***
Солнечное лето набирало обороты. Становилось жарче с каждым днём, а одежды на людях становилось меньше: девчонки бегали в лёгких платьях, а мальчишки в шортах. Сланцы — явление нередкое, потому что нога в ботинке прела, а это, знаете, не самое приятное из всего возможного летом. Хочется ведь упиваться свободным временем, бегать от зари до зари с друзьями и влюбляться, целуясь на закате. Школа закончилась, сессия сдана, многие взяли отпуск, поэтому улицы кишат людьми, которые гуляют по паркам. Большинство — это семьи. Все, начиная от бабушки и дедушки, шли по центральному парку города. Внуки бегали где-то рядом, играясь, скорее всего, в догонялки, вовлекая в их игру и взрослых, они использовали чужие ноги в виде препятствия или укрытия, на что старшие только смеялись и вынужденно останавливались. Сейчас ведь пора счастливая: светит солнышко, лёгкая одежда и наполнение витаминами, иногда даже загар.***
— Лёха! — разнёсся хриплый от надрыва крик под окном, — Лёх, ты гулять идёшь? Или ты там носки до потери пульса полируешь? — Ерунды не говори, — тихо, но звонко ответил Щербаков со своего окна, поглядывая вниз буквально краем глаза. Губы немного помялись в попытке скрыть свою радостную улыбку. — Ща, пять минут, пацаны, ладно? — Ну Лёха, ну б-… — только начал возмущаться Рустам, как сразу почувствовал, что его одёрнули за джинсовку. Нурлан сделал это невозмутимо, а как на него обратили внимание все, он в непонятках, но абсолютно спокойно, приподнял одну бровь, разглядывая хитрые лица друзей. Саидахмедов замолчал, хихикая себе в кулак, пошёл за пацанами к лавочке. Уселись только Тамби и Серёжа; Илья занял место на качелях, а Нурлан и вовсе не пошёл сразу, он глядел в это заветное окно, где видел тень от Щербакова, машущего руками. Видимо одевался. Тряхнул головой, моргнул наконец и повернулся к ребятам как ни в чём не бывало. Ребята в этот раз решили оставить Сабурова наедине с его мечтаниями, поэтому даже не косились в его спину. Казах решил присоединиться к ребятам на лавочке и садится туда, перекидывая ногу на ногу. Кашлянул в кулак и постарался влиться в молчаливую беседу, ожидающую их товарища. И так было всегда: все пятеро приходили к окну Лёши, кричали ему, допытывались его руки и сердца для прогулки, а потом ждали минут пять. Однажды ждали все пятнадцать, за что Щербак потом получил «штрафной»: пару щелбанов от всех в компании. Самым безжалостным был всегда Руст, потому что звал и кричал всегда он, самым увесистым Илья, просто в силу своей «увесистой увесистости», Серёжа не переусердствовал, потому что жалел друга, Тамби вообще зачастую отказывался, но если он разгорячен какой-нибудь азартностью, которой заразился от Рустама, то шлёпал пальцами по чужой макушке будь здоров; Нурлан всегда задумчиво подходил к этому делу, потому что, само собой, эту забитую мордашку становилось жалко, но не поучаствовать в деле всей компании было бы стыдно, потому он создавал антураж, заранее подмигнув Алексею, будто бы бьет сильнее всех, а второй ему подыгрывал, мол, ай как больно, а как только ребятня отворачивалась, Сабуров ласково, но мимолётно чмокал в саднящее место, вызывая у Щербакова плотный румянец, который приходится разгонять ладошками и всякими грубостями смущёнными, на что темноволосый тихо смеялся и догонял пацанов. Через четыре минуты, — засекал Саидахмедов по своим наручным часам, выходит Алексей. Ребята, явно с иронией, начинают залп аплодисментов, взвизгов и радостных криков, приветствуя своего товарища здесь: на родной площадке прямо у него под окнами. Щербаков, относясь к этому по-забавному скептически, корчит рожицу, с чего мальчики смеются пуще прежнего. Лёша, имея выдержку, просто спокойно их разглядывает, ожидает конец всей эпопеи смеха, который передаётся, кажется, воздушно-капельным. Постепенно со всеми здоровается, приобнимая за плечи и пожимая руки.***
А ведь действительно: лето — это пора свершений. Вся почва подготовлена, возделана, вспахана, всё кругом засеяно, остаётся лишь расти и развиваться, подобно вкуснейшим сортам зреющих плодов. Летом, однако, всё воспринимается более болезненно. Свобода действий, а из-за них и раны — это минусы поры тёплых ветерков и покачивающихся деревьев, поющих в начале соловьев, бессонных ночей и безудержного смеха. Всё самое красочное, незабываемое и достижимое — всё укладывается в этой поре. Может, поэтому все боятся так её упустить и обычно упускают? Больнее всегда понимать, что многие к лету разъезжаются, либо просто уходят к другим компаниям, то есть вовсе тебя покидают. Больнее — понимать, что зимой вы строили столько планов на жаркое время, а сейчас вы холодны друг к другу как никогда раньше. Почему так случается? Лёша сидел в своей комнате. Он, по своей привычке летней, открывает нараспашку окно, потому что вентилятор положен только гостиной, где отдыхают родители. Да и мёрз он от этой техники, поэтому прибегал к естественному освежителю. Придвинул стул к подоконнику, улёгся на него двумя расставленными в бок локтями и лёг головой, открыв перед собой панораму верхней грани дома напротив и безграничного неба. Вечерело. «Совсем скоро закат, вроде?» — подумал про себя Алексей. Внизу шумели подростки, играющие в футбол. Это были мальчишечьи голоса, потому что девчонки сидели на мини-трибуне, что-то тихонько обсуждая. Косились на играющую команду. В команде, кстати, играла одна девчонка, которая жуть как не любила все эти женские сплетни и посиделки тихо-тихо вдвоём на трибуне. Была подвижной, иногда задиристой, но очень умной. Симпатичной тоже. Она поэтому у всех дворовых парней вызывала множество вопросов: их научили, что девочки — это косички, туфельки да бантики, а тут — нате! как мальчуган бегает, а такая красивая. Сама женская половина ненавидела этот стереотип, но ничего не могла с этим поделать, ведь это всё шло от родительской руки, а если поперёк чего скажи, так всё… ремень и в угол. Авось и гулять не пустят ближайший день, а в этот день, может быть, у кого-нибудь любовная встреча или погоня за влюбляющимися в кустах; или экспедиция в соседний парк! А тут наказание. Лёша на всё это глядел. Жуть как ненавидел футбол, потому что не понимал, поэтому наблюдал с абсолютной скукой, находя себе интересным только игру девчонки. Без желания разобраться даже он понял, что мяч она ведёт хорошо и их команда явно обыграет вторую. Неподалёку, на площадке, сидели две мамочки: одна, гляди, только-только родила, а вторая уже с двойней, — Лёша теть Марину точно помнит; один там, вроде как на год-два младше Лёши, а второй и вовсе старше обоих. Площадкой орудовали небольшая компания малюсеньких шкетов, чьи мамы выглядывали в окошко аккуратно, что-то вышивая. Кто-то телефон подтащил к окну, распластав проводок из коридора в комнату. Чуть правее стояло пару ракушек, в которых самые удачливые из дворовых автолюбителей ухватили место для своей кареты. На небольшой стояночке копошился чей-то отец, лазая под капотом с тряпкой и пассатижами. День кончался, а работа, казалось, только началась. Тяжёлый вздох. Щербаков отклонился к спинке, запрокинув на неё голову. Скука. Подаренная книга не шла, перед глазами строчки замыливались. Мысли не шли на тетрадный холст. Мысли были где-то в одном месте. Лёша понимает в каком, но думать об этом не хочет, хотя пелена эта навязчиво варилась без желания покидать светлую голову. — Поеду, наверное, что же… — проговорил себе шёпотом юноша. Рефлекторно выпрямляет голову, глядя прямо. Глаза заволновала компания, мимоходом появившаяся во дворе. Позволяя зрению стать более резким, а телу двинуться ближе для лучшего обзора, блондин замечает знакомого. Уж очень знакомого. Уж слишком знакомого. В сердце что-то ёкнуло. Лёша даже поднялся, чтобы высунуться в окно. Да точно он, что глядеть. В чьей-то компании. Ну, вроде, Он пользовался популярностью у многих ребят? Даже не раз говорил, что у него достаточное количество знакомств, он много с кем часто видится. Не тайна. Щербаков сдвигает брови. И только не успокоило это его. Они ведь не общались почти месяц. И что, Нурлан даже не взглянет в сторону его окон? Юноша поджимает губы, продолжая каменно наблюдать за собравшимися. Они подошли к футбольному полю, здороваясь со всеми. Ну, вдруг стесняется? Или позабыл с какой стороны вдруг? После разных вечеров и дней, позабыл… Ну всякое ведь бывает, так? Лёша хочет крикнуть вниз, чтобы хоть немножко повидать сверкающий агат, обращённый к нему. Только открыв рот, видит, как к Сабурову летит та самая девчонка-футболистка и прямо с разбега прыгает в объятия. Казах ловит и со всей теплотой обнимает. Щербак хмыкнул, опуская плечи. Есть ли ещё смысл ждать? — Поеду. Алексей громко хлопает окном при закрытии, отходит к кровати и ложится почти парализовано. Вновь пропускает тяжёлый вздох. Лицом зарывается в подушку, вдыхая запах ткани и перьев. Впервые они заимели запах, раньше их хозяин даже не задумывался о том, что такой аромат можно вообще вкушать и интересоваться им. Сейчас летняя тишина — громкая и звенящая, нагнетала и сужала комнату. Что ж за чувство внутри? Только вчера они вдвоём могли убежать к речке ночью с дискотеки, целоваться и резвиться в ключевой воде, а сегодня Он даже не решился поднять глаза. Или не захотел? К ребятам вопросов нет, у них просто часто не совпадали планы. Рустама с Тамби их родители отправили в один лагерь, — Лёша всегда надеялся, что и в один отряд. Илью и Серёжу он часто видел вдвоём, медленно шагающих и улыбающихся друг на друга восхищённо. Иногда они спорили, хотя в итоге потом мирились этой самой детской песенкой «Мирись, мирись, мирись». Забавно ведь? Иногда они поочерёдно звонили Щербакову, спрашивая хотя бы пару вопросов о самочувствии и дальнейших планах. А вот Он за месяц не проявился никак. После речки Алексею приходило пару писем со стихами. Он точно знал от кого они, бережно прятал за кроватной тумбой, чтобы не нашли, а по ночам мечтательно перечитывал. А сейчас молчание. Это так странно… и больно. Сегодня что? Неужели ревность? Да нет, Щербаков свято доверял Сабурову в этом плане. Он ведь своими глазами видел искорки, самостоятельно ощущал небесное тепло прикосновений и ласковый надзор. У Макарова или Деткова юноша спрашивать не решался, потому что смущался или думал, что они назовут его придурком помешанным или пятиклассницей влюблённой. Решал всё это наедине сам с собой, иногда по-глупому ожидая Его под окнами, как это было однажды. Заснул.***
Вдруг, словно наяву, Алексей оказывается на мосту, полном людей. Все заняты своим делом, а Лёша здесь словно чужой. Внезапно, ступая буквально шаг, он проваливается в бездонную яму. Словно Алиса из Страны Чудес, он падает вниз. Падает, падает, падает, бесконечно падает. В какой-то момент падение становится таким невесомым и безграничным, что эта яма теперь есть всё живое вокруг. Всё это живое — ничего. Оно ни из чего не состоит, оно бестелесно и бесформенно. Оно не живо, не мёртво. Время теряет свой смысл, а Щербаков так и не упал никуда. Он теперь совершенно один. Вдруг вокруг, в дымке, возникла сцена той ночи, но только рядом не было никого. Только Алёша, луна и речка с кустами. Сверчки эхом раздавались по тёмной яме, словно юноша находится в студии или большом актовом зале. Сцена исчезает. Появилась дискотечная «клетка», где за диск-жокейским столом никого. Вокруг никого. Музыка играла энергично и складно, светомузыка даже сверкала, а ни на улице, ни в «клетке» никого. Сцена вновь пропала. Сквозь туман пытались пробиться множество сцен из жизни, но ясно было одно: там Лёша совершенно один. Темнота, окружающая летящее вниз тело, вдруг обретает руки, обнимает тело и прижимает к себе, но когда спина прикасается к бездне, она становится вся мокрая и по-неприятному склизкая. К спине прикасается чистый холод, хотя руки прижимают так, будто бы сзади самое тёплое и ласковое создание. Алексей сначала противится этому, но потом, когда руки погладили его по голове, он словно второй раз уснул, отдавшись этому чувству полностью. Слышится басовое гоготанье, но лишь слышится. Над светлой макушкой появилось подобие рта, который вот-вот приблизится острыми зубами к ней. Сокращаясь и щипая руками бесчувственного Лёшу, оно наступало. Касаясь остриём зуба самой-самой макушки, Щербаков раскрыл глаза и вскочил. Он очнулся из этого кошмара, оглядываясь вокруг. Его комната, его кровать. Рассмотрел свои руки и туловище. Всё в порядке, всё цело, но спина мокрая. Сейчас это холодный пот, а не та холодная плоскость, к которой пытались его прижать неведомые руки. Судорожно вздыхая, парень старается улечься обратно в постель, но уснуть сейчас будет сложнее, потому что страх одолел каждую конечность. Ноги стали ватными, а руки тряслись. Такой загнанный кролик получился под одеялом, а что больше всего напугало — одиночество, покинутость.***
Утро. Щербакова будит его мама, которая заметила, что его сыночек уж сильно переусердствовал сегодня со сном. Но шла не с претензией, а с волнением, потому что в этом деле так сильно просыпал сын либо со смены на подработке у отца, либо от сильного недуга. — Лёшенька, Лёш, встаёшь уже? — касаясь обнажённого плеча, чуть покачивала Лёшу мама. — Мх-м, — промычал с согласием он, скорее всего бессознательно. — Так не вижу что-то, слышишь? Ты чего сегодня в спячку ушёл, всё в порядке? — женщина провела ладонью по спине и тут же сдвинула брови озадаченно. — Ты чего мокрый весь-то? Вспотел? Так у тебя в комнате с раннего утра я окно нараспашку открывала, а на заре было прохладно. Приснилось что-то, сын? — Мх-м, — вторил младший Щербаков. — Ну Лёш. Давай, подъём, всё. Мать стала уже более усердно тормошить юношу за плечо, пытаясь его с живота-то и перевернуть к себе лицом. Алексей не поддавался и будто специально тяжелел для больших усилий мамы. Сдавшись рвению мамы, переворачивается и еле-еле разлепляет опухшие глаза. С сонным вопросом смотрит в чужие глаза. — Доброе утро, миленькая совушка, — смеётся женщина. — Доброе… — бормочет лохматый блондин. — Пока не уснул снова, просыпайся с размышлением: едешь ты завтра или нет? Билеты на руках, сдать могу до вечера. Решайся. Теперь Лёша остаётся в комнате один, наедине со своим ближайшим пробуждением. Снисходит оно достаточно скоро, поэтому через пару минут он уже сидит со свешенными ногами с кровати. Трёт тыльной стороной ладони лицо и лениво подходит к окну, чтобы прикрыть его. До всех, кто сейчас копошился на улице, дела не было. И вчера насмотрелись. Обитатель комнаты самого позднего пробуждения надевает футболку, скинутую в ночи на спинку стула, обувается в тапочки и выходит из комнаты. В ванной проделывает весь просроченный утренний рацион и отправляется на кухню, где шумела посуда и журчала вода из-под крана. На плите что-то парилось-жарилось, а на столе стояла тарелка, накрытая второй тарелкой. Вероятно, завтрак. — Открывай, ешь, я тебе кашу заварила, потому что завтрак остыл. Конфорок свободных нет, так что разогревать разве что на костре во дворе. Приятного аппетита. Незаметно для мамы Лёша кивнул и принялся к позднему завтраку. В голове обмывал мысль, которую вкинула его родительница. Он задумался в крайний раз об этом вчера. И сейчас, явно витая в обиде, выпрямился и, приподняв брови, взглянул на мамину спину. — Мам, а знаешь… — Да, Лёш? — Я поеду. Отправление же завтра утром рано? — Ого, а ребята? — Да ребята сами разъехались. А мне долго с одними и теми же общаться?— уже более эмоционально заговорил он. — Ну… близкие друзья — они на то тебе и одни, чтобы быть близкими… А так, езжай, развейся. Я же тебе говорила, когда подавала заявку, вот и молодец, что согласился. Это «молодец» вторило в голове Лёхи каким-то трезвучием. Мол, молодец, что бросил друзей; молодец, что показал им, что и без них тебе супер; молодец, что сумел выйти из зоны комфорта. Снова странное чувство. Во рту медленно пережёвывал кашу, задумчиво глядя на свою ложку. Да даже не на неё — сквозь неё. После некого бранча Лёша ушёл в свою комнату. Демонстративно перед собой стал собирать вещи, ведь будто специально он встал сегодня почти к вечеру, так что времени до ночи оставалось мало, а отец, когда вернётся, точно скажет что-то в стиле: «Ложись пораньше, а то подъём ранний! Сил не хватит!», — так что всё складывается. С вещами было покончено спустя двадцать минут, потому что собирать было почти нечего, а внутри пылала надежда, что всё-таки Лёша не окажется там, куда собирался уехать, потому что там будет переживать молчание ещё труднее. Звонить будет крайне неловко, потому что если услышит кто-то вместо «Мам, как ты?» «Нурлан, я скучаю», то полезут ненужные вопросы, первоочерёдно к родителям. — Лёш, щётку ещё не забудь, на, — вдруг вошла Щербакова и передала сыну щётку. — Остальные вещи, я думаю, не беда. Всё самое основное из гигиены взял? — Да, всё собрал. — Ну хорошо. Скоро спать? Подъём ранний… Хотя, ты сегодня и встал очень поздно, но не засиживайся. — Да лучше лягу пораньше. По книге щас пробегусь и усну. А ты куда? — А мы с отцом решили кружочек перед сном по парку сделать. Как малолетки, Господи! Но кислород улучшает сон, — смеётся застенчиво мама. — А, вот как. Тогда да, хорошей прогулки. И спокойной ночи заранее, — говорит уже совсем в щель он. — Добрых снов. Через пять минут мама ушла. Лёша остался наедине со своими мыслями уже в буквальном смысле. На стуле стоит собранная сумка, а в руках книга. На дворе вечер, а на сердце терзания. Смогут ли они пройти? Отдаваться в этот вопрос уже нет сил, поэтому Щербаков, прощаясь с напечатанными строками на ближайшие часы, отложил книгу и улёгся на бок. Улёгся, рьяно надеясь на то, что сегодняшний сон пройдёт безмятежно, потому что прошлый уж очень сильно не понравился Алексею. Пускай лучше ничего не снится. Рассвет. Солнце вот-вот показалось в окошке. Лучи ласково помогали проснуться всем ранним пташкам. Всем работягам и путешественникам. В комнату заходит отец. Он — самый громкий, а главное действенный будильник. Громогласно заявляет своему сыну о начале прекрасного дня, чтобы начать путешествие, на которое буквально вчера согласился младший. С нежеланием кряхтя, Лёша встаёт с удобнейшей на данный момент подушки, грузной головой ищет равновесие в пространстве и смотрит соловьиными глазами на отца. Отец полон сил и энергии. Как ему это вообще удаётся? Сыскав мало-мальское подобие настроения отца, Лёшенька встал с кровати, шатающимися ногами уходя вслед за родителем, ведущим своё чадо на кухню. Там Щербакова, явно без желания стоять на ногах так рано, рукой помешивала в кастрюле завтрак. — Я тебя сегодня отвезу, — заявил старший Щербаков. Алексей кивнул и почти упал на стул, сонно глядя перед собой. Завтрак окончен, сборы перед выездом тоже. Мать тоже решилась на проводы своего сына до вокзала, потому что так далеко сыночек уезжал впервые, не считая поездки как бабушке. Все члены семьи сидели в машине, а тронулась она через тройку минут. Проезжая родной двор, машина выехала на трассу, встраиваясь в общий поток утреннего движения. К моменту выезда уже многие успели проснуться, поэтому движение было достаточного интенсивным, но без пробок. Глядя в окно, младший Щербаков жал за ручку свою сумку, в голове на что-то надеясь. На что? На чудо, видимо. Только какое, как оно и в чём выражено — неизвестно. Опустим тридцать минут поездки, которые никакими яркими моментами на сюжете не отразились. Прощаясь с родителями у машины, Алексей поворачивается лицом ко входу в здание вокзала, видя перед собой плотный поток людей. Всё это молодые люди и их провожающие. Видимо, всё это — будущие товарищи Щербакова? Озадаченно оглядываясь, Лёша всё же оказывается внутри и сразу растерянно глядит по сторонам, но словно посланная высшими силами девушка указывала молодым людям путь следования к поездам. Внезапно ноги подкосились, а душа скукожилась. «Снова? Я сплю? Это сон. Всего этого не может быть, нет», — кричало в голове. Именно сейчас захотелось просто захныкать, свернуться посреди зала калачиком и громко зарыдать от всей беспомощности. Снова в арке, ведущей к путям, стоял Он. Неужели мираж? Да нет, наяву. Он держит сумку той девочки, которую так тепло обнимал под окнами. Глаза торопливо разглядывают всё это, а ладони потеют, почти теряя из рук свой багаж. Запрокинув голову, Лёша впервые душой начал молиться. Даже не Богу, а чему-то ныне не существующему. Ну что теперь, он бежал туда, откуда прибежал, что ли? Так ещё и пройти через это всё надо. Пройти мимо Него, мимо Его новой компании, к которой Он, видимо, плотно прижился. Тяжело вздыхая и качаясь от чужих плеч, задевающих Алексея, он опускает голову и, хмурясь, твёрдо шагает навстречу источника болезненных чувств. Пройдя совсем-совсем неподалёку он слышит своё имя. Ноги сами собой ускоряются. «Нет». Он слышит своё имя ещё и ещё. Ещё и ещё. Ещё, и ещё, и ещё, и ещё, и… «Нет, нет, нет!». Ноги ускоряются. Лёша убегает от собственного имени. От того, кто его произносит десятикратно. Тот, кто кричит уже почти на весь вокзал это имя. Его имя.Всё.
— Остановись, ну же. — Ну почему?! — всхлипывая, кричит в чужую грудь он; отпускает свою сумку и хватается за края распахнутой чёрной рубашки, весь трясясь от непонимания и обиды. — Лёш… — Ты не ответишь, да? Как и всё лето не отвечал?! Я знаю… знаю! Не ответишь мне, не ответишь, не… — спазм подошёл к горлу и перекрыл дар речи. Всхлип. — Лёша, ну подожди же… — уже почти шёпотом бормотал Он. Блондинистая голова вертелась в отрицании, во внезапной истерике. Она была громче, чем вскрики поезда, около головы которой сейчас стояли двое. Всё тело охватил мандраж. Резкий всплеск эмоций дал о себе знать. Но, чёрт, он снова ощущает тепло. Не то склизкое прикосновение бездны, а родное что-то, то, за что и обижался Щербаков. — Всё? Спокойнее? Теперь слушай. Я весь месяц работал над кое-чем. Весь месяц старался выбить для себя место… рядом с тобой. Я знал, что ты расстроишься из-за нашего холода, но я… — Ты знал?! Так зачем же, зачем мучил? — вскрикнул Алексей, поднимая голову к темноволосому. — Погоди, ну пожалуйста, — повысил голос Нурлан. — Я знал, что ты расстроишься. Я знал, что из-за обиды, скорее всего, поедешь в это место, чтобы отвлечься, но ты страшно его не любишь. Именно поэтому я использовал всё это, чтобы наша эта встреча стала огромной точкой соприкосновения, понимаешь? Я знаю, что поступил жестоко, я себя за это тоже виню, но когда я это осознал, времени отступать уже не было. Но теперь я так никогда не сделаю, я научился. Мне правда жаль, Лёш, я дурак. Лёша замолк. Он всё ещё был обижен, но уже не до трясущихся рук и подкашивающихся коленей. Он был обижен уже где-то на фоне. Руки распускали ранее злостную хватку на рубашке и ложились уже раскрытыми ладонями. Вдруг, в постепенно отрезвляющийся мозг начала закрадываться мысль, что сейчас в долгих объятиях они стоят на виду у многих людей. Это заставило Щербакова отскочить, но мысли о том, что он буквально на краю платформы, не было, поэтому Сабуров во второй раз его дёргает к себе, спасая от падения. — Давай лучше я отойду. Казах отходит и отпускает медленно руки, всё беспрерывно рассматривая Щербакова, с каждым разом сильнее приподнимая брови. — Пошли в поезд, — с огромными глазами отрезает блондин. Нурлан немного опешил с этой фразы, потому что она уж больно спонтанная. Но, что же… Некуда деваться, он растерянно кивает и уходит медленно к нужному вагону. Они едут в одном купе. Уж слишком Нурик подсуетился. Внутри всё также скакало волнение, потому что мало сделать, так ещё и признаться в сделанном, — подвиг. Собирая мысли обратно, в единую консистенцию, он шагал. Краем глаза проверял, чтобы его попутчик шёл где-нибудь если не рядом, так хотя бы неподалёку. Перед проводницей протягивает билет и паспорт, поднимаясь по лесенке вверх. Решил проследовать первее Лёши, ожидая его у входа в купе. Щербаков шёл подрагивая от прежних спазмов. Угрюмый, но больше шокированный. Лишь исподлобья увидев Нурика, подошёл к нему и вошёл в купе тоже. Их тут лишь двое пока что, потому что зашли они в поезд вот-вот с начала посадки. Лёша, стоя в дверях ещё с минуту, опускает под нижнюю полку свою сумку и, щёлкая дверью, тут же летит на коленки к неловко усевшемуся Нурлану. Целует, что называется, взахлёб, укусами за нижнюю губу показывая всё своё негодование. Темноволосый, явно растерявшись, сначала совсем упал к стене, а потом, находя «руль», выпрямился, твёрдо обнял за талию и не менее резво ответил на поцелуй, свалившийся на голову подобно первому снегу с еловой ветки. Губы и щёки все мокрые, потому что парни уж больно хаотично целовали друг друга. Отстранились только когда услышали чей-то громкий голос. Отстранились скорее от испуга. Но Щербаков продолжил сидеть сверху, разглядывая красные щёки наконец приблизившегося Сабурова. — Негодяй, — шепчет Щербаков. — Простишь? — Никогда… Звучало настолько неправдоподобно, что Нурлан ухмыляется. Мажет поцелуем в шею и снова выпрямляется, как бы повторяя вопрос чисто из вежливости. Повторять его вслух не было смысла, потому что на лице Лёши и так всё было написано. Он весь раскраснелся и блаженно закрыл глаза, за шею жадно обнимая. — Секунду. Сабуров, за спину придерживая Щербака, потянулся к своей сумке, стоящей на полке, достал сверху какую-то вещицу и вытянул перед лазурными глазами. — Это для тебя. «Моему безумию и нежному желанию». Лёша изумлённо глядит. Это был небольшой по толщине сборничек. Юноша открыл его, разглядывая сначала ознакомительно все страницы. Это Его почерк. Губы начали трястись, а дыхание перехватываться. Изумлённые глаза взглянули в тёмные озёра, покрытые бриллиантовой пеленой. — Это твои стихи, Нур? — Мои. Тебе. Я их писал почти ежедневно с той ночи. — Не Фета? — Нет, — рассмеялся Нурлан.«…Вновь слезы ниоткуда, в кровь я кусаю губы, Все, что мне сегодня надо, — просто быть с тобою рядом…»