Я соблюдаю дистанцию, сохраняю тайны, Вся молодежь стремится в центр – я шагаю на окраину… Дайте танк! – «Я»
***
Тогда, в начале тридцатых, всем уже порядком надоело ждать, когда Провидение наконец возведет Адольфа Гитлера на фюрерский престол. Многие, между нами говоря, начинали утрачивать веру, а некоторые – если уж совсем начистоту, – так утратили ее и вовсе. Нельзя было сказать, чтобы не делалось и не происходило совсем ничего; но происходило все одно и то же, уже почти десять лет как – все те же заблеванные пивные, ор до хрипоты, речи, все похожие друг на друга, с изменениями чисто косметическими (Геббельс время от времени выхватывал из какого-нибудь их внутреннего спора какую-нибудь особенно едкую фразу и начинал ее активно использовать, пока наконец она не утрачивала не только едкость, но и вообще хоть какой-то смысл). Речи эти, наполненные в общем-то довольно вдохновляющими уставший немецкий народ идеями, как электрический заряд проходили по толпе, но раздражитель был подпороговым: ответной реакции не возникало. Чего-то не хватало. И вроде как НСДАП не стояла на месте: Розенберг опубликовал свой «Миф»; все уважительно поставили его на полки и похвалили автора, Адольф даже назвал опус Розенберга учебником по идеологии национал-социализма, но читать книгу на самом деле никто не стал. И тут можно было бы поспорить, связано это было с вопиющей бездарностью и путаностью идей автора или с тем, что идеология эта уже никого не вдохновляла настолько, чтобы хотеть проникнуться розенберговским взглядом на тот же национал-социализм, «только в профиль». Хотя спорить они спорили, не так академично и длинно, как в «Мифе», может быть, и гораздо живее, но больше как-то по привычке, что ли, просто в качестве развлечения, мыслительной гимнастики. Все чаще занимались вещами сторонними – охотились, ездили друг к другу в гости. Кто-то женился, кто-то знакомился с чьими-то сестрами, братьями, сыновьями... Вот и Мартин Борман женился пару лет назад. Невеста, Герда, была очаровательна, но для Мартина имело значение не столько ее белоснежное платье, подчеркивающее талию, сколько тот факт, что Гесс и Гитлер были на свадьбе в качестве свидетелей. Свидетель – тот кто присутствует при чем-то значимом, и в тот день эти двое действительно узрели очень важное событие, выделяющееся из череды других партийных свадеб и гулянок: Мартин Борман официально вошел в ближний круг, был благословлен фюрером. Герда мило улыбалась тогда, слушая напутственную речь Адольфа вполуха, а Борман смотрел на Гесса. Этот отстраненный, загадочный человек присутствовал больше на правах близкого друга фюрера, чем от большой заинтересованности в семейном счастье Мартина. Немногословный от природы, статный, Рудольф Гесс сидел за столом и, кажется, был одновременно и здесь, с ними, и где-то очень далеко. И в то же время Борман был уверен – попроси его повторить, что только что сказал Гитлер, и он повторит в точности так, как было сказано. Рудольф Гесс веры не утратил. Как, в общем-то, и Мартин. Но причины этого явления были совершенно разные. Идеалист Рудольф Гесс – а именно так, если верить записи в блокноте Бормана, за глаза называл своего друга Адольф, – верил не столько в идею, сколько в фигуру фюрера, причем фигуру не обезличенную, не самый образ сильной фюрерской руки, а именно в Адольфа Гитлера. В общем-то это было даже как-то странно. Мартин Борман не находил слов, чтобы описать склад ума Рудольфа Гесса психологическими терминами, но на языке обывательском можно было бы сказать, что личность Гесса едва ли наводила на мысль о возможности существования в его душе какой-то очень теплой привязанности, восхищения другим человеком. Он всегда держался довольно холодно, формально – и хотя он нередко говорил о дружбе, Мартину почему-то всегда казалось, что человек этот плохо понимает, что такое дружба, или понимает не совсем так, как остальные. На фоне нервических личностей вроде Лея или Геринга, неприятного Гиммлера, могло казаться, что Гессу среди всех них скорее всего стоит доверять, и Адольф доверял, конечно. Но Борман инстинктивно чувствовал, что в душе преданного фюреру Рудольфа Гесса таится что-то странное, что-то до такой степени ему, Мартину, чуждое и непонятное, что невозможно точно объяснить. Пожалуй, именно Гесса он больше всего опасался, и за ним особенно пристально наблюдал, когда главный источник важных цитат для блокнота по той или иной причине скрывался из виду. Сам же Мартин продолжал верить в Гитлера и правильность своего выбора – а выбор этот был: войти в близкий круг Гитлера, – оттого только, что знал наверняка: лучшие вещи в жизни приходят со временем. Мартин Борман умел ждать. Он ждал, как камышовый кот в зарослях, и готов был ждать еще столько, сколько понадобится, потому что таков уж был его характер – флегматичный, совсем не такой, как у дерганого Геббельса или вспыльчивого Лея. И Борман знал, что этот характер – большое его преимущество. В общем-то, наверное, другие тоже это знали, а может, наоборот, не осознавали совсем – так или иначе, несмотря на то, что Борман всегда был где-то рядом с фюрером и с ними, особенно близко в неожиданно нужный момент, остальные партийцы предпочитали его не замечать. Делали они это по-разному – Геринг, например, не замечал Бормана, как не замечает крупная, неповоротливая, красивая рыба мелкого паразита, щиплющего ее чешую. Мартин Борман был человек не геринговского масштаба – так, мелкая сошка, на которую не стоит и внимания обращать. Роберт Лей не замечал Бормана больше из природного гедонизма: доктор любил в жизни все лучшее, коньяк, красивых женщин, а Борман ему был интуитивно неприятен, его хотелось избегать. Сказывалась ли разница в кругозоре или в темпераменте, сложно сказать – наверное, все сразу, но так или иначе – холерик и философ Роберт избегал и неизменно не обращал внимания ни на флегматичного полуобразованного Мартина, ни на его молоденькую, симпатичную жену Герду. Хотя, между нами говоря, «заметь» он ее – и Борман не был бы против. Для него на войне все средства были хороши, и в этой борьбе за расположение фюрера тоненькая Герда зависла где-то между средством достижения цели и медиатором между Мартином и другими партийцами. Если Бормана не любили, обаянию Герды почти невозможно было противостоять. Ее тонкие черты, врожденное чувство вкуса и такта располагали к себе многих. Любил ли ее Мартин? Конечно. Но больше фоном, постольку-поскольку. В его мире невозможно было не любить хорошенькую, здоровую молодую жену. Это было бы противоествественно, странно, а уж каким-каким, а странным Мартин не был. И хотя его чувства к Герде были напрочь лишены болезненной страсти, которая сквозила время от времени между Адольфом и Гели Раубаль, все же Борманы составляли отличную пару. По большей части сейчас Мартина занимали мысли совсем другого толка, не романтического – мысли Адольфа Гитлера, записанные в любимый блокнот, и потому он не изменял жене и бывал всегда рад возможности провести с ней пару часов наедине. И в то же время он мог позволить себе сделать ей выговор, если она была вдруг недостаточно учтива и внимательна к какому-нибудь Лею или Геббельсу. Нужно было нравиться им – нужно было нравиться всем. Вообще, по природе своей, Мартин Борман не был порочным человеком – эротоманом, как Штрейхер, фетишистом, как Гейдрих, сластолюбцем, как Лей или гомосексуалистом, как Рём. В этой сфере жизни, как и во всех других, он не то чтобы старался не выделяться, а просто от рождения являлся честным бюргером, с честной женой и (в перспективе!) пятью-шестью честными белокурыми ребятишками. Это потом у него появятся любовницы, а Герда будет просвещать немецких женщин относительно благ, которые несет в себе многоженство… Но уже сейчас этому будущему закладывался фундамент: на Бормане начинало сказываться пагубное влияние среды, которую составляли почти сплошь необычайные личности. От внимательно прищуренных глаз Мартина никак не мог уйти тот факт, что многие приближенные к фюреру лица вели жизнь, полную разврата. Правда, по большей части это были мужчины, точнее, Борман думал, что это были одни только мужчины, пока одним сентябрьским вечером в Бергхофе Хелена Ханфштенгль, остроумная аристократка, не дала ему убедиться в обратном. И даже тут Борман остался верен себе – наблюдая в дальнейшем ее взаимодействие с Геббельсом, Герингом и даже самим Адольфом Гитлером, он понял, что вкусы Хелены отличались поразительным разнообразием, но его мало расстроила ее близость с ними. Вернее, она даже обрадовала его: Мартин в очередной раз убедился, что он теперь – один из них, что он входит в число приближенных к фюреру на совершенно равных правах, хотя некоторые упорно не хотели этого признавать. Но, в конце концов, имело ли это значение? Во все времена существовали люди, не желающие замечать очевидного. Мартину Борману, конечно, не было чуждо ничто человеческое, и после приезда мужа Хелены, длинного, нескладного Эрнста Ханфштенгля, язвительного и действующего всем вокруг на нервы, еще упоительнее было обмениваться с ней за столом многозначительными взглядами, пока никто этого не видел – а такие моменты Мартин умел выбирать удивительно хорошо. Ему даже снился ее тяжелый парфюм, обволакивающий его, ее мягкие руки – но всего пару раз, а после она уехала, и он отряхнулся от этого томного чувства: как ни сладок был запретный плод, приоритеты Бормана лежали все же в другой плоскости. Расположить к себе Мартин смог не только Хелену, но и папашу-Гесса, которому пришелся по душе практический склад бормановского ума и познания в экономике, продемонстрированные им во время их недолгого визита в Баварию. Иоганн Фриц Гесс, такой же немногословный, как и его старший сын, расщедрился все же на комплимент Борману, и комплимент этот был сделан на глазах у Рудольфа. Мартин уже знал, какая реакция последует. Рудольф Гесс просто не заметил слов отца, пропустил мимо ушей, занятый какими-то своими мыслями о высоких материях. В это время у Гессов гостили и Хаусхоферы, так что они постоянно вели умные разговоры, и Мартин, не склонный преувеличивать свои возможности, не пытался даже вникнуть. Некоторые вещи как были, так и навсегда останутся ему недоступны; других же вещей никогда не поймет идеалист-Рудольф. Так или иначе, вечерами, когда Адольф Гитлер с колючим шарфом вокруг больного горла в очередной раз пускался в мечтательные рассуждения о будущем Германии, уставшие от постоянного нахождения «в ожидании Годо» Геринг, Геббельс, Лей и Гесс машинально «выключались» из восприятия, блокнот Бормана всегда был наготове. Мартин Борман был готов переждать, пересидеть их всех – знать бы только, что это окупится… Но знать этого он никак не мог, а потому предпочитал не тратить силы на беспочвенные сомнения. Таков был его прагматичный ум.