Сонный паралич

      Солнце почти скрылось за линией горизонта и на город опустился приятный полумрак. Он сглаживал острые углы домов, прятал в тени все несовершенства, такие как трещины на тротуаре или облупившаяся краска на стене здания. Укрывал Дерри большим пушистым одеялом, сулящим крепкий и сладкий сон.       Точно так же он укрывал и ее от чужих, любопытных глаз.       Беверли медленно брела по улице, то и дело оглядываясь по сторонам и тщательно избегая встречи со случайными прохожими. Юная девушка, насквозь провонявшая канализацией и покрытая грязью и нечистотами с ног до головы (они все как могли отмылись в ручье, но делу это почти не помогло), непременно привлечет к себе нежелательное внимание.       Сейчас, когда Оно было повержено, Бев не сомневалась, что чары монстра, опутавшие Дерри сетью безразличия, стремительно распадаются, истаивают так же, как таяла паутина в логове. А значит больше не получится быть невидимкой.       Жаль, Беверли дорого бы заплатила, лишь бы магия Оно проработала еще хотя бы один день. Сейчас она не находила в себе ни капли сил, как моральных, так и физических, чтобы отбиваться от неравнодушных незнакомцев.       Все тело неприятно ломило, мышцы ныли, как при сильной лихорадке, виски словно сдавило тугим обручем, глаза нестерпимо жгло, а поясница и низ живота пульсировали жгучей болью, почти такой же, как во время месячных, только гораздо сильнее.       Все, чего сейчас хотела Бев — спрятаться от всех, очутиться там, где ее никто не тронет и не увидит. Где она сможет все обдумать и унять раздирающую ее душу боль, укачать ее, словно малое дитя, заставив заснуть вечным сном.       Конечно, перед этим придется принять душ и выпить хотя бы обезболивающее, но, по правде говоря, усталость была настолько сильной, что Беверли бы с радостью просто пропустила эти пункты.       Они победили. Они одолели монстра. Они выжили.       Отчего-то эти мысли не принесли совершенно никакой радости. И Бев была уверена — каждый из них семерых сейчас чувствует то же самое. Не триумф, не счастье, не гордость за себя и товарищей — все эти чувства непременно возникнут в их душах, но гораздо, гораздо позже — а смертельную усталость, дикую опустошенность и выворачивающее наизнанку отвращение ко всему, через что им пришлось пройти.       И какую заплатить цену.       Беверли замерла напротив входной двери родного дома и обхватила себя руками, чувствуя, как все ее тело сотрясается от мелкой дрожи, а зубы начинают выбивать частую дробь.       Интересно, дома ли отец? И помнит ли он, как сегодня гнался по всему городу за собственной дочерью, словно обезумевший от похоти зверь? Как ей теперь смотреть в его глаза, как разговаривать без отвращения, как просто продолжать жить с ним под одной крышей, зная, какие омерзительные желания гнездятся в его душе?       У нее нет выбора. Нет, как не было никогда.       Еще минуту, всего одну минуточку ей позволено стоять вот так, на границе улицы и дома, словно на границе двух миров, и отчаянно гадать, какой же из них безопаснее. Но безопасного просто не было.       И вот сейчас ей предстояло зайти внутрь, увидеть отца, заговорить с ним. Извиниться за все. Объяснить свое поведение. Показать, что она все еще его малышка.       Тошнота горьким комом подкатила к горлу, потому что именно в это мгновение Беверли как никогда остро осознала, что некая часть ее — та самая маленькая девочка, которую любимый папуля катал на широких плечах, учил рисовать, показывал различные диковинки, ласково трепал по рыжим волосикам и целовал так заботливо в лобик перед сном — отчаянно и совершенно искренне именно этого и хочет. Хочет, чтобы папочка простил ее во что быто ни стало, чтобы продолжил тревожиться о ней. Всегда-всегда оставался рядом. И если для этого требовалось быть с папулей еще более ласковой, по-особенному ласковой, то так и следовало поступить.       Бев с силой закусила нижнюю губу, с отчаянием раненой тигрицы отгоняя от себя эти мысли, эти отвратительные, постыдные побуждения, разрывая их на мелкие кусочки и пряча глубоко в недрах мучительно трепещущей души.       Отец никогда не должен о них узнать. Никто и никогда не должен знать о них. Ровно как и том, что ей пришлось сделать сегодня, чтобы спасти своих друзей и спастись самой.       По подбородку что-то потекло. Только сейчас Беверли ощутила, как сильно саднит губа, и поняла, что прокусила ее.       Тяжело вздохнув, она провела рукой по подбородку, больше размазывая, чем стирая кровь, и толкнула входную дверь.       Если ее отец помнит о том, что произошло сегодня, если влияние Оно на него оказалось минимальным, и все решения он принимал сам — то, вероятно, это возвращение домой станет последним в ее жизни.       В доме царила темнота и тишина. Крадучись, Бев прошла по коридору до свой комнаты, ожидая, что в любую секунду хлопнет дверь, заскрипит пол, вспыхнет свет, и отец предстанет перед ней, такой слабой сейчас, вымотанной, грязной. Ей уже не убежать от него, не скрыться от липкого взгляда, не уйти от постыдных вопросов.       Она не сумеет солгать, а если и соврет, то отец быстро распознает ложь.       Ты меня тревожишь, Беви. Ты очень меня тревожишь.       Бев вздрогнула и сжалась, словно ее уже застукали за тем, как она пробирается по родному дому, как трусливый воришка. Но в коридоре было по-прежнему темно.       Неожиданно до ушей Беверли донесся тихий звук, исходящий из родительской спальни, который она моментально узнала. Храп отца.       В этот миг от сердца немного отлегло, и ей пришлось приложить все силы, чтобы не сползти по стенке на пол от облегчения прямо тут.       Раз удача повернулась к ней подобием лица — следовало не упускать этот шанс.       Бесшумной тенью Бев проскользнула в свою комнату, но не задержалась в ней, пусть ее уже качало от усталости. Нет, от нее слишком сильно и плохо пахнет, слишком много грязи на ней, если не шум, то запах в какой-то момент точно разбудит отца.       Беверли захватила чистую одежду, а по пути в ванную завернула на кухню за мешком для мусора. И лишь закрыв дверь ванной комнаты на защелку и выкрутив краны с водой, она позволила себе сломанной куклой осесть на пол и тихо, сдавленно всхлипнуть.       Какой же отвратительно грязной она ощущала себя. Перепачканной как снаружи, так и изнутри.       Использованной.       Несмотря на репутацию гулящей девки, Беверли до этого самого дня еще ни разу не была близка ни с одним мужчиной. Не то, чтобы ей не хотелось окунуться в этот мир новых и, как поговаривали, приятных ощущений, просто как-то не сложилось.       Бев до дрожи сжала руки в кулаки. Приятные ощущения? Удовольствие? Экстаз? Тогда почему ей кажется, что по ней как минимум промаршировал взвод солдат?       Где-то на краю сознания слабо мерцало понимание, что в этом не было ничьей вины, лишь неудачно сложившиеся обстоятельства: шестеро партнеров подряд друг за другом, тогда как до этого не было ни одного, спешка в полной темноте и неизбежно возникающая из-за этого неосознанная грубость, отсутствие нормальной подготовки и комфортных условий, а также предварительных ласк, которые помогли бы расслабиться.       Беверли очень любила своих друзей, всех шестерых, и искреннее желала спасти их. Она знала, что эта жертва с ее стороны поможет им снова стать единым целым. Знала — это стоило того.       Она сама позвала их. Разделась в полной темноте канализационного тоннеля, мысленно благодаря все высшие силы за эту маленькую милость, улеглась на пол и развела ноги. Сама притягивала их к себе, дрожащих и неуверенных — почему-то Бев не сомневалась, что как минимум для половины ее друзей, если не для всех, этот секс тоже оказался первым в жизни — и собственными руками направляла куда следует.       В тот миг она ощущала теплоту глубоко внутри и понимание, что она не одинока. Да только этого оказалось мало, чтобы смазка выработалась в должном количестве.       Боль исчезнет, а вместе с ней и дурные воспоминания. Она будет думать об этой близости с теплотой, гордиться как собой, так и своими друзьями. Но все это случится потом.       А сейчас от одних только мыслей, что кто-то касался ее, держал за плечи и бедра, целовал в губы и ласкал грудь, к горлу снова подкатила тошнота.       Беверли на четвереньках едва успела добраться до унитаза, прежде чем ее вывернуло наизнанку желчью.       А когда все закончилось она только и смогла, что прижаться лбом к холодному бачку и беззвучно разрыдаться, зажав рот рукой. И пока ее тело сотрясалось от судорожных всхлипов, а из глаз текли слезы, воспоминания жалили ее словно бешеные пчелы.       Она лежала на холодной земле, среди вони канализации, дрожа от холода и стыда. Они брали ее по очереди, неумело пытались ласкать, чтобы хоть как-то помочь, но на деле выходило только хуже, больнее. После третьего партнера дело пошло легче и быстрее, потому что теперь роль смазки принялась выполнять совсем другая жидкость.       Бев лишь искренне надеялась, что ее друзья, оказавшись дома, не заметят ничего необычного, что хотя бы эти постыдные следы сумела скрыть вода из ручья.       Как же хорошо, что в тот день она решила надеть платье, а не привычные джинсы.       Когда рыдания сошли на нет, Беверли медленно поднялась с пола. Если она хочет избежать вопросов, то следует поторопиться.       Действуя словно во сне, Бев стянула с себя перепачканную одежду и пропитавшиеся кровью трусики (почти как в самый разгар менструации, до чего же противно!), сунула все в мешок для мусора и засунула тот поглубже под ванну. Хотелось сильнее всего сжечь его, но это было бы ошибкой, которая привлечет к ней слишком много внимания. Завтра она попробует все отстирать.       Беверли осторожно встала под душ и направила на себя струи теплой воды. Она не смотрела в зеркало и без того замечая на нежной коже небольшие царапины и багровые отметины на плечах, бедрах и особенно много — на груди.       По внутренней поверхности бедер медленно стекали алые капли крови, окрашивая воду. Дотрагиваться до промежности оказалось нестерпимо больно, словно в нее втыкали нож от малейшего касания.       Закончив кое-как приводить себя в порядок, Беверли дрожащими руками достала из ящичка над раковиной самую большую прокладку — такими пользовалась ее мама в наиболее плохие дни — и прилепила ее на чистые трусики. Можно было, конечно, воспользоваться тампоном, да только от мысли, что внутрь придётся что-то засовывать, живот свело болезненным спазмом.       Натянув трусики Беверли обхватила себя руками и крепко сжала.       Холод. Сильный холод, как снаружи, так и внутри — вот что она ощущала сейчас.       Все еще грязная. Такая несчастная. Покинутая всеми.       Ее друзья разошлись, стыдливо пряча глаза, и только Бен осторожно спросил, в порядке ли она, не нужно ли проводить ее до дома или как-нибудь помочь. Беверли была уверена, что завтра, ну максимум послезавтра, все остальные непременно позвонят после того, как не застанут ее на Пустоши, и зададут ей тот же вопрос.       И когда это произойдет, когда все они проявят беспокойство и заботу — все вновь вернется на свои места.       Но пока что Бев ощущала себя самой одинокой девушкой во всей этой чертовой вселенной и готова была душу продать, лишь бы кто-нибудь разрушил это тянущее, мучительное чувство.       Беверли натянула пижаму — кровь на штанах в случае чего можно будет легко объяснить, но синяки ее родители заметить не должны ни при каких обстоятельствах.       Она только отчаянно надеялась, что кровотечение остановится само по себе, и ей не придется обращаться за помощью в больницу. Врачи ведь точно поймут, что никакие это не месячные, сообщат родителям и…       Бев зажмурилась и помотала головой.       Все должно быть хорошо. Должно. Не может же судьба быть столь жестока с ней?       Бросив взгляд на корзину с мусором, Беверли не сумела сдержать горестного стона. Там сиротливо лежала пустая упаковка обезболивающего, которое, судя по всему, выпил ее отец. И она точно знала, что другого лекарства у них в доме не было.       Ну что ж, значит придется просто перетерпеть боль.       Тебе ведь не привыкать к этому, да, Беви?       Беверли быстрым движением вытерла навернувшиеся на глаза слезы и направилась в спальню.       Отец, к ее огромному облегчению, так и не проснулся.       Бев забралась под одеяло и завернулась в него, словно в спасительный кокон. Ее попеременно бросало то в жар, то в холод. Боль не давала расслабиться и забыться. В глаза словно насыпали песка.       — Бедная, бедная маленькая Беви…       Тихий, шепчущий голос раздался совсем рядом. Смутно знакомый… Голос, который не должен был сейчас звучать.       Беверли попыталась пошевелиться, и с нарастающим ужасом поняла, что не может двинуть ни единым мускулом. Тело было слишком расслабленным, словно из него вынули все кости. Вот только теперь это долгожданное ощущение не принесло облегчения.       — Малютку Беви все бросили. Отец. Мать. Друзья…       Бев хотела было возразить, что никто ее не бросал, что это просто эмоции, что они скоро пройдут и все снова станет хорошо, но вместо слов из горла вылетел только сдавленный хрип.       — Никого нет рядом… Боль, холод и одиночество… Ты не участвовала полноценно в битве, в тебе, в отличии от них, несносных мальчишек, не было стремления убивать и даже причинять боль. Ты лишь защищала дорогое сердцу, а не нападала. Так почему ты теперь расплачиваешься горше всех?       Беверли ощутила, как нестерпимо пересохло в горле. Она раз за разом пыталась пошевелиться, дернуться, сделать хоть что-то. Сбросить с себя наваждение.       Сонный паралич.       Эта мысль принесла крошечное, но облегчение. Беверли вспомнила, что когда-то читала о подобном состоянии. Значит, ее тело уже спит, а мозг еще нет, а потому генерирует странные видения, которые можно видеть, слышать и даже ощущать.       И это все не по-настоящему. Не может быть по-настоящему. Они ведь победили.       — Называй меня как захочешь, Беви, но ты прекрасно знаешь, кто я.       О да, Беверли знала. Теперь она точно узнала голос, а потому ни капли не удивилась, почему он отвечает на ее мысли, словно она уже облекла их в слова.       Этот голос не принадлежал Пеннивайзу, но принадлежал Оно, той сущности, которая скрывалась за всеми личинами, и которую сама Бев слышала лишь несколько кратких мгновений. Голос Пожирательницы Миров.       «Ты… ты сдохла», — мысль отдавала горечью, потому что Пожирательница Миров была права — Беверли никогда не желала Оно смерти и тем более мучений. Она всего лишь хотела спастись сама и спасти тех, кого так сильно любила. И если бы можно было это сделать без кровопролития, то именно так бы она и поступила.       — Почти, милая, всего лишь почти вашими стараниями. Но почти не считается, так ведь? — странно, но в голосе Оно не было прежней злости и грубости, лишь усталость и легкая грусть.       Почти то же, что испытывала сама Беверли сейчас. Возможно ли такое?       «Что тебе нужно?» — одеяло, подхваченное невидимой силой, сползло на пол, кожа Бев тут же покрылась мурашками.       — Нити Чуди рвутся долго. Внутри ты рыдаешь и зовешь на помощь. Так громко и невыносимо. Я услышала. И пришла.       «Какое тебе до меня дело? Убирайся, отпусти меня!» — следом за этой мыслью с предательской паникой бешено забилось сердце. Как же ей на самом деле не хотелось снова оставаться одной!       Пожирательница Миров мягко рассмеялась, а затем Беверли ощутила, как что-то коснулось ее волос. Так мягко, нежно, бережно.       — Отважная, запутавшаяся в себе Беви. Храбрый огонек, который горит куда ярче многих. Мне нравится твой свет, пусть ты и причинила мне боль. Я не хочу, чтобы он погас или обратился в лед.       Неожиданно Беверли ощутила, как ее тело окутывает столь желанное тепло. Жар расходился волнами под кожей, заставляя дыхание участиться, а боль словно отступить на второй план. На глаза сами по себе навернулись слезы. Как же сильно она хотела ощутить это — что она не одна, что рядом есть кто-то, кому она нужна. Кто по-настоящему позаботится о ней, а не будет просто тревожиться.       «Какая тебе от этого польза?»       И пусть все происходящее на самом деле являлось ложью, игрой воображения. Это уже не важно. Пусть Оно никогда по-настоящему не будет дела до смертной, измученной девушки, и это лишь искусная имитация, не более того. Но как же отчаянно хотелось, чтобы она не заканчивалась.       Пожирательница Миров молчала, продолжая неспешно перебирать волосы Бев. Затем, наконец, задумчиво ответила:       — Мне слишком больно и не выходит уснуть. Чудь истощила меня. Сейчас мы с тобой так похожи, моя маленькая Беви… Давай же утолим боль друг друга. Можешь считать это сделкой, если тебе от этого проще. Я дам тебе, чего ты так отчаянно хочешь. А взамен получу твою энергию. Ее хватит, чтобы залечить мои раны. После этого я, наконец, смогу отдохнуть.       Беверли раздумывала лишь секунду, а затем все сомнения испарились, сметенные волной тепла и тем блаженством, которое оно принесло.       «Я согласна».       — Хорошая девочка.       Беверли ощутила движение воздуха и сумела приподнять веки. И увидела Ее. Точнее, ей было позволено увидеть.       Казалось в лице склонившейся над ней женщины слились воедино черты всех тех, кого Бев когда-то знала. Мама, Грета Кин, Бетти Рипсом, та девушка, которую каждое утро сама Беверли видела в зеркальном отражении…       И в то же время разум ее никак не мог уловить единый, цельный образ. Она видела все словно по отдельности — прямой нос, тонкие губы, изящные брови, миндалевидный разрез переливающихся серебром глаз, длинные, рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам и словно бы сияющие изнутри неземным светом.       Сейчас перед ней предстало не воплощение хаоса и первобытного ужаса, но прекрасная в своей неземной красоте богиня, воплощающая в себе абсолютное женское начало. Смерть, которая знаменует не конец, но зарождение новой жизни.       — Ты мне льстишь, милая, — Пожирательница Миров улыбнулась, а затем коснулась губ Беверли в нежном, но в то же время требовательном поцелуе.       Бев ощутила, как кровь мгновенно прилила к щекам, а внутри все буквально сжалось от восхищения, благоговения и благодарности.       Больше не было стыда, стеснения, одиночества. Лишь желание, дикое и необузданное в своей первобытности.       Ей не причинят боли. Она прощена.       Только когда воздух обдул приятной прохладой разгоряченную кожу, Беверли поняла, что на ней больше нет ни пижамы, ни трусиков.       Она тихо, отчаянно заскулила, понимая, что будет происходить дальше, страшась этого и в то же время желая всей душой.       Пожирательница Миров лишь покровительственно улыбнулась, отстранившись от губ Бев, от чего все страхи разлетелись из ее души, как стая шустрых птичек.       Беверли ощутила, как согревает кожу чужое дыхание, как касаются ее горячие и в то же время невероятно нежные руки, мягкие губы, быстрый, влажный язык.       Время замерло, растянулось в одно бесконечное и прекрасное мгновение.       Пожирательница Миров не торопилась, вбирая в себя каждый вздох, каждый стон, каждый трепет распростертого перед ней тела.       Бев ощутила, как проходит усталость, исчезает противная ломота в мышцах, прекращают саднить царапины и синяки, стихает пульсирующая внизу живота боль, сменяясь восхитительным, тянущим теплом и легкими, кружащими голову спазмами.       Пожирательница Миров бережно развела в стороны ее ноги, и Бев сама подалась вперед, подставляясь под ласку, словно изголодавшийся по нежности домашний зверек. И даже не обратила внимание, что снова контролирует собственное тело.       Все дурные воспоминания о крайне неудачной первой близости исчезли, оказались смыты неукротимой волной обжигающего удовольствия.       Бев ощутила, как стекает по бедрам влага, в этот раз вовсе не кровь, а нежная, чувствительная плоть трепещет от столь желанных касаний.       Продержаться получилось совсем недолго.       Беверли выгнулась в судороге оргазма, широко распахнув глаза и раскрыв рот в немом крике. На несколько мгновений она даже позабыла, как дышать.       Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем наслаждение схлынуло, оставив после себя приятную расслабленность.       «Ты… теперь уйдешь?» — Беверли понимала, что уже может двигаться, но говорить совершенно не хотелось.       — Да, милая, — Пожирательница Миров легла с ней рядом, обнимая и прижимая к себе. Ее волосы укутали их обеих словно большой паучий кокон, — но не сразу. Я побуду с тобой до утра.       «Ты ведь снишься мне?»       — Возможно. Если тебе так легче, то утром можешь думать именно так. Отец твой ничего не помнит о сегодняшнем дне, он решит, что просто перебрал с пивом. Не благодари.       «А ты…» — Бев замялась, не зная, как лучше спросить.       — Мне уже лучше. Боль почти прошла благодаря тебе. Раны затягиваются. Думаю, мы квиты.       Беверли улыбнулась и слегка повозилась, уютнее устраиваясь в жарких объятиях.       Завтра она, скорее всего, будет со стыдом и раскаянием вспоминать этот не то сон, не то явь. Но это будет только завтра.       А пока что Беверли Марш заснула, наслаждаясь теплом и таким желанным чувством защищенности.