Min far

      Беременность играла с ним злую шутку. Уязвимый и ранимый в первую очередь в эмоциональном плане — Михаэль никогда не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас. Чувствительное положение открыло перед ним самим всё то, на что он предпочитал либо не обращать внимания, либо даже не ощущая в себе, и эмоции, болезненные от долгого игнорирования, теперь обращались против него, кинжалами впиваясь в сердце и оставляя на нём глубокие раны.       Печаль захлёстывает его с головой. Невыносимое внутреннее одиночество, хотя внешне он никогда не бывает один, окружённый теми, кто идут за ним. Но никому из них на самом деле нет до него дела; все они видят идола, лидера, идеал, который, словно золотая статуя, должен вести их вперёд, не отвлекаясь ни на что. До поры до времени Михаэль действительно был таким — таким его вырастила мать и ангельское общество, не сильно задумываясь над тем, что происходит внутри. А потом появился Эребос и Кайрос; а потом он сам понёс дитя. И всё стало слишком сложно и невыносимо.       Его ценность лишь в силе, непоколебимости, мощи. Словно кукла, лишённая эмоций и переживаний, Михаэль должен исправно выполнять роль идеального лидера. Потому что Эльрат отметил его, потому что мать с ранних лет его жизни говорила ему, потому что общество ожидало от него. Крепкий, сильный, талантливый — полководец, генерал, стратег. Вся ценность Михаэля была в том, что ангелы могли от него взять, чем он мог быть полезен. Остального быть не должно — и он взваливает не по своей воле этот груз ответственности на свои плечи.       Он не имеет права разочаровать их. Разочаровать чужие ожидания, возложенные на него вне зависимости от его желания. И лишь до тех пор, пока он подходит под них, он важен, ценим и любим. Но стоит отойти чуть в сторону... и на него смотрят с удивлением и даже порицанием. Не таким тебя представляют и хотят видеть, Михаэль.       Беременность играет злую шутку — лишь сейчас, такой чувствительный и уязвимый, он ощущает, как на самом деле устал. Звенящее одиночество наполняет его изнутри, и ему не с кем разделить его. Ни его, ни переживания, ни другие чувства. Ведь это слабость; это то, чего в нём быть не должно. То, что никто и никогда не примет, ведь им нужна каменная глыба, а не живое существо. И Михаэлю так больно; и он сам не может дать себе ответ, что именно эту боль ему причиняет.       Ему хочется покоя. Утешения. Близости. Принятия. Его мысли относят его к редким наблюдениям за такими же редкими ангельскими и человеческими парами. Партнёр и семья заботятся о женщинах, что ждут ребёнка, и в глубине души Михаэлю тоже хочется этого. Но он не женщина, и когда мысли его возвращаются к собственному окружению, ему становится ещё холоднее и ещё более одиноко.       Его партнёр — безликий. Тот из их числа, кто не разбирается и не хочет разбираться в чужих переживаниях. Тем более в переживаниях Михаэля, страстного врага, с которым он ведёт смертельную игру, в любой момент готовый оборвать её ударом тёмного клинка между крыльев. И ни ночи страсти, ни двое детей не меняют его отношение, и кто Михаэль таков, чтобы чего-то от него требовать и на что-то надеяться?..       Его семья — брат, который ненавидит его, считая соперником и противником, и мать, которая первая решила создать из своего первенца прекрасный идеал. Она же больше всех твердила Михаэлю, что он должен, и он днями напролёт тренировался и постигал трудную науку, отвернувшись от самого себя. А Уриэль... Мать постоянно тыкает старшим братом, ставит его в пример, и младший близнец постоянно «недостаточный» в её глазах. Неудивительно, что он так сильно возненавидел Михаэля...       Всё внутри сжимается от холодной боли. Одиночество пожирает его с головой. Ранимая оголённая душа робко тянется к источнику тепла, желая получить от него хотя бы крохи, но Михаэль слишком умён для того, чтобы прекрасно осознавать, что он не получит ни принятия, ни утешения, ни заботы ни от кого, к кому он мог потянуться. Ведь у него нет друзей, нет семьи и нет возлюбленного, даже если их физическое присутствие снова и снова напоминает об их существовании. И Михаэль так одинок...       Он раним и уязвим, и поэтому реагирует особенно остро. Слёзы, подступая, льются через край. Он не может сдержать их, чувствуя внутри холодную пустоту, и ему так стыдно даже перед самим собой. И он сжимает хитон над грудью там, где бьётся раненое сердце, и закрывает второй рукой глаза. Ему так больно. — Папа? — удивлённый голосок доносится сквозь судорожные всхлипы и тяжёлое дыхание, когда Михаэль плачет, прячась даже от самого себя. Никто не примет его в этом проявлении, никто не утешит и никто не успокоит страхи, наполнив пустоту одиночества своим теплом.       Встревоженность расходится волнами от всей фигурки Кайроса, и Михаэль с досадой думает о том, что всё-таки у него нет права проявлять эмоции. И он пытается успокоиться и взять себя в руки, чтобы не тревожить ребёнка, но слёз наоборот становится больше, и он оказывается бессилен удержать этот поток. Вместо этого лишь всхлипывает особенно громко, и рыдания рвутся наружу. Ему слишком больно. — Папа... — в голосе сына слышатся подступающие слёзы: он чуткий и отзывчивый мальчик, конечно, он не может не разделить с родителем его печаль. Подходит неуверенно, и Михаэль не может, да и не хочет, его прогнать или уйти сам.       Вместо этого он тяжело опускается на колени, низко опустив голову, полный стыда и печали, поддерживая уже заметный живот, и Кайрос мгновенно оказывается рядом, позволяя родителю трепетно и бережно обнять себя.       Ответственность и привязанность к детям — что к старшему ребёнку, что к младшему, растущему под его сердцем — всё, что у него есть. Едва ли с Кайросом можно разделить пустоту и холод одиночества, но он по-своему наполняет их. Михаэль любит своих сыновей, и в любви к ним он чувствует себя полезным и живым, способным отдавать не только равнодушные приказы, но и что-то такое простое и «не солидное». И он чувствует ответ, исходящий от Кайроса; он чувствует дыхание жизни под собственным сердцем, и хотя бы как родитель он не одинок и нужен.       Болезненной нежности тоже слишком много. Кайрос не должен был видеть его в таком состоянии. Но Михаэль слишком устал, и ему не с кем было разделить эту усталость. И всё то, что тревожило его внутри. — Папа... — растерянный и печальный, Кайрос охотно прижался ближе, крепко обнимая родителя тонкими ручками. Гладил его по голове и плечам, обвив шею и не желая отпускать. — Папа, не плачь. Я люблю тебя, — он пытался утешить горюющего отца как мог, и Михаэль улыбнулся сквозь слёзы, в ответ утешающе погладив ребёнка по худой спине. — Всё хорошо, дитя, — глухо прошептал он. — Я тоже люблю тебя. — Тебе грустно, папа? — всё также печально спросил Кайрос. — Хочешь, я позову дядю Уриэля или бабушку Аврору? — Нет, дорогой, — улыбка Михаэля стала тоскливой. — Не стоит беспокоить их. И ты тоже не переживай, — он отстранился, с трудом задавив болезненный порыв и спрятав слёзы. Вытер влажные щёки, разогнувшись, и, болезненно поморщившись, растёр ноющую поясницу. — Но, папа, ты плакал, — взволнованно отозвался Кайрос. — Тебе больно? — он забавно вскинул бровки домиком, даже не догадываясь, каким точным оказалось это предположение. — Нет... — Михаэль покачал головой, сказав лишь половину правды, ведь физически у него действительно ничего не болело. — Это был спонтанный порыв — в моём положении это нормально, — это тоже было лишь частью правды, и Кайрос, похоже, проницательно почувствовал это. — Не говори об этом ни дяде, ни бабушке, ни второму папе — не стоит им тревожиться по пустякам, — он неловко повёл плечами, чувствуя на себе всё такой же взволнованный взгляд сына.       Тот снова подался ему навстречу, протянув ручки и обвив ими широкую могучую ангельскую фигуру. Прижался к животу отца, обнимая их вместе, насколько хватало короткого обхвата, и Михаэль погладил ребёнка по тёмным волосам, устало улыбнувшись. — Не расстраивай папу, братик, — пробормотал Кайрос. — Мы ведь с тобой вдвоём его любим, правда? — дитя, словно понимая слова старшего брата, мягко толкнулось в ответ, на что родитель издал такой же усталый смешок.       Кайрос так и продолжил обнимать отца, напуганный и опечаленный тем, что увидел, желая утешить его, и Михаэль позволил ему оставаться рядом так долго, как он хотел. В конце концов только дети у него и были, кому он мог отдавать хотя бы часть своих чувств и быть принятым в этом. А с остальным... как всегда ему придётся разбираться самостоятельно.