Daisuke

      У Сакагучи, кажется, плечи готовы отвалиться – настолько они сдавлены лёгшими на них руками, настолько крепко пальцы цепляются за его лопатки и ключицы. Он стоит посреди кухни недвижимо, слыша речь громкую, направленную словно бы ему в лицо и чуть ли не переходящую в крик: – Так ведь это делается, ага?       Глаза Мацумото напротив всё такие же чёрные, непроглядно пустые; почти половина его лица едва ли шевелится, скованная безобразным шрамом, который не вызывает у Сакагучи ужаса – одно лишь сострадание от представления того, как ему сейчас, возможно, больно – в конце концов, он ему не рассказывал о том, каково это – жить с подобным подарком прошлых дней. Его худое, очерченное углами и резкими линиями лицо, что не привыкло менять своего выражения, не создано для вспыльчивого чувства, но его руки всё продолжают нещадно налегать на плечи Сакагучи: – Это же у вас “любовь”?       Сакагучи молча удивляется в ответ: Мацумото ведь извечно так жестоко спокоен; так спокоен, что не просто не верится, что он способен кричать ему в лицо, не верится, что он вообще слышал про некую “любовь”. Впрочем, Мацумото это вряд ли способен отрицать: всё, что ему знакомо – слова из учебников, песен – все эти загадочные упоминания неведомого тёплого чувства к кому-то наверняка противоположного пола, отличного от того, что дарит семья, но неясного, странного для того, кто ни разу о нём не думал; того, кого не учили любить не по-дружески, не по-родственному. И что же это, вашу ж мать, такое, когда хочется видеть, как Сакагучи – чёрт подери, он же ведь тоже парень! – опять непринуждённо и легко улыбается, как он кивает, вполголоса приговаривая “неплохо”, когда наблюдает за тем, как Мацумото пытается разобраться с тем, как же играть на под десять тысяч гарантий данной ему электрогитаре, и ощущает время от времени мимолётные, словно бы путеводные прикосновения к собственным предплечьям. – Это ведь?!       Мацумото подобен маятнику, который то приближается к Сакагучи, едва удерживаясь от того, чтобы стукнуться с ним носами, то отклоняется немного назад. Но какое бы расстояние он не удерживал сейчас, ранее он его удержать не смог. Сакагучи смотрит на него со смутной задумчивостью, незаметно – точно так же, как и на их импровизированных уроках игры на гитаре – прикасаясь к его рукам. Не то, чтобы в смятении он пребывает именно из-за их поцелуя считанные минуты назад, того резкого и откровенно неумелого хода со стороны Мацумото – Сакагучи скорее сам себя с трудом понимает. В конце-то концов, ему не составило бы труда его оттолкнуть от себя и возмущённо вскрикнуть в ответ. Но ведь он всё ещё смотрит на этого потрёпанного статного парня, что лишь ненамного его старше, но уже язык не повернётся назвать его таким же юношей даже из-за одного его вида.       Ладонь Сакагучи осторожно ложится на испещрённую шрамом щёку, беззвучно прося прекратить этот болезненный крик. Мацумото спешно отпускает одно из его плеч, накрывая руку Сакагучи своей собственной и ненадолго затихает, лишь сбивчиво дыша, однако, всё ещё не получив ответа на свой вопрос: – Если всё так…       Сакагучи, всё ещё совершенно невовремя молчаливый, вновь улыбается ему – так желанно и тепло – и легко кладёт вторую руку ему на ощутимо напряжённое плечо, стараясь скрыть разливающееся алым по лицу смущение. Мацумото кратко вздыхает и говорит до невозможности для себя обычного тихо: – То зови меня Дайске.