Украсть свет у рассвета (to steal light from dawn)

Звезды кружатся над головой, образуя впечатляющие огненные конфигурации; дикий космический танец в небесах, потоки молочно-ярких галактик извиваются, как светящиеся змеи в бесконечной тьме. В центре — молекулярный клубок примитивного сознания, пока еще дремлющий, но распираемый безграничным потенциалом. Вокруг него сплетается цепочка благожелательности, бестелесные энергии держат невидимые руки, излучая нежную бдительность, ожидая великого скачка вперед, Непостижимого Плана, Большого Взрыва… Кроули тоже там, сгорает вместе со всем остальным, серный жар и пепельный привкус во рту, которого у него еще нет. Никакой боли тоже нет. У него нет ни формы, ни поверхности, он всего лишь небольшой кусочек пространства в эфире, вокруг которого собираются другие пространства, и его тянет к сердцу звезды, к расширяющемуся огненному колесу, к вопросу, пробивающемуся сквозь тьму к ответу. Но Вселенная продолжает сверкать и взрываться, безразлично жестокая. По мере того как тучи собираются в новом, расколотом небе, центр ослабевает, и их всех разрывает на части, сбрасывает в безграничную неизвестность, и хотя они пытаются удержаться всем чем только можно — зубами, когтями и отчаянно звериными сущностями, которые они еще не знают, как использовать, — они падают, падают, падают… Кроули просыпается от толчка, его поджатые ноги сведены судорогой, а в горле застрял беззвучный крик. Простыни скомканы вокруг него, обмотаны вокруг лодыжек и коленей, пижамные штаны неудобно скручены. Все его тело покрыто потом, неприятным, нежеланным, неудобно человеческим — словно бы он не был нестареющим существом, демоном, живущим вне времени и пространства и всего лишь внешне похожим на человека… демоном, который вот уже шесть тысяч лет ходит по земле, а теперь лежит в постели рядом с ангелом. Кроули делает несколько глубоких вдохов, больше из-за желания упорядочить мысли и сосредоточиться, чем из-за необходимости в совершенно необязательном кислороде. Сон, или воспоминание, или чем бы там ни были посетившие его пугающие видения, потихоньку начинали отступать, как волна, медленно откатывающаяся от берега, оставляя после себя тревожную дрожь в конечностях и смутное беспокойство… И каменно твердый член. Кроули на мгновение закрывает глаза, чувствуя, как нарастает тяжелая боль в паху, словно она только и ждала, чтобы он проснулся и осознал всю затруднительность положения, в котором оказался из-за стоящего колом члена, натянувшего шелковую ткань черных пижамных штанов чуть ли не до треска. Это просто ужасно. Отчаянное и доходящее до почти нестерпимости желание днем — это одно, но настойчивое, пульсирующее ощущение, разбудившее его посреди ночи, спровоцировавшее странные сны и сделавшее кожу липкой от холодного пота… Нет, это совсем другое чувство, ничуть не приятное. И ни с кем не разделенное. Кроули переворачивается на живот, непроизвольно потершись членом о простыню. Удовольствие от этого настолько острое и пронзительное, что он вынужден прикусить губу. Кроули снова чуть шевелит бедрами, уже сознательно, придавливая член по всей длине, слишком разгоряченный и липкий. Ночной воздух холодит влажную спину, голова полна беспорядочных мыслей и полузабытых воспоминаний. И он так раздражающе и безнадежно возбужден, что просто готов взорваться. От ярости. Конечно же, только от ярости. Змееподобные черты Кроули всегда становились более заметными ночью, когда его усилия сдержать их ослабевали… когда ослабевают любые усилия сдержать что-либо… Стараясь сдержать хотя бы шипение, зависшее на кончике раздвоенного языка, Кроули слегка надавливает бедрами, вжимаясь в матрас сильнее, ровно настолько, чтобы получить некоторое облегчение, острое и до дрожи яркое, прогнать этой горячей искрой удовольствия скверные мысли и ощущения, липкие, как смола. — Кроули. Кроули замирает. Не весь: его член пульсирует, истекая томительной влагой и пачкая пижамные штаны. Ощущение настолько острое, что раньше он ни на чем другом не мог сосредоточиться, а теперь внезапно осознает, что мягкого и ровного дыхания Азирафаэля больше не слышно. — Да, — шепчет Кроули, утыкаясь лицом в подушку. — Что ты делаешь, милый? — Ничего. Чувство вины такое же острое и почти нестерпимое, как и наслаждение мигом ранее. И оно точно так же горячей тяжестью скручивается внизу живота. Член болезненно напряжен, голос Азирафаэля заставляет его содрогаться, голова Кроули кружится и совершенно невозможно не толкнуться бедрами еще хотя бы раз… надеясь, что ангел ничего не заметит. — Совсем ничего? — скептически повторяет Азирафаэль, и Кроули краем глаза видит, как тот приподнимается на локте, прежде чем откинуть простыни и сбросить их с кровати, оставив Кроули лежать лицом в подушку. Без прикрытия и хоть какой-то защиты. — Мне кажется, ты решил взять дело в свои руки. — Нет, — отвечает Кроули, не отрывая пылающего лица от подушки, хотя Азирафаэль вряд ли сумеет увидеть его смущение в темноте. — Я просто… — Просто что? Кроули шумно выдыхает и переворачивается на спину, потому что иначе не в состоянии прекратить ерзать по простыням и втрахиваться в матрас. — Просто сны, — бормочет он, глядя в сторону. Азирафаэль на мгновение замирает, и когда Кроули наконец осмеливается на него взглянуть, то встречает спокойный, уверенный взгляд. Ангел придвигается к Кроули, его ночная рубашка сползает с одного плеча, обнажив кожу, бледную в лунном свете, который просачивается, пыльный и серебристый, через незанавешенные окна. — А что это за сны? — спрашивает Азирафаэль. — Не могу вспомнить, — пожимает плечами Кроули. — Это было… громко. И ярко. Или не громко, но очень много. Слишком… Я не знаю. — Это был кошмар? — Сейчас уже не помню. Я чувствовал себя… одиноким. Ну или что-то вроде того. Лицо Азирафаэля смягчается. Он кладет руку на грудь Кроули, чтобы тот почувствовал своеобразное заземление, оно растекается теплом по его коже, заставляя сердце рефлекторно вздрагивать. — Все в порядке, — говорит Азирафаэль. — Я здесь. С тобой. И я никуда не денусь. Кроули закрывает глаза, когда рука Азирафаэля ложится ему на грудь, а затем лениво скользит вниз, по животу, отодвигая пижаму, чтобы погладить обнаженную кожу. — Все в порядке, — успокаивающе повторяет ангел, его рука с каждым движением совершает все более длинные и широкие круги, позволяя Кроули расслабиться, растечься, успокоиться… А потом он протягивает руку и накрывает напряженный член Кроули своей теплой большой ладонью. — Твою ж мать! — хрипит Кроули, выгибаясь навстречу прикосновению, преследуя яркую вспышку удовольствия, которая рассеивает затянувшуюся темноту. — Сделай… сделай это еще раз, ангел! Азирафаэль подчиняется, обхватывая мягкой ладонью, горячей даже через влажную ткань пижамы, член Кроули, держа его и нежно сжимая. Кроули скулит, напряженно и тихо. Ему отчаянно хочется, чтобы Азирафаэль спустил его штаны, устраняя столь досадное препятствие, а затем крепко взял в руки его член, чтобы погладить жестко и быстро. Но все, что делает Азирафаэль, — массирует его пальцами через брюки, медленно и нежно, спускаясь к кончику и ласково поглаживая большим пальцем головку через уже насквозь промокший шелк пижамы. — Ангел, — слабо произносит Кроули, путаясь в словах, пока Азирафаэль продолжает наворачивать мягкими подушечками пальцев мучительно дразнящие круги на кончике его члена. — Аз-Азирафаэль… пожалуйста… Азирафаэль что-то мурлычет, нежно поглаживая член Кроули, неторопливо и бесцельно, просто прикасаясь, словно исключительно для собственного удовольствия. Кроули стонет коротко и хрипло, и поворачивает голову к Азирафаэлю, чтобы понаблюдать за ним, увидеть нежный румянец на его щеках, то, как он зажимает вторую руку между бедер, контролируя удовольствие для них обоих. Язык Кроули высовывается наружу, чтобы коснуться сухих губ и почувствовать запах возбуждения в воздухе, пьянящие темные волны, исходящие от Азирафаэля. Кроули протягивает руку, почти коснувшись пальцами подола ночной рубашки Азирафаэля, но тот отталкивает его мягко, но непреклонно. — Нет. Кроули замирает, его сердце бьется хотя и не так сильно, как раньше, но почему-то гораздо болезненнее и словно бы распухло и не помещается в грудной клетке. Он резко отстраняется от Азирафаэля и сворачивается калачиком там, где ангел не сможет до него дотянуться. — Кроули, что… — спрашивает Азирафаэль после небольшой паузы, приподнявшись на локтях. — Ты как? Все в порядке? — Я не могу… — Кроули чувствует, как что-то шершавое и раздутое распирает его изнутри, причиняя боль, словно боль в животе от неправильно переваренных чувств. — Кроули, — Азирафаэль выглядит раздраженным и неуверенным, меньше всего Кроули хотел бы видеть это выражение на его лице. Никогда! В этом же и был весь смысл… — Кроули, если ты хочешь, ты можешь сказать те слова. Ты ведь это знаешь, мой дорогой, не так ли? — Я не хочу, — говорит Кроули с самым несчастным видом. — Тогда давай я сам их скажу за тебя. Альфа Центавра. Ну вот, я их сказал. Теперь все в порядке? Кроули утыкается лицом в подушку. На мгновение воцаряется тишина, только тиканье часов прерывает пустоту ритмичными, равнодушными щелчками. Кроули чувствует, как его охватывает странное, унизительное сожаление, хотя он и не может сказать, о чем именно он сожалеет. — Я не понимаю, — говорит Азирафаэль с беспокойством, голос его дрожит. — Я знаю, что это… я предполагал, что это может оказаться слишком трудным испытанием… что эмоций может быть много, я был готов, поэтому у нас были слова, но ты ими не воспользовался… И все равно что-то не так. Кроули стягивает подушку с лица. — Это не имеет значения. — Это имеет значение, мой дорогой. Я не собираюсь заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь делать. — Я не… я действительно хочу этого, — бормочет Кроули, отводя глаза. — Я сам напросился на это… — Ты не просил, чтобы тебя заставляли страдать. Тебе это совсем не понравилось. Тебе было больно. — Азирафаэль вздыхает. Дышит он неровно, но выглядит непреклонно и сурово. — И уж, конечно, ты не просил меня быть причиной твоих страданий. Кроули чувствует, как румянец обжигает его щеки и грудь, а по коже расползаются крупные неприятные мурашки. — Я вовсе не имел в виду… — Я знаю, что ты этого не хотел, — говорит Азирафаэль более мягко. Он садится рядом, касаясь коленом руки Кроули, и тот наконец-то может выдохнуть, ослабляя напряжение в легких. Они сидят рядом, молча, позволяя беспокойству потихоньку ускользнуть из комнаты под тиканье часов. — Возможно, я… был не совсем прав… Не совсем правильно сформулировал, — запинаясь, произносит Кроули через мгновение. Он бросает на Азирафаэля косой взгляд. — Я не хочу — это не просто отрицание, ты же знаешь, что на самом-то деле я… что я… что я хочу. Очень. Я просто хочу видеть… видеть, как ты доволен. Я хочу, чтобы твое… удовольствие было первым. Еще до моего. Или вместо моего, я не знаю, все это как бы становится одним и тем же. Но… ты мне этого не позволяешь. Не даешь до себя дотронуться. Прячешь себя от… от меня. — О. — Азирафаэль выглядит потрясенным. — Да уж. — Кроули с коротким невеселым смешком еще глубже сползает на спину, уставившись в потолок. — Попробуй разобраться в этом. Азирафаэль ничего не отвечает. Его рука скользит вверх по боку Кроули, по ребрам, которые нервно вздымаются под тонкой бледной кожей, к острому выступу плеча и щеке. Затем он наклоняется, мягко и осторожно, медленно, словно Кроули был испуганным животным, которое можно легко спугнуть, и целует его. Кроули выдыхает Азирафаэлю в рот, облегченно опустив плечо и расслабив мышцы. Язык ангела мягко прижимается к нему, медленно и нежно исследуя его губы, неровную линию заостренных зубов, теплую влажную пещеру рта. Ангел просовывает руку под Кроули, за его спиной, помогает ей второй и притягивает их тела ближе друг к другу, мягкая, упругая плоть Азирафаэля размывает острые углы Кроули, сглаживает и успокаивает напряжение. — Дорогой мой, милый, я… — Азирафаэль запинается, его голос полон волнения и невысказанных эмоций. Он целует Кроули снова и снова, так глубоко, как только может, облизывая и посасывая его рот с нежным отчаянием, как будто пытается извлечь яд из раны. Его член постепенно твердеет, нетерпеливо толкаясь прямо под мошонкой Кроули, где их тела соединены вместе теснее всего, и Кроули переполняет яростная, блаженная радость от этого ощущения. — Ангел, — выдыхает он, отдергивая рот, и Азирафаэль моргает, глядя на него затуманенными и блестящими глазами, губы его припухли. — Пожалуйста, можно мне… — Конечно можно! О, мой дорогой, конечно, можно, — говорит Азирафаэль, откидываясь на спинку и задирая ночную рубашку, обнаженный и бледный под ней, и ложится на простыни. Кроули стонет, жадно и голодно, и он выдыхает в ответ: — Я знаю, я знаю… — Его рука обхватывает основание члена, толстого и раскрасневшегося, и Кроули чувствует, как его сердце заходится, а губы приоткрываются в предвкушении. — Я весь твой, любимый. Дрожа, чувствуя, как пронизывающий до костей жар полностью заполняет его, Кроули подбирается к Азирафаэлю, чтобы благодарно свернуться между пышными мягкими бедрами, отчаянно обнюхивая корень его члена, вдыхая его запах и протягивая язык, горячий и жадный, чтобы лизнуть мягкую кожу позади мошонки. — О да, — выдыхает Азирафаэль, раздвигая бедра шире и давая Кроули полный доступ. — О да… Это просто замечательно. Влажным горячим ртом Кроули прокладывает путь вверх по члену Азирафаэля, облизывая его и позволяя ему исследовать свои губы. Это ощущается так хорошо и правильно, что совершенно непонятным становится, как он мог позволить Азирафаэлю поверить в недопустимость всего этого, в необходимость отказа. Когда он трется лицом о твердый член Азирафаэля, на щеке остается липко-влажный след прекома, словно приношение. Он расслабляет челюсть, двигаясь к верхней части члена Азирафаэля, и проглатывает его так глубоко, как только может, слюна течет с его губ, когда он соскальзывает и снова заглатывает по максимуму, горло работает, губчатая головка раз за разом проталкивается в его рот. — О-о-ох, ох… — Азирафаэль дрожит, но в остальном держит себя спокойно, ох уж эти ангельские хорошие манеры, даже когда Кроули сглатывает, плотно сжимая его член и проходясь языком по жесткой нижней стороне. — О, Кроули, именно так, о, дорогой, да… Кроули отрывается с грязным чавкающим звуком, его губы красные, распухшие и сладко ноют. Он не обращает внимания на свой собственный член, который снова затвердел и утолщился, сосредоточившись на наслаждении упоительным видом Азирафаэля, мягкого и влажного от пота, с завитками волос, прилипшими к вискам и нежному изгибу шеи, с красноватым вздыбленным членом на фоне белого мягкого живота. — Ангел, — говорит Кроули хрипло. — А ты можешь… Ошеломленный Азирафаэль смотрит на него сверху вниз промеж собственных ног, и взгляд его такой горячий и острый, что Кроули кажется, будто с него сдирают кожу. Всхлипнув, он наклоняет голову, обнажив шею, его лопатки напрягаются и завязываются узлом под кожей. Затем он снова поднимает голову, широко раскрыв глаза и рот, надеясь, желая, чтобы Азирафаэль понял его невысказанную просьбу. — Чего ты хочешь, Кроули? — тихо переспрашивает Азирафаэль. — Попроси меня. Кроули вздрагивает, жар ползет по его лицу и шее, по всему телу. — Т-ты… Н-на м-мое лицо… — Кроули сглатывает и добавляет едва слышным шепотом. — Пожалуйста… — Да, — выдыхает Азирафаэль. — Конечно. И он берет собственный член в руку, кулак легко скользит по влажной от слюны длине, темно-красная головка просовывается сквозь сжатые пальцы, когда он толкает бедра вперед. Кроули чувствует, что теряет самообладание, вздох вырывается из его легких, когда он закрывает глаза и принимается ждать. Азирафаэль кончает, испустив долгий, низкий стон, звук удовольствия и глубокого удовлетворения, который Кроули чувствует до самой глубины своей сути, он опустошает себя в пульсирующем ритме, расплескиваясь по всему лицу Кроули, стягивая кожу горячими скользкими нитями, капли тянутся по его открытому рту и саднящим распухшим губам. Если на Земле и существует настоящий экстаз, то Кроули мог бы поклясться, что это он и есть… Когда он открывает глаза, с трудом раздирая слипшиеся от спермы ресницы, Азирафаэль смотрит на него и выглядит просто очаровательно. Вся его кожа от бедер до щек покрыта розовым румянцем, насыщенная, сияющая, прекрасная. «Видел бы ты себя», — ошеломленно думает Кроули. — Видел бы ты себя, — говорит Азирафаэль шепотом тихим и благоговейным. Он садится и тянется к Кроули, вытирая кончиками пальцев пот с его щек и нежно прижимаясь к его губам. Со всхлипом Кроули приоткрывает губы, посасывая скользкие влажные пальцы Азирафаэля, смакуя вкус Азирафаэля, пока он не исчезает совсем, а пальцы на становятся чистыми. — Спасибо, — бормочет Кроули, все еще прижимая большой палец Азирафаэля к центру нижней губы. Азирафаэль просто смотрит на него, и его взгляд одновременно мягкий и обжигающий. — Иди сюда, — говорит он. Кроули придвигается и ложится так, чтобы его спина оказалась прижатой к груди Азирафаэля, прижимается всем телом. Его кожа липкая от пота, мягкий и теплый член Азирафаэля прижимается к спине Кроули. Со вздохом ангел обхватывает руками талию Кроули и прикасается губами к верхней части его невозможного гибкого позвоночника. — А теперь постарайся уснуть, любовь моя, — говорит Азирафаэль, хотя в этом нет необходимости. Это всего лишь еще одно человеческое удовольствие, способ скоротать время, человеческое подчинение мягкому ничто, бальзам от сырости дней. Член Кроули все еще тверд, но уже без прежнего напряженного отчаяния. Он приятно пульсирует, фоновая боль, которую можно игнорировать, сосредоточившись вместо этого на пухлом животе Азирафаэля, к которому прижата его спина, путанице их ног под простынями, которые Азирафаэль натянул на них, и тепле ладони ангела над биением его сердца.