Миша встречал рассвет, ползущий желтоватыми облаками над Питером, сидя на подоконнике: снова не спал всю ночь, найдя рефлексию более важным занятием. Мысли продолжали друг с другом спорить, на месте уже разрешённых вопросов рождались новые, а понимание действительности вовсе затихло где-то в глубине хаоса, созданного сознанием.
Хотелось, да уже и пора было, что-то решать с планами на будущее, пусть не совсем далёкое, хотя бы на пару месяцев вперёд, но в попытке успокоиться и разобрать хлам в голове, обострялись воспоминания: тёплые, прямиком из лета, с запахом сирени и сползающейся грозы; шуршащим золотом деревьев всплывала в памяти осень с цветными тротуарами и первыми заморозками ноября; следом поднималась кристальная метель с холодом, пробирающимся в лёгкие вместе с кислородом; вот уже и звенели по плиткам асфальта тающие на крышах сугробы, а над улицами летали птицы, счастливо сообщая о наступившем тепле. С каждым новым временем года Миша начинал новый этап, отправляя старый в подсознание.
Сейчас погода, по-настоящему весенняя и душная, позволила переступить крестикам настенного календаря, ежедневно отмечающим прошедший день, за середину мая.
Телефон загорелся экраном, но не издал ни единого звука: любое оповещение казалось раздражающим. Тем не менее, парень взял устройство, вводя привычный пароль из шести цифр, и теперь уже полосой сверху появилось уведомление о новом сообщении.
Миша вздохнул то ли из-за облегчения и освобождения части сознания от навязчивых мыслей, то ли из-за недовольства, что его вырвали из плена рефлексии и наверняка заставят куда-то идти. Парень открыл нужное приложение, а на губах робко задрожала улыбка.
«Хватит дома киснуть! Приглашаю вас, уважаемый, на интеллигентную прогулку по Питербургу».
Совергон автоматически исправил, печатая в ответ «Петербургу», и тут же написал согласие с «такой восхитительной идеей». Парень знал, что по ту сторону экрана человек тоже тихо посмеивался от этой странной манеры переписываться «по-столичному».
Даня переехал в Питер около месяца назад, но уже успел несколько раз заблудиться среди дворов-колодцев, а после судорожно в телефонном разговоре докладывать другу, какие вывески ему удалось отыскать неподалёку. В сравнении с родным маленьким городком северная столица казалась лабиринтом, куда без карты или врождённого навигатора не следовало и соваться. Рэнделл же обладал лишь проблемами в ориентировании на местности, а потому Совергон уже перестал удивляться внезапным звонкам, когда из динамика доносилось паническое «Миш, я опять потерялся. Найди меня, пожалуйста».
Тем временем в диалоге всплыло ещё одно сообщение:
«Жду через двадцать минут. В садике».
Не так давно в исследовании бесконечного интернета Даня наткнулся на сайт, обучающий «питерскому сленгу». Просмотрев всё фразы, Рэнделл решил, что использовать их в жизни достаточно забавно, но, во избежание недопонимания, всё же отправил ссылку Мише, чтобы тот при случае мог заглянуть в словарь и узнать слово на «не питерском».
В данном сообщении «садик» значило «сквер», а использование слов с того сайта — хорошее настроение у Дани.
Иногда парни всё же забывались, начиная рассказывать что-то на простом языке, перебивая друг друга, но часто по набережной гордо шагали два интеллигента из прошлого века, которым для полноты образа не хватало цилиндра или трости. Это общение казалось очень забавным, вызывало непонимающие взгляды прохожих и часто доводило до слёз с помощью истерического смеха из-за автоматического изменения интонации. Они говорили о погоде, сообщая друг другу о наличии тяжёлых туч над головой, совершенно бессвязно рассказывали о прошедшем дне, и чаще всего просто не могли успокоиться, сгибаясь пополам всем телом и повторяя какое-то нелепое слово десятки раз. Проходящие мимо люди, коренные петербуржцы или такие же туристы, естественно, не разделяли такого веселья, обходя странных парней подальше.
Значок онлайн у собеседника исчез, а потому Миша начал собираться. Первым делом он выглянул в окно, где небо было одето в свой самый светлый голубой наряд и над крышами ещё догорал рассвет. Ветер, почувствовав свободу, ворвался в комнату, зашуршав разбросанными на столе листами, на которых слова всё никак не желали стать песней.
Майское тепло ощущалось столь же явно, как запах сирени около «садика», но привыкнуть к нему всё никак не получалось из-за обманчивой погоды в столице. Она, словно ребёнок, могла рассмеяться чистым небом и брошенными на крыши золотыми лучами солнца, но спустя несколько минут шалость и веселье могли расплескаться грустью в лужах и расплыться серой обидой по стенам зданий. В рюкзак был заведомо заброшен зонт, туда же отправилась старая и всё ещё любимая джинсовая куртка. Выбор в одежде сегодня пал на футболку с мелкими, но не матросскими полосами, и вечные джинсы, которые не знали износа и сменяющихся пор года.
Сквер находился достаточно близко к дому, а эти навязчивые мысли, рождающие страх опоздать, будто от этой встречи зависит вся жизнь, вновь заставили выйти на пять минут раньше, прибавляя к обычным, давно и не один раз рассчитанным четырём минутам ещё несколько оборотов минутной стрелки.
Совергон остановился около арки и поднял голову, словно хотел определить время по солнцу, но по однотонному полотну туч, к сожалению, ничего не было понятно. Небо, словно в отместку за подглядывание, бросило тяжёлую каплю, угодив человеку в кончик носа. Парень поморщился, стирая с лица воду, а после, взглянув на асфальт перед собой, заметил тёмные пятна, хаотично появляющиеся на плитке.
— Миш? — на противоположной стороне улицы Совергон заметил Даню, который, не переставая счастливо махать рукой в знак приветствия, переходил проезжую часть.
Поравнявшись с другом, Даня протянул ладонь для рукопожатия, и, прикрыв один глаз, посмотрел на небо, чтобы с явной беззаботностью сообщить:
— Дождь начинается.
Миша уже хотел было вручить ему словесный орден капитана очевидности, но Рэнделл продолжил:
— Идём в падик?
Не дожидаясь одобрительного ответа, он схватил руку, которую секундой ранее пожал в знак приветствия, и потянул в сторону арки между зданиями на противоположной стороне улицы.
— Вообще-то в Питере говорят парадная, — недовольно напомнил Совергон: сейчас, с падением первых капель на асфальт и попаданием ещё одной, на этот раз в глаз, мир резко стал раздражать. Ему не нравилось, что в рюкзаке лежит зонт, а открыть его не предоставляется возможности, что Даня шёл в куртке, краями которой играл налетающий порывами предгрозовой ветер, а ему, Мише, приходилось чувствовать покрывающуюся мурашками кожу.
— Твоя парадная, независимо от названия, остаётся падиком, — столь же спокойно бросил Рэнделл через плечо, продолжая упорный путь против ветра.
***
— Как-то скучно, — протянул Даня и бездумно провёл пальцем по стеклу, стирая многолетний слой пыли. Сквозь образовавшуюся полосу был виден промокший насквозь дворик.
Парадная, приютившая парней во время разбушевавшейся майской природы, казалась достаточно старым, словно из прошлого века, местом с пробивающимися сквозь щель над входной дверью каплями и завывающим на первом этаже ветром, с узкими и длинными подоконниками и их потрескавшейся побелкой, с серым слоем пыли на стёклах.
— Давай что-нибудь писать? На окнах, — предложил Миша и внимательно провёл несколько линий, соединив их кривой посередине, а после уже смелее дорисовал остальные буквы собственного имени.
— Стой! Не стирай всё! Давай напишем стих. Чей-нибудь, — Рэнделл ждал реакции друга, зная, что его предложение звучит достаточно странно, но тут же поспешил по привычке перевести всё в шутку: — Мы же интеллигенты всё-таки. Не местные, ну и пусть.
Совергон улыбнулся как-то рассеянно, и, встав кроссовками на подоконник, принялся выводить первые строки пришедшего на ум стихотворения:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
— Это… Блок, кажется? — попытался угадать Даня и внутри взорвалось что-то по-детски счастливое, быть может, осознание победы от молчаливого кивка.
— Теперь ты? — Миша протянул руку, помогая другу подняться, но, заметив безмолвное шевеление губами в отчаянной попытке вспомнить продолжение, принялся диктовать:
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Совергон замолчал в задумчивости, словно смысл стихотворения птицей забился в руках её поймавшего. Все утренние мысли вдруг разом, против воли и без всяких стараний, принялись связываться в единую ткань, сотканную на спицах осознания.
— Миш? А дальше что? — Даня потёр большим пальцем указательный, наблюдая, как пыль расползлась пятном уже по двум подушечкам пальцев, образуя неровные полосы отпечатка.
Умрёшь — начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Миша поставил двоеточие в конце как-то рассеянно, находясь уже не в прожившей век парадной, а в собственном прошлом, где почему-то никогда не было места настоящему — лишь будущее гудело сотнями «зачем?» в голове. Парень постоянно куда-то спешил, боялся неопределённости, но сейчас, выводя неровные буквы на стекле, осознал всю важность этого момента. Наверное, впервые за жизнь понял суть счастливого «сейчас».
Даня принялся судорожно записывать следующие строки стихотворения, которые Совергон в прежней задумчивости прошептал:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
— Всё? — выдохнул Даня, чуть наклонившись назад, чтобы посмотреть на результат издалека, но не рассчитал длину подоконника, край которого оказался слишком близко.
Парень замахал руками в попытке вернуть ускользнувшее равновесие, но по спине вверх поползли чужие ладони, толкая обратно в сторону окна. Рэнделл сделал шаг, наконец ощутив твёрдую опору под подошвой кед.
— Спасибо, — как-то неловко шепнул он.
— Дань? — Совергон дождался момента, когда в глазах напротив появилось его отражение. — Знаешь, что я понял? Нужно жить сейчас. Каждый момент по-своему важен. И… Раз уж я зарёкся не строить планы на будущее, то нужно сделать всё отложенные дела сейчас.
— Миш, на улице по-прежнему дождь. Мы не можем пойти захватывать мир. Надеюсь, этот пункт был в твоих планах? — Рэнделл счастливо улыбнулся и сел на подоконник, спуская ноги над плиткой на лестничной площадке.
— Я не об этом! — Совергон улыбнулся в ответ и повторил движение, усаживаясь рядом. — Я хотел спросить… Как ты относишься к любви?
— К любви? — задумчиво переспросил Даня, перебирая в голове варианты возможного подвоха. — Положительно, наверное.
— А к любви между парнями? — Миша чувствовал, как щёки заливаются краской от неловкости диалога, который он усиленно отодвигал как можно дальше.
— Нейтрально, — пожал плечами Рэнделл, качая ногами над «пропастью».
— А к любви определённого парня к тебе? — теперь и кончики ушей, кажется, загорелись алым пламенем.
Даня нахмурился, не понимая, в какой момент он оказался на ток-шоу, но, повернувшись в сторону Совергона, который нарочно отворачивался, но не учёл красного пятна, не скрывшегося под волосами.
— Ну… — протянул Рэнделл. — Думаю, я позволил бы себя поцеловать. Но только, если бы это был определённый парень.
Даня опёрся локтём на колено, прислоняя ладонь к щеке в жесте заинтересованности.
Совергон замер, неспешно перебирая в голове сказанное, пытаясь придумать другой смысл, ведь первая мысль о том, что друг всё понял и совершенно не против, казалась чересчур глупой, хоть и сопротивлялась наложению запрета.
— И почему этот определённый парень такой нерешительный? — с наигранным возмущением вздохнул Рэнделл.
Миша развернулся в противоположную от исчерченной взглядом стенки сторону. В глазах всё ещё читалось непонимание.
Даня снова вздохнул, позволяя мимолётной, по-доброму тёплой улыбке отпечататься на лице — скользнуть хитростью во взгляд, затеряться подрагивающими ямочками на щёках — и приблизился к чужим губам, осознав, что до утра слушать звенящие сомнения в парадной ему совершенно не хочется.
— Я же сказал, что позволил бы, — шепнул он перед тем, как забыться о существовании вокруг промокшего Питера с журчащей дождевой водой по неровным улицам, о пыльной парадной, где на стекле застыло вечное стихотворение умершего раньше постройки многоэтажки поэта, о когда-то существовавших в мыслях «что будет, если?», одно из которых прямо сейчас становилось осязаемо реальным.
Столь же настоящим, как слой пыли на пальцах, который в порыве удержаться за чужие плечи оставался отпечатками на одежде.
Во сне такие следы не могли бы остаться.
