Пузыря и Коня. Соседний ряд заполняют ходячие из Четвёртой, а совсем на отшибе сидит группа Псов, раскиданных понемногу на все автобусы.       Хриплое «Приехали!» кого-то из сопровождающих возвещает о том, что мучения скоро подойдут к концу. Тень не реагирует на крик, но когда автобус заезжает на родной двор, он встряхивает головой и сонно моргает.       Вокруг начинают возбуждённо шуметь. Стервятник видит звездочки перед глазами. Тень хватает брата за руку, подхватывает под мышку трость с птичьей головой и спешно тащит близнеца к выходу. По пути он наступает кому-то на ногу. Ему вслед шипят, но терпят. Повстававшие было Псы торопливо падают обратно на сиденья, давая проход Большим Птицам и стараясь не смотреть Тени в глаза.       Дом и двор Дома не пахнет никак. Так пахнет родной Дом, когда ты покидаешь его на день или два — ничем.       Место, куда они ездят каждый год на море, этот санаторий, он далеко от Дома. День езды в душном автобусе. Но он часть Дома. Его отросток. Дом пророс туда. Дом живёт их словами, их мыслями и снами. Они привезли его с собой. Дом пророс в их головах и приехал вместе с ними. Они прорастили свой Дом там, где проводили летние каникулы.       Воспитатели без особого энтузиазма пересчитывают своих подопечных. Ящики, тоже без особого энтузиазма, вытаскивают из багажного отделения коляски и сумки. Зато домовцы, которых уже успели «выгрузить», энтузиазмом горят. Они заняты поиском своих сумок, состайников и приятелей и повсеместным созданием беспорядка. Уже сбились в кучку Логи, кто-то из Крыс уронил банку с живым крабом и теперь кругом стоит веселый гогот и визг — ловят беглеца. Вокруг хохочут, ловят своих, встречают едущих в другом автобусе, хвастаются тем, что им удалось вывезти с моря… Суматоха, спровоцированная возвращением в Дом, будет длиться весь день и ночь, и ещё с неделю после, и потом продержится ещё аж до первых холодов, отдавая запахом моря и привезённым в ботинках песком.       Тень крепко держит брата за руку и с разной степенью настойчивости пытается допытаться у Стервятника, как он себя мироощущает. Стервятник молчит, как пленный партизан. Немного качается. После тычка собственной тростью под рёбра, Стервятник наконец благоволит сфокусировать взгляд и ответить близнецу. На сдавленное «нормально» Тень только фыркает.       Окружающую действительность Тень видит и слышит как будто бы сквозь толщу воды. Говор. Пыль. Смех. Недовольство. Как будто бы у него заложило уши. Тень с чудовищным хрустом разминает шею и трясёт головой. Где все? Рядом сидит Дракон. К ним подходят Дронт и Гупи. Они везут неразумных. А больше никого нет. Тень щупает Куста и Фикуса, потом ощупывает Гупи, потом Дронта, потом бугристую голову Дракона. Птицы терпят. Дронт подаётся к кривым пальцам. Гупи смеётся и качает ушами. Дракон легонько щиплет Тень за пальцы. — Я это, я, — ворчит он.       Тень ему не отвечает.       Где-то в толпе мелькают макушки птицелогов. Красавица со Слоном сидят на сутках вдали от шума и гвалта, а остальных не видно. Разбрелись, разъехались…       Стервятника усаживают рядом с драконьей сумкой. Остальных Тень сгоняет к нему. Больше сумок ни у кого, конечно же, нет. Прихромав к автобусам, Тень трогает Красавицу и Слона за руки, как будто бы не верит, что это впрямь они. Слон поднимает залитый слюнями барабан и показывает его Сиамцу. — Смотри, что у меня есть. — говорит он, улыбаясь. — Это мне Крсавица дал. — Очаровательно. — говорит Тень и интересуется у Красавицы, не соизволит ли он взять ребёнка и подойти наконец к остальным.       Положив свободную руку Красавице на плечо — вдруг тот сбежит и не дойдёт эти несколько метров? — Тень доводит их до остальных. Стервятник уже стоит на ногах, оперевшись на трость. Курит. Его лицо перестало напоминать своим цветом нежно-салатовые стены, и начало приобретать розоватый оттенок. Тень тычется в близнеца носом — жалуется, что все разбрелись. Стервятник гладит его по волосам. Тень нервничает. Раздражается. Ему хочется собрать всех в кучу и направиться в Дом, в родную комнату. — Пойдите-ка и притащите сумки, — говорит Стервятник Дракону и Красавице. — Только не теряйтесь.       От Стервятника отрывается его Тень и уходит искать остальных. У крыльца обрадовался какой-то странный затор, и там что-то кричат.       Вокруг — толпа. Все со своей поклажей, все что-то яростно обсуждают. У крыльца яблоку негде упасть. Перед Тенью народ расступается. Пропускает.       Тень находит Дорогушу и Бабочку и возвращает их к остальным. Стуча копытами, прибегает взмыленный Конь, сообщает, что в Дом никого не пропускают, и ускакивает обратно. Тень стонет. Этого ещё не хватало. Стервятник трёт пальцами его виски. Обросшие сумками Птицы обращают свой взор на крыльцо.       С крыльца машет своим Ангел. — Что это там? — спрашивает Дракон.       Стервятник и Тень выдвигаются вперёд. Птички, подобрав сумки, чинно, гуськом, как утята за уткой, едут и шагают за ними, шурша колёсами и башмаками. Перед вожаком Птиц и его Тенью толпа расступаются. За спиной Гупи, который идёт последним, толпа смыкается обратно. С крыльца слетает Ангел. — Не пускают! — охает он. — Вы представляете, не пускают!       Тень ощупывает Ангела и просит его больше не теряться. Ангел хихикает и трётся щекой о руки Тени.       На крыльце, подпирая спиной дверь, стоит весьма сурового вида Ящик с багровым лицом. Посеревшие брови нависают над его глазами. Ящик шмыгает красным носом и трясёт седой головой, отчего становится жутко похож на старого сторожевого пса. К двери подлетают две ходячие Крысы, спеша пробраться внутрь. Но Ящик хрипло гавкает: «Не положено», и остается стоять как вкопанный. После этого к крыльцу подходит Шериф. Его тоже не пропускают. — Не положено, — говорит Ящик. — Ждите начальство. — Я и есть начальство! — возмущается Шериф. — Ничего не знаю. Не положено.       Возмущенный писк, так и не вылившийся в полноценный скандал, быстро затихает. Потом в Дом пытаются пробиться Псы. Подходит фазанья делегация во главе с Гомером. На все вопросы, угрозы и просьбы Ящик неизменно отвечает: «Не положено», как будто бы его заело.       Лэри, Лог из Четвёртой, замирает у крыльца, как тигр, готовый к прыжку. Когда ему кажется, что Сторожевой Пес замер на месте, то он пытается протиснуться мимо него внутрь. Ящик поднимает Лога за шкирку и возвращает его обратно на крыльцо. — Не положено! — гавкает Ящик. — Ты хотя бы попытался, — утешают Лэри остальные Логи.       Табаки явно уже не в первый раз подъезжает к крыльцу и заводит очень запутанную, но жутко угрожающую речь. Ящик даже бровью не ведёт. — Не положено. — чеканит он.       В дверь стучатся изнутри. — Не положено. — Ох, да пропустите ж вы!       Из Дома выходит Янус, за Янусом идёт Акула, пухлая Паучиха и ещё один Ящик. К ним стягиваются воспитатели и сопровождающие. Акула что-то им втолковывает. Воспитатели кивают. Энтузиазма на их лицах нет, но возмущаться они перестают. Ящик стучит молотком. Через несколько минут на закрытой двери Дома висит объявление, которое Янус лично читает вслух. «УЧЕНИКОВ ВПУСКАЮТ ГРУППАМИ ПО ДЕСЯТЬ ЧЕЛОВЕК. КОГДА НУЖНО БУДЕТ ИДТИ, ВАС ПРИГЛАСЯТ. БРАТЬ С СОБОЙ СУМКИ И ВСЮ ОДЕЖДУ. ВСЕ ВЕЩИ НАДЛЕЖАТ ОСМОТРУ И ДЕЗИНФЕКЦИИ В БЛИЖАЙШИЕ ДВА ДНЯ».       Общий недовольный крик у крыльца напоминает рокот моря, и отдельные фразы, вроде: «Паучий беспредел!» или потрясённое: «Наши сумки!» тонут в этом рокоте так, что слов и не разобрать. Осмотру вещей воспротивились все. Это же летние каникулы у моря — какие только бесценные сокровища с собой не увезли серодомные жители!       Оставшиеся в стороне (а точнее позади) у автобусов, тут же едут и бегут к крыльцу. Логи зачитывают припозднившимся объявление по второму и третьему разу.       Жители Первой тоже не торопятся безропотно отдать свои сумки на растерзание паукам — видимо Фазаны тоже привезли с собой что-то, что могло бы смутить воспитателей. От их испуганных физиономий Тени становится тошно. Разве могут хотя бы близко сравнится вещи, которые по-фазаньему (фазаньему!) уразумению не будут одобрены администрацией, с теми сокровищами, которые были распиханы у птиц по сумкам?       Камни и раковины, стекла, сушёные маленькие рыбёшки и сушёные плавники больших и маленьких рыб, сушёные птичьи крылья и лапы, сушёные и заспиртованные мыши и части их тел, рыбки заспиртованные, засушенные, готовые для диафонизации и для того, чтобы их съесть, и целая россыпь костей неизвестного происхождения. Ветки и листья, семена и неизвестные плоды, из которых можно было получить семена, клубки корней, утопленная в масле подозрительная органика, потерявшая за время тряски в автобусе всякое сходство с чем-то земным — снадобье от всех болезней, огромное множество сушёных цветов и вытяжек из цветов дурмана и вытяжки из ещё более подозрительных растений и грибов. Сомнительные заметки и не менее сомнительные зарисовки, куски чьей-то кожи, клочки меха, чешуйки, кусочки щупалец, дурнопахнущие ракушки, внутри которых и по ныне пребывают их мёртвые обитатели, бесконечные пробы песка, почвы и камней, проклятия и обереги… Тень перед своим отъездом собственноручно упаковывал в несколько пакетов в рюкзак беззаботного баклана. Найти такую птицу — это редкость, а времени на её варку и чистку не было. — Подло и мерзко. — говорит Стервятник, глядя на Януса. — Здесь вообще-то чувствительные люди с тонкой душевной организацией, а такие удары по психике плохо влияют на иммунитет.       Среди множества недовольных голосов раздаётся громогласный крик, перекрывающий все остальные: — Беспредел! Кощунство! Ущемление прав! Нарушение личного пространства!       Это громыхает Табаки. Остальные подхватывают его крик. Потом кто-то предлагает взять дверь Дома штурмом. Ящик бледнеет. Янус ждёт, закрыв глаза, ждёт, пока толпа прокричится, а потом поднимает руки, призывая к порядку.       Сначала пропускают в Дом девушек. Стаи без понуканий теснятся в стороны, и даже Логи сходят со ступенек. С девушками не разговаривают, но на них смотрят. Жадно смотрят, оценивающе. Некоторых девушек это вдохновляет, и особо длинноногие и уверенные в себе поднимаются по лестнице, как по подиуму, поднимаются, косолапя и шатаясь, но от того выглядят не менее эффектно. Другие пытаются зажаться и спрятаться от внимательных настырных взглядов. Янус с Паучихой уходят внутрь Дома.       Проходит немало времени, когда после первой партии девушек изнутри Дома начинают стучать, и Ящик хрипло возглашает: «Следующие!». Акула малодушно уходит в Дом, аргументируя это тем, что там он нужнее будет. Воспитатели, оставшиеся без ректора, вытирают пот со лбов. Ящер орёт на своих. Гомер ругается на чужих. Шериф орёт на всех. Почти никто их не слушает.       Солнце печёт, взгляды становятся раздражёнными и злыми, и последние две группы девушек Ящик пропускает под улюлюканье и насмешливый свист Крыс. Овца, размахивая дряблыми рукам, разводит подобие кипучей деятельности: охая, она ругается на мальчишек и говорит Шерифу, что его воспитанники — животные и дикари. Овцу спроваживают вместе с последними девушками.       Потом вперёд выталкивают Фазанов. Никому не хочется, чтобы всякие членистоногие рылись в личных вещах своими паучьими лапками. А те, кто решил запугать администрацию и Пауков своей поклажей, пока заняты. Они открывают чемоданы и рюкзаки прямо на земле и ступеньках крыльца и в срочном порядке перетряхивают свои вещи и укладывают сверху наиболее устрашающие. Фазаны возразить не пытаются, в основном потому, что над ними возвышается Гомер, хрипя и охая, когда кто-нибудь рядом зажигает очередную сигарету. Первые десять Фазанов безропотно строятся парами и стройной колонной въезжают внутрь вслед за своим воспитателем. Ящик, охраняющий дверь, внимательно смотрит на колясников с таким сосредоточенным выражением, что возникает ощущение, что он не умеет считать до десяти.       Особо настырные Логи углядывают из-за колёс Фазанов, что за дверью их встретили Ящики и увезли, а потом бегут рассказывать об этом своим стаям. Конь и Пузырь прибегают к Птицам с такими круглыми глазами, будто бы узнали что-то сенсационное. Их крики только всех нервируют. У Стервятника болит голова. Тень начинает шипеть на окружающих.       Оставшиеся пятеро Фазанов вынуждены идти с членами других стай. Они сбиваются в кучу и выглядят ужасно испуганными. В отсутствие их воспитателя братьям-поросятам уже кто-то потехи ради налепил на волосы жёванную жвачку. Гуля несколько раз «случайно» толкнули и чуть не разбили ему нос.       Раздается громкий крик Шерифа, похожий больше на ор выпи, чем на более или менее связанные слова — он заметил двух Крыс и одного Пса, которые пытались заныкать своё имущество за кустом во дворе и спрятать его от досмотра.       Кто-то из Логов на удачу подкинул уезжающему Джину в сумку сбежавшего краба. Крысологи украдкой на прощание забрасывают Фазанов землей.       Лэри стоит, закурив очередную сигарету и жалуясь на эту невыносимую жару. Пузырь стоит рядом, обсуждая с Гибридом, насколько противные и вонючие эти Фазаны. Лопотун поддакивает. Логи завидуют. Завидуют и не верят, что несчастная Первая увидит что произошло в Доме раньше их. — Чёрт, — плюётся в сторону Лэри. — Ну и хер с ними. Всё равно они так испуганы, что даже не догадаются рассмотреть всё, как мы.       Все рядом стоящие Логи кивают. Гибрид говорит, что всё, что делается, то к лучшему. — Поделом их увезли, а то загадили бы крыльцо, — решают они.       Логи долго не расстраиваются. Столько всего происходит вокруг них! Шериф курит. Крысы жалуются на жару и обещают прирезать друг друга. Двое Псов подрались из-за бутылки воды, а Ящер хрипит и пытается их разнять. Пузырь и Конь мечутся туда-сюда. Обо всем, что Конь видит, он сообщает своей стае. Прибегает, гарцует на месте, выкрикивая новость, и скачет обратно.       «А там Табаки собирает делегацию!», «А Крысы опять обещали прирезать друг друга!», «А там Акула ушёл в Дом!».       Когда к Птицам в очередной раз подбегает Конь и в шестой раз сообщает, что вошедших ждёт конвой из Ящиков, из-за спины птичьего вожака вылезает Тень, и, раздраженно шипя, просит Лога подойти поближе. Тень обещает Коню устроить просто небывалую новость при помощи трости. Лог, не дослушивая, спешно ретируется. Остаток нерастраченного яда выливается на проходящего мимо Пузыря.       Солнце печёт. Фикус и Куст чувствуют себя совсем неважно, хотя и не сообщают об этом окружающим таким же громким способом, каким сообщает Слон. Слон плачет. Птицам жарко, хочется пить и в комнату. Взятые с собой в автобус бутылки воды уже выпиты, одолженная у других стай вода пошла на то, чтобы облить Ангела, который выглядит так, словно вот-вот упадёт в обморок. Ангел часто выглядит так, словно вот-вот упадёт в обморок, но на этот раз это правда серьезно. Бабочка ездит вокруг Ангела и действует всем на нервы. Красавица нервничает, молчит и не смотрит состайникам в глаза. Стервятник всё ещё какой-то бледный и смахивает на восставшего мертвеца.       Птиц четырнадцать. Пускают внутрь по десять человек. Чрезвычайно раздражённый этим фактом Тень тихо шипит на окружающих и нервно пытается собрать расползающихся птенцов в кучу. Дорогуша постоянно пытается подъехать к кому-то и поздороваться. Конь и Пузырь носятся туда-сюда. Кому-то приспичило в туалет, и с ним уезжают в кусты. Когда они возвращается, Тень пересчитывает птенцов и прижимается лбом ко лбу Стервятника.       Птиц четырнадцать. Вместе их не пропустят. Стервятник знает это и без пересчитывания. Тень хмуро смотрит на него, он смотрит в ответ, и если бы ему не было так лень шевелить губами, они бы даже обсудили этот вопрос вслух. Стервятник и его Тень ответственны за своих птенцов. Эта ответственность обязывает сопровождать птичек и следить за ними, и закончится она только тогда, когда все они вместе окажутся в родной спальне.       При обычных обстоятельствах это не так сложно — птенцы тихие и послушные, их особые потребности и реакция на стресс выучены и привычны. Но осмотр означает необходимость посещать Могильник. Место, хронически недолюбливаемое всем Домом и кровно ненавидимое Третьей. Ужасное место. Просто отвратительное.       Тень касается носом мокрого виска Стервятника. — Я возьму самых уставших, — говорит Тень, и его губы не шевелятся. — И маленьких всех возьму.       «Маленькие» — это, конечно же, Слон, Фикус и Куст. А самые уставшие — это Дронт, лицо которого начало опасно багроветь, Ангел, который выглядит совсем плохо, Бабочка, который не пожелал ехать без Ангела, Красавица, который выглядит хорошо, но нужен, чтобы вести Слона и помогать, в случае чего, толкать коляски, Дорогуша, который выглядит так, словно его огрели чем-то тяжёлым, и, конечно же, Конь. Конь уставшим не был. Конь был бодрым и свежим, как огурец, но непременно хотел пойти первым. Кажется, Логу не давало покоя то, что какие-то Фазаны разузнали, что там внутри происходит, первее него. Пузырь, по счастью, решил остаться пока здесь на случай, если здесь произойдёт что-то интересное.       Тень крутит носом и вешает на Коня часть своих сумок, рюкзак для Слона и сумку для Фикуса и Куста. Коню требуется утяжелитель. Без него Конь гарцует и бегает.       Близнецы обнимаются. Стервятник незаметно мажет губами по щеке брата. Потом Тень уходит, забрав с собой кусок стаи.       Стервятник оглядывается, считает оставшихся. Дракон выглядит скорее сердитым, чем уставшим, Пузырь пыхтит и активно мелькает где-то между стаями. Гупи сидит на корточках у коляски Дракона и о чём-то с ним взволнованно шушукается. Обрывает листья у растущего под ногами молочая. Заметив на себе взгляд вожака, Гупи смущённо умолкает. К счастью, Стервятник стабильно жутковат и бледен, и его вялое состояние довольно живо смахивает на уверенное спокойствие. На птенцов это, похоже, действует ободряюще. Они идут следующими. Кто-то из воспитателей подбирает им в комплект шестёрку самых уставших из других стай. Почти все боятся за свои вещи. Почти никто не боится мышиной лихорадки.       Птичий Папа знает, что в рюкзаке у его близнеца лежит мёртвый баклан, которого обязательно отберут, если Тень не ухитрится как-нибудь скрыть его от паучьих глаз. Знает, что Дракон везёт с собой связку водорослей, знает, что Гупи насобирал целый пакет гнилых ракушек с песком и всех заверяет, что это устрицы. Знает, что Дорогуша, Ангел и Бабочка ползали по берегу, пытаясь найти янтарь, но нашли только битое цветное стекло и мёртвых рыбок с радужной чешуёй, которых забрали с собой, разделив на троих, в качестве утешительного приза. Знает, что Пузырь везёт живого богомола в банке из-под варенья, и что у него самого есть уйма просушенных и несортированных семян, собранных в надежде, что хоть какое-нибудь потом прорастет. Знает, что почти у всех них есть с собой сигареты, без которых никак, и еще куча всего подозрительного и запрещённого.       Это знают и остальные. Каждый знает о себе и о друг друге что-нибудь тревожное, всем жарко, все нервничают, а особенно нервные начинают закатывать истерики. Как известно, самые нервные — это Крысы. Двоих пестроголовых уже разнимают воспитатели. Стервятник отрешенно наблюдает за развернувшимся представлением, и думает о том, что собираются делать пауки с награбленным. Сжигать? Как во времена мрачного средневековья? Может, и больных тоже на всякий случай пустят на костер? Живо представляется огромное, сложенное во дворе кострище, на котором священный огонь паучьей инквизиции пожирает всё, что им неугодно. Всех зверей, весь зоопарк и служащих зоопарка заодно. А потом остается только серый-серый пепел, когда-то пестревший надписями и мыслями, пепел из теней и миров, который можно зашить в бархат и замшу, разложить по тысячам самых страшных амулетов, из которых по ночам будут доноситься голоса мстительного духа Серого Дома…       Идут и едут десятеро гуськом. Впереди планеты всей — Конь. Позади всех Тень. Ящик открывает перед Логом дверь и пропускает Птиц внутрь. Внутри действительно «конвой» из Ящиков. Выглядят Ящики помятыми. Они отбирают у ходячих сумки и катят коляски, несмотря на слабые заверения Птиц в том, что те могут доехать самостоятельно. Рюкзак с бакланом у Тени тоже пытаются забрать, но Большая Птица очень громко и в витиеватых выражениях начинает убеждать взрослых в том, что донести его она сможет и сама, и вообще, снимать рюкзак ему очень сложно. Ему не верят, хотя рюкзак оставляют. — Мне же лучше, — сипит один из Ящиков. — Сам будешь его тащить. Тоже мне умники…       Дом пахнет мастикой и хлоркой. Стены встречают родными надписями, но невозможно ни с головой окунуться в них, ни расслабиться. Полы блестят и кажутся такими чистыми, что даже становится жутко.       Поднимаются на лифте. Тень и других ходячих, несмотря на возражения, поднимают первыми. Потом спускаются за остальными. Вожачья Тень, уверенная, что Ящики потеряют часть птенцов по дороге, ощупывает оставшихся. Оставшиеся жмутся к нему и нервничают. Слон в который раз спрашивает, что происходит. Ему в который раз объясняют. Слон не понимает, но на какое-то время успокаивается.       Потом поднимают остальных. Ящики пыхтят, таща сумки и толкая коляски. Могильник встречает пришедших даже ещё более холодно, чем обычно. У входа в Могильник сидит Паучиха, стоят Пауки и два Ящика. Вид у них помятый и очень решительный, а у Паучихи взгляд инквизитора. Рядом лежат на полу пакеты с изъятым содержимым. Бабочка спрашивает, почему это в Доме вдруг открыли контрольно-пропускной пункт.       Окровавленные лезвия, чьи-то тушки… Все это добро забрали не у Фазанов, это девушки постарались. Птицы приглядываются к содержимому и с уважением кивают. — Проходим сюда, — скрипучим голосом говорит Паучиха, зачем-то засучивая рукава. — А сумки вот сюда.       Пауки описывают ту схему, по которой пропускали девушек. Но девушки ведь совсем другие. Для стай такая схема не подходит.       Заломив руки, Ангел начинает рыдать. Он всю дорогу драматично вздыхал и готовился к этому моменту, и сейчас он плачет просто душераздирающе. Аж волосы встают дыбом. Солёные ручьи текут по его лицу, капают на ручку коляски… Бабочка подъезжает ближе и кладёт руку Ангелу на плечо. Тоже начинает плакать. За кампанию. Тут же за кампанию начинают реветь Неразумные, очень восприимчивые к настроению старших.       Тень, драматичным тоном, подняв глаза к небу (то есть, к потолку) сообщает, что, раз уж сейчас совершается покушение на их личное пространство, их собственность, то они имеют право хотя бы проследить за этим процессом и самостоятельно распаковать свои (собственные! личные!) вещи. Договорить Тень не успевает. Он только-только начинает подводить к тому, как плохо влияет на стаю в целом и на каждого человека в частности такой расклад дел и вторжение в их личную жизнь (что в свою очередь ведёт к ухудшению здоровья соматического и психического), как Пауки внезапно устало соглашаются досматривать вещи в присутствии Птиц. Очевидно, девушки были не меньше возмущены покушением на собственность. Объяснялись некоторые из них только наверное несколько… иначе. На руке одного Ящика можно заметить неглубокие царапины от ногтей. — Подходите по одному, кладёте свои сумки, досмотр — и марш в кабинет, — говорит Паучиха.       Впереди у Пауков ещё Крысы, многочисленные Псы и Табаки из Четвёртой, который один стоит всех оставшихся стай вместе взятых. А Пауки уже ужасно устали, и хотят разделаться с этим поскорее. Тень считает, что, раз отказаться и отвертеться от паучьих притязаний они не могут, то они должны, просто обязаны вытянуть из них все силы, которые смогут.       Тень просит Пауков пропустить на осмотр без поклажи тех, кто плохо себя чувствует. — Знаете, как там печёт солнце? — с самым заботливым видом рассказывают Паукам Птицы. — Так-то недолго и солнечный удар схлопотать. Температура-то там… Градусов тридцать… — Сорок два! — невпопад говорит Ангел и сморкается в рукав.       Особого восторга от рассказов Птиц Пауки не испытывают, но соглашаются пропустить самых уставших.       Тень с секунду смотрит на стаю. Заглядывает в лицо Ангелу. Тот выглядит уже не таким бледным, но видно, что ему всё ещё худо. Неразумных нужно сводить в туалет. Кто бы не придумал эту чудесную затею — пускать в Дом по десять человек, он явно рассчитывал на более быстрое продвижение. Провальная затея. Крысы, если прождут ещё немного, не побрезгуют и выкинуть что-нибудь эдакое прямо здесь, перед Пауками. Порешить себя или соседа для них милое дело. Особенно, если публика окажется благодарной.       Тень мягко трогает каждого птенца за плечи и тихо просит тех, кто сильно устал и чувствует себя нехорошо, проехать (или пройти) первыми в кабинет. За их вещи Тень обещает смотреть, как за своими собственными.       Первым решают увезти Куста. Куст слабо моргает и плохо дышит. Тень отправляет с ним Ангела. — По одному! — хрипло предупреждает один из Ящиков. — Так ребёнок же, — говорит Тень. — Как он один? — Хорош ребёнок… — ворчит Паучиха. — Восемнадцать скоро будет.       Птицы топорщат перья и не отступают, пока Пауки не соглашаются пропустить двоих. Бабочка на прощание обнимает Ангела и что-то шепчет ему на ухо.       Тень смотрит, как колёса родных колясок исчезают в проходе Могильника, и его пробирает дрожь.       Остальные птички полны решимости. Первым к Паукам с его поклажей подталкивают Коня. У Коня в руках, помимо его багажа, сумки с вещами Неразумных. Для достижения большего эффекта, Коню посоветовали дать их Паукам первыми. Тень смотрит на Лога и показывает ему большой палец. Птицы собираются за спиной Коня полукругом.       Памперсы, горшочки, пустые бутылки с водой, разные детские книжечки, слюнявчики и кепочки. Ничего такого «запрещённого». Ящики удивлённо смотрят в эти сумки, явно ожидая подвоха. В сумках Неразумных нет ничего интересного. Пауки скребут их лапками, но ничего не находят. Успокаиваются. И зря. Потом Конь начинает распаковывать свой багаж.       Открыв сумку, он сразу вынимает горстку вонючих морских ракушек, семечек и засушенных листиков дерева в коробочке. — Это нужно убрать, — сказал Паук, показывая на ракушки и семечки. — Нет, — возразил Конь. — Это моё. — Моё, не моё, не важно. Сказано — убрать. — Моё это! — Ты что ещё спорить с нами будешь? — охает Паучиха. — Что за невоспитанность? — Так их, Конь! — шепчет Красавица.       Ракушки забирают. Семена тоже. Чем больше роются в сумке Коня, тем крупнее становится куча того, что надо конфисковать. Всяческие водоросли, обереги из лапок и мышиных хвостов…       Птицы вздыхают и сочувственно кивают головами, когда Паучиха отдаёт очередную вещь на конфискацию Ящикам. За каждую вещь Конь стойко, хоть и безо всякой пользы, бьётся. Позади него состайники шепчут ему что-то подбадривающее. — Моё! — неизменно говорит всякий раз Конь. — Моё это. — Нельзя, — всякий раз отвечают ему. — Выкинуть.       Птицы горестно вздыхают, наблюдая за процессом расчленения сумки состайника и вцепляются в свои рюкзаки. Слон тоже вздыхает. Стая голодными глазами смотрит, как ругается и злится Паучиха.       На дне сумки остаётся лежать одна коробка. — Открывай, — велит Паучиха. — Не стоит, — усмехается позади Дронт. — Лучше не надо, — говорит Конь.       Паучиха скрипит зубами и открывает эту несчастную маленькую коробку сама. В коробочке сидит Вильям, и как только он чувствует свободу, то тут же торопится выйти из своего картонного дома. — Аааа! — кричит Паучиха, когда из коробочки на нее выпрыгивает саранча. — Уберите! Уберите сейчас же! — Ого! — восхищённо говорит Бабочка. — Молодец, Вильям! — тихо щебечет кто-то. — Я же говорил, что не надо, — говорит Конь, снимая большую зелёную саранчу с головы Паучихи. — Вильям очень быстрый, что бы вы делали, если бы он убежал?       Ангел возвращается с Кустом из Могильника. Глаза у Ангела красные, лицо опухшее. Ангел показывает палец, из которого Пауки вытянули кровь. Тень хмурится и сочувственно цокает языком. Чтобы не расстраивать птенца ещё больше, Тень не заглядывает ему в лицо, зато сковыривает свеженалепленный пластырь и очень внимательно рассматривает уколотый палец. Душа болит у Большой Птицы, когда он видит паучьи укусы Могильника на телах родных детей. Как-то в Блюме было хорошо написано на этот счёт… что-то про то, что Могильник питается ими. Дословно Тень не помнит, но написано было хорошо.       Ангел в нос невнятно благодарит за сохранение его сумки. Тень ободряюще сжимает его плечи. Птенец едет досматриваться. Бабочка ловит Ангела за руку и робко целует его в уколотый палец. В Могильник уходит Красавица. Ангел кладёт перед Паучихой свой багаж.       Птицы стоят. В центре трое самых слабых и маленьких: Куст и Фикус на колёсах, Слона обнимает Дронт. Птицы смотрят. Молчат. Птицы — самая тихая и послушная после Фазанов группа. Птицы смотрят на Пауков голодно и хищно злыми блестящими глазами. Хорошие детки. За их спинами стоит Тень их вожака. Щурит жёлтые глаза.       Сумка Ангела значительно меньше изобилует всякого рода запрещёнкой. С подозрением Ящики рассматривают крышки от бутылок и семена, потрошат красиво уложенные перья. Птицы стоят за спиной Ангела полукругом. Молча сочувствуют. — Ой! — вскрикивает вдруг Паучиха.       Из сумки Ангел достаёт полуразложившийся труп рыбы. У рыбы радужная чешуя. — Выкинуть! — шипит Паучиха. — Это волшебная рыба, — пытается объяснить Ангел. — У неё чешуя волшебная! Смотрите.       Ангел крутит рыбку в пальцах. Чешуя переливается всеми цветами радуги. — Выкинуть! — кричит Паучиха. — Боже, как воняет…       Ангел просит дать ему хотя бы соскрести волшебную чешую. — Я просто не успел ее очистить! — голос у Ангела начинает дрожать. — Это же волшебная рыба! У неё волшебная радужная чешуя!       Чешую ему соскрести не разрешают. Ангел начинает плакать. Остальных рыбок, упакованных в носки, тоже выкидывают. Потом у него в носках находят труп белки. Тоже выкидывают. Ангел ревёт внадрыв.       Возвращается из Могильника Красавица. Его обнимают. Тень отковыривает и выкидывает дурацкий пластырь и дует ему на палец. В Могильник идёт Дронт вместе с Фикусом.       Паучиха заканчивает досматривать сумку Ангела, берет её, переворачивает и трясёт. — Все вытрясли! — плачет Ангел. — Всю душу мою вытрясли! Нет уже ничего, не осталось!       Паучиха отправляет его обратно. — Следующий на досмотр, — рычит она.       Ангелу помогают собрать его вещи. После досмотра Ангел так растерян, что почти не видит, куда едет. Состайники пропускают его, потом шевелят колёсами и ряд колясок замыкается, закрывая расстроенного Ангела от паучьих глаз. Тень сгибается пополам, шарит во внутреннем кармане свитера и достаёт оттуда горсть слоновьих карамелек. — Всё хорошо, — шепчет он.       Несколько конфет ложатся в открытый рот Ангела. Несколько падают в подставленные ладошки Бабочки и Коня.       К Паучихе подъезжает следующий. Открывает сумку. Пауки ругаются. Изымают сушёных жуков и рыбьи хвосты. Несколько птенцов уезжают в туалет. Ящик проверяет, не забрали ли они с собой сумки, чтобы заныкать их потом в укромном месте.       Птицы стоят полукругом. Ждут остальных. Цепляются друг за друга. Смотрят. Жадно впитывают испуг и отвращение на паучьих лицах.       Тень взъерошенный и нервный. Ощупывает возвращающихся из Могильника, осматривает уколотые пальцы. Сковыривает пластыри.       Вокруг Паучихи в чёрных пакетах лежат горы того, что она изъяла. Она сидит, окружённая чужими вещами, как варвар-завоеватель на троне. — Это нельзя. Это нельзя. Это нельзя! Надо выкинуть!       На каждую изъятую вещь Птицы возмущаются и спорят. Каждый раз безрезультатно. Кажется, что этому не будет конца. Тень устал. Птицы устали. Паучиха перебирает чужие вещи и делается всё менее и менее устойчивой к насекомым в баночках, гусеницам, трупам, сушёным лапкам и крыльям, и взгляды Птиц её нервируют всё больше и больше. Её самоконтроль, и так расшатанный девушками, даёт трещину.       Она начинает ругаться на тех, кто отстаивает своё право владеть конфискованными вещами, и на тех, кто слишком долго копается в сумках. Птицы отвечают ей. Они, конечно, не хамят в ответ, но начинают двигаться ещё медленнее, а отстаивать своё имущество ещё упорней.       Могильник прошли все, кроме Слона и Тени. Слона Тень берёт в Могильник с собой.       Бабочка сидит перед Паучихой и очень тихо, но настырно объясняет ей, почему заспиртовую мышь — оберег от злых кошек-оборотней — изымать нельзя. — Она же в спирту! — упрямо гнет своё Бабочка.хх — Микробы там уже сто раз умерли. Вот, посмотрите…       Бабочка открывает банку и вынимает пальцами дохлую мышь. Паучиха начинает орать.       Птицы стоят за спиной состайника полукругом. Мысленно держат его за руки. Смотрят на Паучиху. Молчат и почти не моргают. Бедная Паучиха отчаянно потеет. На время своего отсутствия Тень оставляет Ангела за старшего.       В Могильнике пахнет лекарствами, чистотой и латексом. Тень ненавидит этот запах. От него начинают зудеть зубы.       Вокруг шепчут. В скорбном и уважительном жесте Тень низко наклоняет голову перед шелестящими у стен призраками. Некоторые склоняются в ответ. Протягивают руки. Вросшие в стены. Частично разложившиеся. — Я не с вами, — тихо шепчет Тень и с усилием идёт дальше.       Они удивлённо качают головами. Они принимают его за своего. Их шепот — это и есть клейкие нити паутины Могильника. Они опутывают. Хватают. Говорить с ними здесь долго нельзя, помочь им тоже. — Почему мы здесь? — спрашивает Слон, крепко стискивая в кулаке резинового жирафа. — Разве сейчас осень?       Тень качает головой. — Внеплановое посещение. — говорит он. Слон не знает, что такое «внеплановое», но он не переспрашивает и удовлетворенно кивает. Тень нервничает. Слон чувствует это. — Просто не слушай их, — пытается он успокоить Тень. — Я всегда так делаю.       Тень едва заметно улыбается и гладит Слона по голове. Скорбный шелестящий хор движется за ними. Все те, кто запутались здесь в паутине. Блеклые. Потерявшиеся. Шепчут и шелестят. Они хотят говорить с ним. Зовут с собой. Тень отмахивается. Одному это делать намного сложнее.       Паук стоит в конце коридора у процедурного кабинета. В кабинете отвратительно бело и чисто. Сквозь лекарственный дух просачивается сладкий, приторный запах мертвечины. Тень лучше других знает, как пахнет разлагающаяся плоть. Этот запах ни с чем не спутаешь.       Паук измеряет им температуру и задаёт вопросы о самочувствии. Тень старается не смотреть на того, кто висит на тонких ножках под потолком и не выпускает из руки ладонь Слона. Тень старается демонстрировать бодрость духа, хотя в Могильнике это сложно. Без брата — ещё сложнее. С мыслями о близнеце и остатках стаи, оставленных на солнцепеке, и о птенцах, которые сидят там перед Паучихой в Предмогильной — совсем сложно. Со скорбным хором тех, кто живет здесь, и их бестелесными руками на плечах — практически невозможно. Но Тень старается. Очень старается.       Паук зорко вглядывается в их лица, ища признаки недомогания. От стресса Тень часто начинает лихорадить, но сейчас не место и не время, чтобы расклеиваться. Могильник — это то место, где наоборот, следует собираться и изо всех сил демонстрировать своё хорошее самочувствие и бодрость духа.       Нет, у них не было признаков лихорадки или простуды. Нет, никакой температуры. Только суставы болят по утрам. Нет, у Слона нет признаков слабости, что вы, видели бы вы, как он плавал! Ах, что за чудесный ребёнок. Нет-нет, что вы, это он на солнце там так вспотел, задержали всех…       Слова Паука слышатся с трудом. Шепот мёртвых голосов заливается в уши. Голова кружится, а кушетка и пол куда-то норовят уплыть. Существо под потолком не шевелится, только дёргает своими лапками. Лампа на потолке освещает весь кабинет равномерно, но на стеллаже у стены лежит сверху кипа папок и отбрасывает тень в угол у потолка. Тень неосторожно смотрит в ту сторону. Лапки простираются и туда. В тенях угла он видит иссушенное человеческое тело. В Могильнике граница совсем тонкая. Достаточно чуть-чуть разъесть её темнотой или неосторожными мыслями, чтобы под аккуратной белоснежной штукатуркой стало видно истинное нутро Могильника.       Призрак опутан чем-то плотным и липким и шевелит глазами. Рта его не видно, но Тень уверен, что по какой-то причине он не может кричать.       Тень начинает мутить, но он честно не подаёт виду. Ему колят палец. Воздух Могильника как будто бы чернеет, а тварь на потолке дёргается. Много крови сегодня получит Могильник, и от их крови, их страха, боли и слабости он раздуется сегодня, как сытый клещ, а стены нынче ночью разъест сильнее обычного.       Тень не смотрит на потолок. Тень отвлекает Слона, чтобы у него взяли кровь, но Паук зачем-то решает предупредить ребёнка. — Сейчас будет укольчик, — говорит он с фальшивой улыбкой, склоняясь над пальцем.       Слон ожидаемо поворачивается к нему, понимает, что должно произойти, начинает плакать и выдёргивает руку.       Когда Тень возвращается обратно, последний птенец уже проконтролировал досмотр своих вещей.       Птицы встречают их сочувственным щебетом. Ангел ловит Тень за руку и прикладывает свой уколотый палец к его. Тень проводит пальцами по его щекам.       Тени холодно. Ему кажется, что Могильник тянется за ним чёрными щупами и лапками тех, кто запутался там, вытягивая из него остатки тепла и жизненные соки. Могильник всегда так реагировал на них. Тянулся через Пауков, чтобы спеленать, истыкать трубочками, из которых можно будет тянуть жизненные соки и мысли. К более слабым он тянулся сильнее. К больным или тем, кто был не совсем живым…       Птицы принимают зарёванного Слона и жалеют его палец. Тень шагает к Паучихе. Конь кладёт перед ней сумки Большой Птицы: два рюкзака и одну спортивную сумку. В спортивной сумке сверху лежит одежда, мотки ниток, сигареты, ножи и лезвия — на это Паучиха не обращает никакого внимания. На дне сумки в футболки завернуты высушенные птичьи крылья, хвосты и лапки. Тень раскладывает это перед Паучихой. Она не слишком счастлива это видеть. И слышать о том, как эти части тела были обработаны, тоже. — Выкинуть! — шипит она.       Тень спорит немного. Сушёные крылья выкидывают. Пушистые хвосты и лапки тоже. Потом из сумки достают россыпь птичьих и беличьих костей, аккуратно сложённых в узелки и помеченных номерами. Долго и очень терпеливым голосом, каким объяснял сегодня Слону в автобусе пятидесятый раз за час, куда они едут, Тень говорит, что кости обработаны были ацетоном. — Обезжирены, их надо обезжиривать, знаете ли… — качает головой Тень. — Можно, конечно, использовать бензин или моющее средство, но я, если честно, брезгую. Потом они были отбелены зубной пастой. Вы знаете, что лучше использовать для чистки жёсткие зубные щетки? — спрашивает Тень. — Главное не нажимать сильно, не то можно поцарапать мелкие косточки… они такие ломкие и хрупкие, право слово. Потом кости должны быть обработаны перекисью…       Паучиха даже не находит в себе сил перебить Тень. Тень смотрит прямо на неё своими круглыми жёлтыми глазами. Не моргает. Паучиха замирает, как загипнотизированная, а Тень всё говорит и говорит. Птицы за спиной Тени тихо шелестят. Ангел повторяет за Тенью слова. Бабочка смотрит на него и тоже пытается повторять. — Только нужно обязательно закрыть их от света. А ещё не оставлять надолго без присмотра, а то мелкие косточки вполне могут раствориться. А потом кости были прокалены на солнце. Солнце иссушает всё. Огромные кости великих быков лежат в степях… Но я не об этом. Я об этих маленьких. Видите, какие белые? Видите, какие красивые?       Потом Тень предлагает Паучихе заглянуть в беличий череп. — Вы не найдёте там никакого остатка мозгов, — говорит он. — Идеально очищенные кости.       Паучиха почему-то не приходит от такого предложения в особый восторг. Тень раздражён. У каждого в Доме есть хотя бы один амулет из костей. Здесь гадают на костях, колдуют с их помощью и делают ещё много чего. Тень не понимает, почему к ним теперь решили придраться. Тень соединяет верхнюю и нижнюю челюсти и с самой милой улыбкой делает беличьим черепом щёлк-щёлк перед её носом. Паучиха, загипнотизированная жёлтыми глазами Птицы и его голосом, заворожённо и с ужасом смотрит на череп в руках Тени. Она слушает, что надо сделать, чтобы оставить жилы на костях и почему Тень делать этого не любит. Смотрит в пустые беличьи глазницы. Потом она просит Тень заткнуться. Точнее, вообще-то, она кричит, ругается и плюётся, но вид у неё откровенно умоляющий. Кости не конфискуют.       Из большого рюкзака изымают подозрительные пузырьки с плавающими там лапками, сушёные крысиные хвосты и лапы и чей-то клок меха. Когда из старой футболки Ящик вынимает замотанных туда сушёных мёртвых воробьев, Тень делает комплимент карим глазам Паучихи.       Ползучие тени, крадущиеся по стенам от Могильника, смеются. — Красивые они у вас. — говорит Тень. — Прямо как были у этих моих маленьких друзей. Меня в них это и привлекло, знаете ли… глаза. Только сохранить их не получилось, они высохли. Они всегда высыхают. Как думаете, ваши получилось бы сохранить?       Паучиха почему-то зажмуривается. Ящик предлагает ему не хамить. Тень делает вид, что очень удивлён. Птицы за его спиной смотрят. Тихо и довольно чирикают. У всех них уже выпотрошили вещи. Они устали. Они злятся. Им нравится видеть, как страдает Паучиха.       Увидев последний маленький рюкзак, Ящики выдыхают с облегчением. Паучиха вытирает пот со лба и улыбается. — Ну давай, — поторапливает она Тень. — Чего там у тебя?       Тень открывает рюкзак и с бесстрастным лицом достаёт оттуда баклана. Баклан пахнет. Баклан большой, внушительный и мёртвый. Голова его аккуратно спрятана под крыло. Тень с нежностью прижимает птицу к себе и расплавляет её крылья.       Баклан смотрит на Паучиху и Ящиков пустыми белыми мёртвыми глазами. Из его клюва падает на пол жук-могильщик. — У него тоже глаза карие, — едва заметно приподнимая уголки губ, говорит Тень.       Сложно сказать, сколько проторчала в Предмогильной первая партия Птиц — но для сидящих во дворе время растянулось в целую вечность. Особенно злятся и негодуют те, чья очередь ещё и не думает подходить.       Проверенные и досмотренные Птицы сидят прямо в коридоре у Могильника. Ждут остаток своей стаи. Один из Ящиков пробует их отогнать, но это особо не помогает, Птицы просто отодвигаются к стенам и только. — Смотрят и смотрят. — тихо говорит Паучиха. — Ужас какой-то.       Она кивает ему на сгрудившихся у стены Птиц. Тень ловит её взгляд. Улыбается. Подмигивает. Птички тут же зеркалят его жест. Ангел посылает ей воздушный поцелуй. Паучиху передёргивает. — Как их вообще можно выносить? — спрашивает она.       Ангелу помогают вылезти из коляски, и он садится у стены на один из свитеров Тени. Слон, зарёванный и уставший, сосет палец. Перетряхивают сумки. Дронт достаёт бутерброды. Кто-то закуривает. Они ждут остальных.       На улице Стервятник стоит неподвижно, с прикрытыми глазами — медитирует. Когда ему надоедает стоять и усиленно не пропускать звуки в свой мозг, он начинает покачиваться. Туда-сюда, вперёд-назад, каблук-носок. Он качается, качается, шевелит перьями, пока не заболит колено. Потом он останавливается, и от скуки отдаётся ощущениям ноющей кости. Развлечение, конечно, сомнительное, но нужно ведь как-то терпеть жажду и жару.       У каждой стаи своя точка кипения. Крысы давно уже превратились в пар, а пар уже загорелся и медленно приближается к состоянию плазмы. Или не плазмы. Стервятник не очень хорош в физике, но мысль кажется забавной. Мимолетный взгляд на окружающие безобразия — и глаза снова закрыты. Как не хватает тёмных очков! Мерзкое, как пластиковая упаковка, солнце. Слишком яркое и похожее на невыцветшие иллюстрации в детских книжках. Ничего не остается, как закрыться собственными веками и качаться туда-сюда, туда-сюда…       Сразу за Крысами закипают Псы и некоторые из Четвёртой. Стервятнику мерещится вопль Лорда и возмущенная тирада Табаки, в которой он не различает ни слова. Закрытые глаза не обеспечивают темноты, всё равно виден ровный, оранжево-розовый свет. Всё ещё ярковато, но куда приятнее прямых жгучих лучей. Вот всегда так. Отвлекаешься на что-то другое, и в уши тут же лезут чужие возгласы и возмущенные лозунги. Если вслушаться, начнет казаться, что Крысам, например, это даже нравятся. Хвостатые обитатели Второй почти заходятся в экстазе, брызжут друг на друга слюной и радостно устраивают переполох, давая выход праведному гневу, но, честно говоря, местами переигрывая.       Дракон, не умеющий отделять себя от шумящей толпы, дышит в поясницу соседям пламенем. Дракон злится. Ох как злится. Он разгорается медленно, размеренно, как вулкан. Гупи и Пузырь чуят неладное и прижимают клювики. Вокруг громко, душно, беспокойно… Не выдержав, огнедышащий змей рявкает на ближайшего и самого шумного крысёнка. Даже не то, что рявкает. Так, отпускает едкое замечание, даже не огнём дыхнул, а просто дыма выдохнул. Но хвостатый взвивается и начинает говорить гадости. И направленные совсем не в нужную сторону. Совсем уж нехорошие гадости. Приходится открыть глаза и окинуть причину шума осуждающим взглядом. А потом Стервятник хватает трость и энергично ею замахивается. Крысёнок сначала столбенеет, а потом испуганно дёргается назад, несмотря на то, что при всём желании, трость до него может только долететь. А трость добротная. Нельзя кидаться хорошими вещами.       Когда изнутри Дома стучат, давая понять, что готовы принять следующую партию, несколько Псов принимаются устанавливать палатку. У воспитателей вид такой, как будто бы на них разгружали уголь. Шёпотом они ругают Акулу. — Как всегда свалил, гад. — тихо ругается Шериф. — Овца тоже… отделалась со своими первой и рада.       У двери суетятся. Пришла их очередь. До Стервятника это доходит не сразу, только когда птенцы начинают нервно оглядываться и хватать его за рукава рубашки. Тогда Стервятник открывает глаза. Начинает собираться. Флегматично настроенный вожак на всякий случай пересчитывает подопечных, беззвучно шевеля губами. Дракон, Гупи, Пузы… Постойте-ка, где чертов Лог?! — ПУЗЫРЬ!       Через двор прокатывается хриплый крик. Стоящие и сидящие ближе остальных вздрагивают от внезапного карканья. Пузырь появляется моментально, запыхавшийся и перепуганный, получает подзатыльник и отправляется в строй. Стервятник идет четвёртым с конца, болезненно морщится и потирает горло. Сзади кто-то гремит цепями и фыркает. Кажется, Псы. У Стервятника плохое настроение, и Псы игнорируются им полностью. За дверями Дома Ящики отбирают сумки и кладут грязные лапищи на коляски. Бедный Гупи с немым отчаянием в глазах провожает глазами Дракона, являвшемся в трудный час утешением и опорой. В поиске утешения этим самым взглядом Гупи смотрит на вожака — Стервятник презрительно фыркает в сторону Ящиков, но ничего не говорит.       Дом пахнет мастикой и пустотой. Дом пахнет смертью и заспиртованными душами. У дверей, где этот запах концентрировался, их встречает развеселая компания из кучек конфискованного и Пауков. Паучиха, судя по внешнему виду, заклевана напрочь. Стервятник смотрит на дверь Могильника и не может отвести от нее глаз. Стая. Дверь. Дверь. Стая. Могильник. Дверь. Усилием воли он отрывает взгляд и переводит его на уже прошедших осмотр Птиц, судорожно выискивает в них Тень. Находит. Высокомерное выражение на лице брата сменяется откровенной тоской. Тень тянется к нему мыслями. Стервятник прикрывает глаза. Его толкает в спину Ящик и ворчит: «Шевелись». Остаток птенцов и вшивые в ошейниках уже стоят и угрюмо пялятся на досмотрщиков. Стервятник не может заставить себя двигаться быстрее. Лёд сковывает внутренности, но Стервятник вскидывает голову и шагает, при этом отчаянно хромая. Сопровождающий понимающе хмыкает и перестаёт его торопить.       Птенцы постепенно смешиваются между собой, обмениваются короткими шепотками. С подачи Птиц, новоприбывшие добиваются тех же условий — присутствовать при осмотре вещей. Птиц пропускают вперёд, не обсуждая этот вопрос — всем будет легче, если Третья в скорейшем времени обретёт целостность и направится к родному Гнезду. Птицы копошатся и фыркают. Стервятник стоит каменной статуей. Ему нельзя поворачиваться, нельзя встречаться глазами с братом, он знает, что если сейчас увидит Тень, то вцепится в него мёртвой хваткой, устроит истерику и никуда не пойдет. Брату это не понравится. Им не нужны истерики. Им нужен компромисс с восьмилапым племенем.       Представительница восьмилапого племени, увидев его, закатывает глаза и вспоминает Господа вслух, а Тень мысленно. Стервятник любезно скалится, ободряя себя и птенцов. Зря она такого дурного о нём мнения. У Тени всё-таки и яда побольше, и фантазия побогаче. Птичий Папа подталкивает Пузыря тростью, чтобы тот выворачивал карманы и поскорее бежал к своему ненаглядному Коню, а то сил нет смотреть на их жадно глядящие друг на друга рожи. Пузырь пыхтит и деловито указывает на свою сумку, из которой выворачивают кучи аккуратно завязанного в пучки подорожника и кучи совсем не аккуратно скомканной одежды. Откуда-то со дна вынимают колёсико от роликовых коньков, нанизанное на леску, а затем легендарную стеклянную банку. Паучиха к несчастью для себя сначала берёт э банку в руки, а затем уже удосуживается посмотреть на прозрачные стенки. Именно в этот момент, воодушевленный сменой обстановки богомол предпринимает попытку прошибить лбом банку, женщина нервно дёргается и роняет предмет. Стеклянные осколки по всему полу. Чудом вырвавшийся богомол скачет по пытающимся поймать его Ящикам. Красота. Из дверей Могильника кто-то выглядывает.       Через пять минут такого веселья богомол не пойман, зато осколки убраны и принято решение для быстроты прогонять по кабинетам по двое. Оборона Могильных стен дала трещину, и это уже компромисс. Пузырь идёт к могильным дверям. Гупи шагает за ним без особого энтузиазма. Он соглашается оставить вещи на попечение состайников, но стоит ему сделать шаг в сторону проклятых дверей, как он падает плашмя. Скорее всего, от нервов. Он боится сдавать кровь.       Вместе с Пузырём Гупи исчезает за дверьми Могильника. Вскрытие его сумки знаменуется отвратительной вонью начавших разлагаться «устриц». Тому, что конфисковали их, можно даже радоваться.       Потом конфискуют сушёные лапки. Распарывают замшевые мешочки и тоже их конфискуют — внутри нашлись мышьи хвосты. Стая ахает и охает, и пытается сражаться за конфискуемые вещи. Безрезультатно.       Пузырь и Гупи выходят из Могильника. За ними в Могильник заходят двое Псов. Пузырь гордо несёт исколотый палец. Гупи трёт глаза. Конь встречает друга и гарцует вокруг него. Тень отрывается от стены. Отковыривает пластыри и дует на уколотые пальцы. Птенцы воодушевляются. Лопоухий Гупи видит, что делается с его вещами, и с криком бежит к Паучихе. Птицы молча и с сожалением наблюдают за изъятием стеклянных осколков. В сумке находят несколько странного вида корешков, коллекцию листьев и трав, горсть абрикосовых косточек и целую коллекцию дырявых носков. Уставшая Паучиха с досады говорит Гупи, что носки воняют. Гупи с досады отвечает, что у неё кривые стрелки, и почему-то смотрит на Стервятника. Стоящие рядом Псы одобрительно лают.       Гупи, расстроенный потерей драгоценных вещей, уходит к состайникам. Очередь Стервятника. Паучиха берёт его сумку — такую же, как у брата, но открыть не решается, и смотрит на сумку так, как будто за молнией находится по крайней мере атомная бомба. И напрасно. У Стервятника нет сил язвить, его трясёт от холода, хотя вокруг душно и немногим прохладнее, чем снаружи. С лёгким сожалением приходится расстаться с коллекцией семян, зато кости Тени, которые не уместились в сумку близнеца, конфисковывать не собираются. Паучиха шепчет себе под нос что-то про перекись и ацетон. Это любопытно. Восьмилапая морщится и просит Стервятника самого достать из сумки вороний черепок без нижней челюсти и завёрнутый в полотенце кошачий хребет. Доставая кости, Стервятник совершенно случайно опрокидывает на пол пузырек из тёмного стекла без этикетки. К сожалению, пузырек не разбивается. На вопрос, что в пузырьке, Вожак Третьей отвечает лаконичным: «Это для косточек», после чего пузырек исчезает в карманах брюк. Больше ничего преступного в его сумке не обнаруживается.       Минут пять они стоят у дверей, ожидая своей очереди. Сзади со свежими силами скандалят Псы. Двое Псов выходят из Могильника и юркают к своей стае. Крючок украдкой подтирает последствия слезливого концерта.       Стервятник кожей ощущает на себе взгляд близнеца. Тень смотрит на него и не моргает. Приходится прикладывать силы, чтобы не обернуться и не кинуться к брату. Обнять, прижать к себе… Стервятник не может думать ни о чём другом.       Их очередь. Его и Дракона. Стервятник всё же решается посмотреть на дверь Могильника. В какой-то момент ему кажется, что всё ещё не так плохо. Он глубоко вздыхает, но когда он перешагивает порог следом за Драконом, его накрывает волной такого ужаса, что он застывает на месте.       Тень видит всех. Стервятник — только половину. На него смотрят из углов, из стен, из потолка, на лицо липнет паутина, а нутро сжимает отчаяние, странное, неуместное. Ему нужно увидеть брата. Жизненно необходимо. Увидеть, прикоснуться, почувствовать его пульс. Трость стучит по полу, Стервятник разворачивается на каблуках в сторону выхода. — Чёрт возьми, да что с тобой происходит?       Стервятник останавливается и смотрит через плечо. Этот голос принадлежит не Могильнику. Этот голос принадлежит Дракону, тихо матерящемуся и морщившему бугристое лицо. Из кабинета раздается голос медсестры, та интересуется, не нужна ли им помощь. Смутное осознание того, зачем он здесь, начинает возвращаться к Большой Птице. Ключи остались в сумке. Пересчитывать нечего. Стервятник бормочет что-то под нос, кажется, что-то рифмованное, и вдруг плотно сжимает губы. Дракон озадаченно трёт подбородок и подкатывает ближе. — Возьми меня за руку, — говорит Стервятник. — Зач… — Без вопросов, просто возьми.       Стервятник сжимает лапу Дракона и ковыляет вперёд. Ему неудобно идти. Дракону неудобно ехать. Дракон послушно не спрашивает, ёжится, и, похоже, начинает что-то понимать. Стервятник жмурит глаза и думает о том, что у Тени пальцы тоньше и горячее.       Стервятник не видит вросшее в углу кабинета нечто. Не видит существо на длинных лапках. Но Стервятнику страшно. Изо всех сил он старается сконцентрироваться на том, что говорит им Паук. Больное горло, простуда…       Ему хочется коснуться брата. Ему необходимо потрогать его и почувствовать под пальцами тепло и услышать биение живого сердца. Стервятник слышит редкие голоса в стенах, и изо всех сил отрицает их существование. Это помогает. Но помогает плохо. Стервятнику кажется, что он слышит, как его куда-то зовут… Не его. Не его зовут. Это Тень зовут. Стервятник до боли сжимает в руках трость. Почему-то начинает болеть колено.       Им колят пальцы, потом отпускают. Назад оба возвращаются бледные и напуганные. Стервятник напуган увиденным, услышанным и прочувствованным. Дракон — поведением вожака.       Тень встречает их у дверей, и Стервятник вцепляется в него мёртвой хваткой. Отчаянно колотится в груди сердце и колет в носу. Стервятник не знает, почему так. Ему страшно отпускать Тень, как будто бы стоит только слегка ослабить хватку, и он… Мокнут глаза. Стервятник отчаянно скребёт пальцами по близнецу. Щупает, трогает. «Живой, живой» — крутится в голове у Стервятника, и он не понимает природу этих мыслей. На него смотрят Пауки. И Псы. И Могильник глядит, но Стервятнику все равно. — Здесь я, здесь, — еле слышно шепчет Тень и касается пальцами его плеч,— Куда я денусь?       Птицы окружают их. Закрывают от чужих взглядов. Стервятник зарывается в свою Тень носом. — Только не уходи, — беззвучно просит Стервятник и жмурит глаза. — Не бросай меня. — Ну чего ты? Куда я уйду?       Стервятник не знает, «чего он». Страх начинает отпускать, и он не помнит причину такой паники. Тень берёт его за руку. — Пойдём, — говорит он.       Стервятник липнет к брату, и ничего не может с собой поделать. Ему всё ещё страшно его отпускать. До комнаты они доходят в обнимку.       Облезлая цифра три на двери. В Третьей не пахнет мастикой — администрация потеряла ключи и, как это здесь заведено, отложила их поиск на потом. Зато растения зелёные и довольные. Окна открыты. Перед отъездом Птицы отдали свои ключи Сфинксу и попросили его и Слепого поливать их цветы.       Со счастливыми возгласами Птицы приветствуют свою комнату. — Моя кроватка! — радуется Ангел. — Моя, родная… — Дорогой мой, — воркует Дорогуша у своего вьюна. — Как ты тут без меня? Бедненький… Никто не говорил с тобой… Никто не жалел…       Слон радуется фиалкам. Бабочка садится на кровать к Ангелу. Ангел его сгоняет.       Конь убегает наблюдать, как там досматриваются остальные. Комната наполняется звуками распаковки. Птенцы радуются окончанию сущего кошмара и горюют по утраченным сувенирам. Безобидный щебет. Довольный и почти гордый собой Красавица. Сплетничающие о Пауках Бабочка и Дорогуша. Читающий себе под нос стихи Ангел. Пузырь торопливо вываливает все вещи себе на кровать и убегает догонять Коня. Уставший Слон засыпает, сидя на кровати. Куста и Фикуса отводят к горшками у окна и оставляют их проветриваться. Дракон, какой-то пришибленный и более угрюмый, чем обычно, разбирает вещи.       Тень толкает близнеца к стене и прижимается к нему. Обнимает. Утыкается в шею носом. Стервятник слабо шевелит лапками, говорит что-то о том, что им нужно сходить в душ и разобрать вещи. Потом сдаётся. Крепко-крепко обнимает брата в ответ. Тень прижимает протез к ноющей ноге близнеца. Колено болеть почти перестаёт. — Здесь я, — беззвучно шепчет Тень и целует близнеца в шею. — Здесь.       Стервятник закрывает глаза и глубоко вдыхает родной запах. Тень пахнет Тенью. Также, как и он сам. А ещё он пахнет пылью и потом. — Никуда не уходи, — просит Стервятник. — Никуда не уйду, — отвечает Тень, — Никогда не уйду. Я всегда с тобой.