Уилл Генри и проклятие бухой ящерицы

В дверь позвонили... ...и доктор разбудил меня среди ночи и услал готовить лабораторию. Или так: и прекрасный человек принёс ужасные новости, и нам пришлось срываться с места в погоне за очередной тварью. А то вот: и представитель самого президента... И даже: однажды я от неожиданности прокусил Уортропу губу и был вынужден сам разбираться с клиентом, отдуваться за двоих, а потом ещё и выслушивать нотацию — отчитать меня распухшая губа ему не помешала. Но на этот раз я удержался! Хотя звонок раздался совершенно не вовремя. Кресло было большое и уютное, ноги доктора Уортропа — худые, но тоже вполне уютные, и я почти до конца расстегнул на нём рубашку — дело непростое, вслепую, да когда постоянно отвлекают: то поцелуют, то прикусят, то наговорят на ухо такого, от чего мысли путаются и руки тянутся не туда... В дверь звонили. И звонили. И ещё. — Ну же, Уилл Генри, — горячо выдохнул Уортроп мне в ухо, — иди открывай! Я тихо застонал, и вовсе не от страсти. Хотелось бы услышанному не поверить, но это же Уортроп, а там, под дверью, если до сих пор продолжают трезвонить — наверное, работа. Пошевеливайся, Уилл Генри! — А если я вас укушу? — без особой надежды пробормотал я куда-то ему в плечо. — Тебе всё равно придётся пойти и открыть дверь, — он погладил меня по затылку. Трезвон прекратился... на несколько оглушительных секунд. — А если я не стану открывать, и они сами уйдут. — И куда же они пойдут, Уилл Генри? Обратиться им больше не к кому... О, я хорошо знал этот тон. Уортроп всё так же расслабленно сидел в кресле, его тяжёлые тёплые ладони всё так же лежали у меня на бёдрах, но был он уже не здесь, нет, ему нужен был наш незваный посетитель, а не... Что ж. Никому никогда не удавалось потеснить даму монстрологию в его сердце, просто у всех женщин Пеллинора Уортропа был какой-никакой выбор, а у меня выбора не было. Я встал, поправил одежду, пригладил волосы и пошёл открывать. — Уилл Генри. Не оглядываясь. — Уилл Генри, — меня перехватили за запястье и развернули. — Уилл. Послушай. Кто бы там ни пришёл, в конце концов они уйдут... и мы продолжим. — Да что вы говорите, — а он успел застегнуться на все пуговицы. В лицо ему я не смотрел. — Обещаю, — сказал этот невыносимый человек, поцеловал меня в лоб и вытолкнул за дверь. Во входную дверь меж тем уже не только звонили, но и стучали и, кажется, готовились бить ногами. Я как раз успел распахнуть её, и наш посетитель заплясал на крыльце, на миг лишившись равновесия. Впрочем, сложения он был устойчивого — невысок ростом и полон телом. С виду приличный джентльмен, впечатление он производил тревожное — может, виной тому были до полного беспорядка растрепавшиеся модная причёска и богатая одежда, а может, всё дело было в большой коробке, которую он прижимал к животу. Коробка уж точно не сулила ничего хорошего. — Слава богу! — воскликнул он и просиял — и вряд ли при виде моей неприветливой физиономии. — Чем могу?.. — Уортроп! Доктор Уортроп, э-э, м-монстролог, это же здесь? Я кивнул. — Юноша, спасите меня! Скажите, что доктор дома, что он меня примет! Я снова кивнул, разговаривать не хотелось. — Слава богу! — повторил экзальтированный джентльмен и, наподобие тарана выставив перед собой коробку, пошёл в дом. И дверь, словно крышка гроба, захлопнулась за нами обоими. — Мистер Боаз Эндикотт! — объявил я, впуская его в кабинет. Мрачноватый кабинет и не менее мрачный и строгий доктор произвели на мистера Эндикотта сильное, но неожиданное впечатление. Он едва не подпрыгнул от радости, рассыпался в приветствиях, попытался пожать Уортропу руку и с трудом наконец был усажен на стул для посетителей. Характерная складочка залегла у доктора меж бровей, но он уже увидел коробку, и деваться нам всем было некуда. Почему я тогда не ушёл? Потому что никто меня, незаменимого ассистента, не отпускал, и... врага нужно было знать в лицо. Я хотел увидеть, что же это за предмет такой, более притягательный. А гость наш непрошеный всё пел — о том, как непросто ему с его проблемой пришлось в мире, где каждый второй — не шарлатан, так жулик, и как же ему посчастливилось наконец найти того самого, единственного... — Ну полно, полно, мистер Эндикотт, — перебил Уортроп, когда тот начал повторяться, а коробка всё оставалась закрытой. — Наконец вы здесь, рассказывайте же, чем мы можем вам помочь. — Кто, как не вы, доктор! Кто, как не вы! — воскликнул мистер Эндикотт. — Больше никто не сможет избавить меня от этого проклятия! — От... чего? — переспросил доктор монстрологии, когда возникшая в разговоре пауза совсем уж затянулась. — От проклятия, от проклятия! — охотно повторил мистер Эндикотт, тыкая пальцем в коробку. — Совсем извела, не поверите, житья от неё нет… — Мистер Эндикотт, — снова перебил его доктор, негромко, но таким тоном, что Эндикотт заткнулся наконец. — Не знаю, кто дал вам мой адрес, но он ввёл вас в жестокое заблуждение относительно рода моих занятий. Я монстролог, мистер Эндикотт, я учёный, я занимаюсь наукой, а не суевериями и фантазиями, мистер Эндикотт, и настоятельно советую вам обратиться к... Да хоть к такой-то матери, только уходите уже и коробку свою заберите! Но нет, нет. Не с моим счастьем, потому что как раз в коробку Эндикотт и полез. — Доктор, я же всё понимаю! Конечно, вы же не из этих!.. Но вы на неё посмотрите и скажите, что она не по вашей части! Монстра натуральная, как есть! Он ещё пуще раскраснелся и растрепался, руки у него дрожали... Спиртным от мистера Эндикотта не пахло, но это ни о чём не говорило. Сегодня он мог просто ещё не успеть, но после встречи с монстрологом — как пить дать, я бы на его месте... Коробка открылась. Внутри оказалась ещё одна коробка, деревянная со стеклянной крышкой, искусно сделанная на восточный манер. А из-под крышки — я заглянул Уортропу через плечо, чтобы лучше видеть, и пожалел об этом. Первые впечатления, конечно, бывают обманчивы, и стереотипам в науке, конечно, не место, но из-под стекла на меня уставилась одна из самых уродливых тварей, каких мне только доводилось видеть — а мне доводилось. Она была невелика, но, распяленная в своей коробке, видна во всей красе — и плоская голова с раззявленной пастью, полной тонких острых зубов, и толстенькое безногое туловище, похожее на раздутый обрубок змеи, и торчащий сзади непропорционально тощий короткий хвост. Давно мёртвая и высохшая, тварь выцвела до неприятных оттенков серого и коричневого, очарования ей это не добавило, а от мысли о чудовищных змеях меня и без того мутило. — Хорошо сделано, — голосом скучным и равнодушным сказал Уортроп. — Сделано? То есть как — сделано? — изумился мистер Эндикотт. — Судя по всему, в Японии. Вот, — он аккуратно поднял коробку, развернул её к свету. Внутри был подклеен ярлык, исписанный выцветшими иероглифами. — Цути... ноко? Легенда Кансая? — Да, всё так, Эзра говорил, её привезли из Японии... И она настоящая, попрошу! — Хмм... Если только вы сами не присутствовали при отлове этого... существа, здесь нельзя ничего утверждать наверняка, не вскрывая контейнера, а вскрытие может и разрушить образец... Она? — Ну, японская эта... ящерица. — Хмм. Скорее змея, если не ошибаюсь, но пусть будет ящерица, существуют же безногие виды... — ну всё. Всё. Теперь ему стало интересно, даже будь драная ящерица на самом деле слеплена ушлыми японцами из зубочисток и бумаги. — Не отчаивайтесь, мистер Эндикотт. Человеческое воображение способно наделить сверхъестественными свойствами всё, что угодно. Давайте-ка рассказывайте по порядку. Уилл Генри, ты записываешь? ...Мистер Боаз Дж. Эндикотт родом был из Бостона, большую часть жизни провёл в Бостоне же и к естественными наукам, а тем более к их аномальным ответвлениями, отношения не имел никакого никогда, бог миловал. Милость господня закончилась, когда скоропостижно скончался троюродный брат Эзра Эндикотт, отписав отчего-то именно Боазу свой загородный дом и свою же, пропади она пропадом, коллекцию. — Эндикотт, Эндикотт... Не припомню, чтобы в Обществе состоял кто-нибудь из вашей семьи. — Ай, не состоял он ни в каких обществах! Он просто... — мистер Эндикотт замялся: как-то неудобно было говорить “занимался ерундой” человеку, от которого ждёшь помощи по поводу этой самой ерунды! — Он, э-э, живо интересовался такого рода вещами. Объездил весь свет, насобирал... диковин... — Вот как, — сухо заметил Уортроп. Лица его я видеть не мог, но готов был поспорить на неодобрительно поджатые губы. Энтузиастов-любителей доктор терпеть не мог: они ни во что не ставили ни науку, ни даже простейшие меры безопасности, отчего у настоящих монстрологов потом бывали разновеликие проблемы. Вот например... ...Насобирать со всего света Эзра Эндикотт успел много всякого, попадались в коллекции и полезные вещи, и даже приглянувшиеся друзьям и знакомым Боаза за очень и очень неплохие деньги, и дом постепенно становился похож на дом, а не на свалку-кунсткамеру... Но были и другие, место которым было в дальних комнатах, на чердаке, в чулане, с глаз долой. И изо всех этих неприглядных капризов природы сильнейшее впечатление на нового хозяина дома произвела почему-то сушёная японская ящерица. То есть когда Эзра под хороший коньяк рассказывал свои истории, одна чудней другой, ящерица казалась безобидной и забавной. И выпить-то любит — а кто не любит-то! И прыгает высоко — вот эта толстая колбаска, представьте себе. И по земле шустро катится, заглотив собственный хвост (популярный фольклорный мотив, заметил Уортроп, и в Европе, и в Америках встречается), и даже, бывает, разговаривает! Как ни заговорит, правда, так соврёт, но что возьмёшь с пьяной ящерицы? А вот когда остался с нею в одном доме... Тварь в коробочке в чулан отчего-то не убиралась и не то чтобы выставлена была на видном месте, но то и дело попадалась на глаза. Краше она со временем не становилась, как выпьешь — так тем более. Косится... всеми зубами. Намекает, хоть и дохлая, что она первая в этом доме прижилась. Кто в гости ни зайдёт, обязательно заметят, спросят. Неуютно, чёрт возьми! И истории вспоминаются уже другие: что якобы у себя на родине почитается такая ящерица как божок, мелкий, а всё-таки, и надо бы с ней поаккуратнее. Оскорбится ещё, а вдруг её, даже сушёной, на одного Эндикотта да хватит... Боаз стал нервным, дёрганым, плохо спал по ночам, однако крепился. Но когда из винного погреба стало пропадать вино, а в беспокойные сны прокралась ехидная иноземная речь, в которой явственно слышалось “Бодзу-сан”, бедняга не выдержал. Кто знает, от кого он услышал о монстрологах — может, всё от того же родственника — любителя приключений, а поскольку из монстрологов к тому времени в Америках остались только мы с доктором, нам и повезло. — Любопытно, — всё тем же скучным голосом, способным обмануть разве что человека наивного, вроде Боаза Эндикотта, сказал Уортроп, вертя коробочку и так, и этак. — Хотя совершенно не мой профиль. — Да что же... Да как же так, не ваш?! — Так, мистер Эндикотт, что цутиноко — существо занятное, но, увы, мифическое... Погодите, не кричите. Если допустить, что оно существует, что вам досталась не искусная подделка... То есть вот это когда-то было живо... Было это по меньшей мере полвека назад, а сейчас содержимое этой коробки несомненно мертво и, следовательно, никак не может навредить вам и практического интереса для монстрологии не представляет. Судя по состоянию останков — если это действительно останки, — интерес оно может представлять чисто ознакомительный... Свет просвечивал тварь насквозь — тонкую и хрупкую пустую шкурку с тёмными тяжами костей или всё-таки палок. Свет падал под новым углом — время шло, а мистер Эндикотт со своей бухой ящерицей всё ещё были здесь. Учёный из меня, конечно, так себе, но ручаюсь, что за пять минут я смог бы им объяснить и про винный погреб, и про занимательные эффекты при сильном опьянении — и из дома их выставить я бы тоже успел! — ...здравомыслящий человек. Почему вы её, скажем, просто не выбросили? — Я пытался! — Эндикотт прянул вперёд, волосы его встали дыбом, глаза страшно выкатились. Доктор отодвинулся, задев меня плечом, ну вот ещё... — Она вернулась! Доктор, я своими глазами видел, как её вынесли в мусорную кучу, а на следующее утро — наутро она была на самом видном месте в салоне! — Вы же говорили, что живёте один? Произошла заминка: мистер Эндикотт не подумал посчитать штат из минимум полудюжины людей, поддерживающих дом и двор в состоянии, пригодном для проживания одного джентльмена, потому что, ну, они же всегда там были. Что у этих людей может быть своё мнение о происходящем в доме и даже чувство юмора, так и не пришло ему в голову. Досада моя на мистера Эндикотта превратилась в очень личную неприязнь. Какие пять минут, я бы управился и за две при помощи доходчивого пинка! — Ну хорошо, хорошо, мистер Эндикотт. Если вы считаете, что станете жить спокойнее, оставив это... цутиноко в наших руках, то за умеренную плату мы его у вас заберём. Не считая гонорара за консультацию, разумеется... И мистер Эндикотт запнулся ещё раз. Он даже вспомнил о моём существовании и поднял на меня взор, исполненный непонимания, но сочувствия не встретил, напротив. Уортроп тоже обернулся ко мне: он тоже не понимал, в чём дело, чем вызвана задержка, и уж не я ли случайно в этом виноват? — Мистер Эндикотт, — пояснил я, — должно быть, думал, что это мы ему заплатим за, э-э, экземпляр. — Правда? — совершенно искренне изумился Уортроп. — Он так думал? Вы так думали, мистер Эндикотт? Странно, потому что дело обстоит совсем наоборот! — Постойте-ка. Вы же только что сами говорили, что для науки моя ящерица ничего не стоит! — А, так мне удалось убедить вас в несостоятельности суеверий? Прекрасно, тогда вы спокойно можете отправляться домой, и забирайте с собой свою ящерицу как безобидный сувенир! Или давайте Уилл Генри отнесёт её на нашу компостную кучу, посмотрим, как ей это понравится... Господи боже, нет. Он что, собрался торговаться?! Последняя искра надежды, чудом ещё теплившаяся у меня в глубине души, погасла и умерла, оставив по себе отвратительный привкус во рту. Мне даже послышалось этакое эхо, мерзенький смешок — так, наверное, смеялась лживая бухая ящерица. Ну а что же, Уилл Генри, а ты как думал? Уортропу я мог разве что прожигать взглядом затылок — дело безнадёжное, зато мистеру Эндикотту, раз уж мы так хорошо присмотрелись друг к другу, досталось сполна. Он стал тревожно озираться, путаться в словах, терять нить беседы — и наконец, вероятно, решил, что никаких сэкономленных денег это дело не стоит. Нехорошо смотреть я умел не хуже всяких там ящериц, да и самых настоящих неприятностей доставить мог с лихвой, Уортроп подтвердит. Уж не знаю, до чего они договорились — конец торгов я пропустил мимо ушей, но наконец-то, наконец-то мистер Эндикотт вымелся из кабинета, а там и из нашего дома, чуть не выпрыгнув из собственной шкуры, когда я подал ему пальто. Один, без коробки, но хоть так! Не то чтобы я сегодня ещё на что-то рассчитывал, но предаваться унынию предпочитал без посторонних под одной крышей. А можно и не под крышей, в самом деле, где моя куртка... — Ты нам всех клиентов распугаешь, Уилл Генри, — ласково сказал Уортроп у меня за спиной, и хорошо, что я в это время держался за дверь. Какого чёрта он тут... — Подумаешь, — я дёрнул плечом, рука никак не хотела попадать в рукав. — Новые придут. Сами же говорите, больше не к кому... — Ну ладно. А сам-то ты куда собрался? Да что за... за проклятие! Как будто ему не всё равно! Целовался бы уже с теперь уже своей дохлой ящерицей и оставил бы меня в покое! — Пойду пройдусь. С этой... с этим цутиноко вы и без меня отлично справитесь. — Уилл Генри!.. Что Уилл Генри? Что — Уилл Генри? И голос у него был не сердитый, а... расстроенный какой-то, обиженный. Это он-то теперь обижается?! Меня ухватили за ворот куртки и снова развернули. — Уилл Генри, — строго сказал Уортроп, — я не понимаю, зачем тебе понадобилось выставлять меня лжецом, но... ...Что? — Что вы такое несёте?! — Не более полутора часов тому назад, Уилл Генри, я дал тебе слово! Ты что, забыл? Или, может, решил, что это так, сотрясение воздуха? Мало ли что там этот Уортроп болтает? — Да погодите вы!.. Вы что же... — Если ты передумал, — он отпустил мой воротник и отступил на шаг, — то так и скажи, а не строй из себя... бухую ящерицу... Мне показалось. Нет, мне точно показалось. Значит, действовать нужно быстро, пока кажется. — Ещё чего, — я выпутался из куртки, и доктор тотчас же оказался рядом, по-прежнему здесь, а не в кабинете, по уши в потрохах цутиноко. — Я лучше ящерицы... Что это вы делаете? — Запираю дверь. Господи, Уилл Генри, ну что у тебя за привычка сравнивать несравнимое? Целоваться с сушёной ящерицей, как такое вообще могло прийти в голову!.. У себя в коробке сушёная ящерица, небось, смеялась до колик. Смейся-смейся. Мы тебя ещё вскроем... А сейчас Пеллинор Уортроп хотел целоваться со мной, хотел — меня. Сильнее всех монстров на свете.