Комета

      Импала зашуршала колёсами по гравию жарким летним днём, когда Бобби совершенно не ждал гостей.       Последние месяцы выдались тяжёлыми, отношения с Дином не клеились совершенно, в частности из-за того, что ни о чём хорошем поговорить им более не удавалось — Апокалипсис вносил коррективы в абсолютно каждый план, разрушая, извращая и осыпая прахом любое начинание. Дин злился, что любая возможность улучшить положение ускользала из его рук хуже намаслянной живой рыбы. Бобби злился, что с каждым днём помощи от него всё меньше и меньше — его связи мельчали, охотники дохли как мухи, а любая информация, которую ему всё же удавалось получить, старела уже через час.       В последний раз они с Дином просто сидели на кухне, когда узнали, что в Детройте Сэм сказал «да». Паршивый был день, от Дина несло смрадом канализации, и липкие от крови рукава его кожаной куртки марали кухонный стол, но у Бобби язык не поворачивался сказать что-либо, и поэтому они молча цедили горький виски.       Это был последний раз, когда Бобби передал Дину хоть какую-то информацию, и предпоследний, когда Бобби видел его вообще. Потом Дин просто встал, оставив липкие смердящие пятна на столе, и вышел из дома Бобби, впрыгивая в Импалу прямо так, в крови, без какого-либо прощания.       С того события телефоны Бобби замолчали навсегда — мелкие отрывистые гудки во всей телефонной книге.       А теперь — машина Дина вновь у его порога.       Бобби слышал её, сидя за большим дубовым столом, заполненным кучей бумаг апокалиптичного содержания, каждый день изучая их так, будто бы видит впервые. Когда хлопнула дверь Детки, Бобби даже вздрогнул, не веря своим ушам — звуки, доносящиеся снаружи, по-прежнему казались наваждением, и сердце защемило до боли.       Вдруг это не Дин? И кто-нибудь приехал на его машине сказать Бобби, что он тоже дал согласие и теперь мир несётся в пучину, а, может, Дин погиб где-то в эпицентре кроатонских стычек, и миру всё равно пришёл конец?.. Каждая мысль Бобби оканчивалась неминуемой плохой новостью, это уже стало обычным делом.       Однако в дверях гостиной показался Дин — помрачневший за прошедшие месяцы, с глубокой морщиной между бровей и мутным тяжёлым взглядом ужасно уставшего человека. Его угрюмое лицо, закопчённое горячим солнцем, было измазано дорожной пылью, лоб блестел от пота, и губы были плотно сомкнуты, словно от злости он не мог разомкнуть челюстей.       Бобби не знал, что ему сказать — то, что Дин всё-таки жив, отчего-то не принесло его душе никакого облегчения. Вернулась неловкость их последнего совместного вечера, когда Дин, разочарованный во всём мире и больше всего в самом себе, уехал, не разбирая дороги, и пропал со всех радаров Бобби.       За неловкостью вошла стариковская мелочная обида. Бобби сдержал её в себе только потому, что гордость была сильнее, и молчание постепенно затянулось петлёй на их шеях.       — Привет, Бобби. — Даже голос Дина казался охрипшим и ещё более низким, шершавым, как будто он наглотался пыли и мучился от жажды. — Рад, что ты жив.       Радости в этом голосе тоже не было никакой, только Бобби не чувствовал себя в праве в этом его упрекнуть.       — А я рад, что жив ты, мальчик.       Дин кивнул и, будто пересилив себя, вошёл в гостиную, в которой ничего не изменилось — даже апокалиптичные бумаги на всех плоских поверхностях были разложены в том же порядке и в той же системе, что и прежде. Жаль, что толку от этого не было никакого.       — Я привёз кое-что с собой, — начал Дин после долгой паузы. — Прости, я не знал, куда могу приехать ещё.       Бобби нахмурил брови и выкатился из-за стола, ища глазами взгляд Дина, но тот безразлично смотрел в щель между штор нераскрытого окна.       — Кое-что?       — Кое-что, — согласился Дин. — Немного продуктов, что нашёл в магазинах по дороге. Пару бутылок алкоголя и консервированные супы, я думаю, банок десять.       Что-то во всём его виде было неправильным, и Бобби не отставал.       — И это всё?       — Нет. Ещё Кас.       Дин наконец моргнул и взглянул на Бобби сверху вниз. Усталая пустота его глаз стала болезненно острой.       — И это — твоё кое-что? — не понял Бобби.       — Ага, — снова согласился Дин. — Кое-что.       Тишина вокруг них зазвенела и рассыпалась в голове Бобби множеством вопросов: как, когда, где? Но вместо всех них с языка сорвалось абсолютно нелепое и неуместное:       — Он что… того?..       Дин печально усмехнулся, и невысказанное «лучше уж бы так и было» повисло над ними очередным тяжким бременем, будто до этого их было мало.       Когда Бобби впервые за долгое время увидел Каса, он совершенно его не узнал.       Он запомнил его слегка чудным малым в костюме страхового агента с сомнительным пониманием сарказма и довольно скупым спектром эмоций, если, конечно, специально его не доводить до бесючки, с чем обычно прекрасно справлялся Дин. И это было в принципе всё, что Бобби мог о нём рассказать — им не доводилось работать вместе, Кас не задерживался в его компании чрезмерно долго, проявлял к нему мало интереса, и Бобби отвечал ему той же монетой.       Им вообще ненужно было быть друзьями, или вести милые диалоги о погоде, заполняя вакуум меж собой подобной мелочью, или пытаться узнать друг друга поближе, и это устраивало их вполне.       Но сейчас… Человеческое сердце всё же довольно мягкая мышца, и увиденное беспощадно укололо Бобби прямо в неё.       Кастиэль облокотился о капот Импалы немного неровно и выглядел непривычно худым и слабым. На нём больше не было плаща и галстука, и Бобби был уверен, что это не из-за жаркой летней погоды. Он стоял в грязной клетчатой рубашке, в чьих-то старых джинсах, протёртых на коленках, словно его протащили ими по асфальту, и в разбитых туфлях — наверное, они были единственным элементом одежды, что остался у Каса от прежнего образа.       Но больше этого Бобби удивило лицо — абсолютно безразличное и расслабленное, с не менее чем недельной щетиной. И лицо это, закоптившееся от солнца и покрытое дорожной пылью точно так же, как и у Дина, было абсолютно пустым и апатичным, а глаза — светлые, голубые — казались стеклянными: ни проблеска узнавания, ни сожаления, ни грусти. Ничего.       Дин избегал смотреть на Кастиэля и потому оставил Бобби на крыльце наслаждаться дивной картиной в одиночестве, а сам принялся перетаскивать в дом пару привезённых коробок, мельтеша от дома к машине и обратно абсолютно невыразительно.       Последним в дом Дин завёл Каса — просто поманил его пальцем как собачку и тот послушно двинулся за ним, мимо Бобби, будто совершенно его не видел, и спокойно сел за стол на кухне, где решил его оставить Дин.       — Что это с ним? — решился спросить Бобби только в гостиной, куда Дин прикатил его коляску, тихо прикрыв за ними двери и устало приткнувшись у стены. Его плечи поникли ещё сильнее, и морщина меж сошедшихся бровей стала глубже.       — Ангелы покинули землю.       — В смысле — покинули?       — Я не знаю. Так Кас сказал, — Дин протёр лицо ладонью, сильно надавив пальцами на глаза. — Мы… мы тогда возвращались в лагерь, и он ослабел так резко, что свалился с ног как подкошенный. Я не знаю? Он был как в бреду. В лихорадке. В лагере проспал дня три, а как проснулся… сказал: ангелы ушли, на всех их радиоканалах тишина. Сказал: ушли и забрали с собой всё могущество, даже его собственное. А потом всё.       Бобби удивлённо приподнял до этого хмурые брови и развернулся к своим бумагам, судорожно перебирая в памяти, было ли в них что-то про ангельский исход.       — Не старайся, — кисло улыбнулся Дин. — Всё уже давно идёт не по старому сценарию, Бобби. Я отказывался принимать судьбу и боролся так долго, что даже ангелы потеряли терпение и решили, что легче оставить планету гнить, чем пытаться исполнить свои предписания.       В комнате стало непривычно душно, и Бобби прижал руку ко лбу, пытаясь думать.       — Но Кас, — неуверенно начал он. — Он… вообще в себе?       Дин хмыкнул.       — Глубоко в себе. Он больше не говорит со мной и не реагирует почти ни на что. Но теперь ему надо есть и надо спать — я так и не понял, в каком количестве, он всё игнорирует.       — Так он теперь человек?       Дин пожал плечами и поднял глаза к потолку. Гостиная теперь как будто уменьшилась вдвое, и Бобби снова почувствовал себя ужасно бесполезным, совсем как в тот самый вечер, когда они потеряли Сэма.       — И что теперь делать, Дин, ты думал об этом? — Бобби не хотелось задавать ни одного вопроса, но это всё, что ему теперь оставалось делать. Дину, в свою очередь, не хотелось отвечать ни на один из них, но это тоже было всё, что ему теперь оставалось.       — Я не могу смотреть на него, Бобби, и не могу ему помочь, не могу с ним нянчиться, не могу с ним носиться…       — И что? Поэтому ты привозишь его сюда, чтобы что? Похоронить?       Их взгляды встретились и неожиданно высекли искру невыраженного недовольства. Больше всего Бобби возмутило то, что Дин даже не стал отпираться.       — Подожди, ты серьёзно? — Обида внутри вновь заворочалась, обкусав Бобби всю душу. — Серьёзно сваливаешь его на меня, потому что роль одинокой мамочки тебе не по плечу?       — Бобби, у меня на шее целый лагерь людей, тех, кому я ещё могу помочь. Видит бог, я правда пытался…       — Да, не думал, что ты станешь воспринимать мой дом как свалку.       Дин болезненно сморщился и сомкнул челюсти, его лицо вновь стало угрюмым и усталым, только глаза заблестели отчаянной решимостью.       — Я тоже не думал, — честно признался Дин, более не глядя на Бобби. — И я не хотел. Мне жаль, что ты видишь меня таким.       Бобби тоже было очень жаль, но карта уже легла на стол, и её нечем было крыть. Козыри давно вышли в сброс.       — Вон из моего дома, — с холодным спокойствием процедил он, и Дин покорно прошёл к дверям, немного у них помедлив.       — Обещаю, я вернусь, я найду кольт и всё исправлю.       — Вон, — тихо повторил Бобби, и Дин больше ничего не сказал. Он раскрыл двери гостиной и вышел в коридор, откуда было видно фигуру Кастиэля, всё ещё одиноко сидящую за обеденным столом и глядящую пустыми глазами в окно.       И снова Импала зашуршала колёсам по подъездной дорожке прямо как в тот самый вечер. Дин вновь уезжал, не прощаясь, и Бобби отчего-то знал, что больше он его не увидит.

***

      Кастиэль выходил самым беспроблемным соседом из всех, что у Бобби когда-либо бывали — он едва ли проявлял к окружению хоть какой-то интерес и почти никогда не вставал со своего места, куда усадил его Дин.       В первый день Бобби был так разозлён, что даже не имел внутренних сил, чтобы осмотреть Каса внимательнее, потому что опасался, что не выдержит и треснет его чем-нибудь побольнее. Так что весь вечер и ночь Бобби провёл в бумагах, разыскивая информацию об ангельском исходе, но, как Дин и говорил, ни в одном древнем тексте про это не было ни слова — это абсолютно новое событие, никак не вписывающееся в классический божий замысел, а, значит, всё действительно очень плохо.       И это злило ещё сильнее.       Бобби так и задремал в коляске за два часа до рассвета, яростно храпя на всю гостиную.       На второй день реальность оказалась реальностью, а не дурным сном, и Бобби пришлось столкнуться с ней снова в лице Кастиэля за кухонным столом. Он выглядел так, будто не шевелился всю ночь, и казался уставшим от беспрерывного бодрствования.       — Хэй, Кас, привет, — Бобби заглянул ему в глаза без особой надежды. — Ты как?       Кастиэль ожидаемо даже не обратил на него внимания, и Бобби снова не нашёл в себе желание что-либо с этим делать. Каждая мысль в его голове всё ещё была злой и кололась в голове иглами: это Дин сюда приволок Каса, это Дин скинул с себя ответственность, которую Бобби тоже брать на себя не хотел, это всё этот поганый мир, где уже ничто не идёт по плану, и в нём Бобби слеп и беспомощен.       Бобби ел один, малодушно решив, что если Касу надо, то в холодильнике его приданное — банки консервированного супа от Дина. Он тоже, между прочим, не нянька, и раз Дин решил, что здесь неплохая помиральная яма, значит, так тому и быть — Бобби старался об этом не думать, но он действительно давно похоронил сам себя.       На третий день, когда вся ярость сошла, Бобби почувствовал горечь. Кастиэль при нём ещё ни разу не ел и едва ли моргал, ловя лицом, которому не помешало бы мыло и зубная паста, скудный солнечный свет сквозь занавески на окнах. Погода сегодня выдалась пасмурная, ожидался дождь, и суставы Бобби предостерегающе ныли, что только портило настроение до сопливости.       — Если ты собираешься умереть от истощения, то выйди на улицу, умоляю, — ворчливо заметил Бобби. — Ты наверняка тяжёлый малый, и я не смогу вынести тебя за порог самостоятельно.       Кастиэль содрогнулся, чего до этого никогда не было, и сухо моргнул. Бобби посмотрел ему в лицо несколько секунд и начал разогревать две порции вместо одной.       — Не вижу, чтобы ты встал из-за стола, — пояснил он словно в пустоту. — Поэтому будешь есть.       Когда тарелка оказалась у Каса перед носом, тот посмотрел на неё безразлично. Бобби наблюдал за ним исподтишка, словно бы его ничуть не волновали реакции Кастиэля, хоть в какой-то степени уже радовался, что тот вертит своей башкой, а не тупо смотрит в окно как заточённая в башне принцесса.       — Если не будешь есть, — снова повторил он назидательно, как ребёнку. — То должен выйти за порог. Я объяснил.       Кастиэль поднял пустые глаза на Бобби и сощурился, словно оценивал, насколько тот не шутит.       — Здравствуй, Бобби, — вдруг абсолютно не к месту отозвался Кас, и Бобби не сдержал удивления, едва не уронив ложку, которой ковырялся в еде.       — Привет, Кас, — эхом отозвался он.       Через пару часов грянула гроза. В этот день Кастиэль впервые поел и вымылся, по-прежнему отказываясь спать. Бобби и не настаивал, всё ещё не понимая, к чему всё идёт и как с этим справиться.       С тех пор Бобби делал завтраки на двоих — от обеда и ужина Кастиэль всё ещё отказывался, говоря, что не голоден.       — Ты же теперь человек? — недоумевал Бобби, но Кас еле заметно вертел головой.       — Немножко нет.       Бобби фыркал в ответ и отныне на завтрак клал порцию как пере-человеку, с большой горкой, и следил, чтобы Кастиэль всю её съел. Он был таким дохлым и почти прозрачным, что Бобби иногда жалел, что не может насильно впихивать в него еду, хотя один раз действительно попытался и, к сожалению, едва не перевернул и себя, и стул Кастиэля.       Со сном тоже были проблемы — чёртов пере-человек, как и говорил Дин, спал неравномерное количество времени и буквально задрёмывал то на минуту, то на десять примерно раз в пару часов (Бобби один раз заметил это и с тех пор пытался за этим наблюдать), сидя на стуле как птица на ветке. По тому, что лицо Каса становилось лишь более осунувшимся, было понятно, что этого мало, и однажды Бобби просто не выдержал и выгнал Кастиэля из-за стола, используя какую-то тряпку, которая тогда оказалась у него в руках.       До свободной гостевой комнаты выдворить его не получилось, но и куцый диванчик в гостиной для отдыха тоже подходил более-менее. Там Кас проспал сутки, и Бобби неожиданно понял, как в этой борьбе за чужое благополучие он потерял неделю и продвинулся удивительно далеко.       Кастиэль, конечно, ещё мало чему уделял внимание, но теперь хотя бы слышал Бобби и выборочно делал то, что ему говорят.       Постепенно они стали беседовать. Точнее, Бобби заимел привычку больше разговаривать с самим собой во время работы над книгами, и Кас просто слушал, иногда подавая голос, чтобы дополнить перевод или поправить произношение. Бобби порой нарочно делал ошибки, чтобы Кастиэль вышел из своего оцепенения, и делал это даже по несколько раз, неверно повторяя предложения снова и снова, чтобы вывести Каса в лёгкое раздражение, от которого он обычно казался более живым.       Потом, наконец, они заговорили по-нормальному. Бобби не помнил, какой это был день их сожительства, но Кас уже почти привык умываться без напоминаний и даже иногда гремел на кухне, выставляя им обоим завтрак. Когда Бобби увидел это впервые, он был рад, что сидит в коляске и упасть не может чисто физически.       — Так… ангелы ушли? — в один из вечеров спросил Бобби, когда Кастиэль выглядел более всего расположенным к внешнему миру.       — Ушли, — просто ответил тот, немного хмурясь.       — И Дин тебя бросил здесь, — продолжил Бобби, зачем-то решив поднять эту неприятную тему. Кас нахмурился чуть сильнее, но потом так же быстро расслабился.       — Я теперь бесполезный. Это так.       Обида захлестнула Бобби по самую шею — она была такой жалкой и резкой, и горячей, и удушливой, что вспыхнула как спичка. Потому что помимо воли Бобби услышал в этом себя. Как он тем вечером, когда ушёл Дин, напивался виски в одиночестве и чувствовал, как всё внутри умирает, как хочется всё обратить вспять, но ничего не выходит.       И только слышно во всех телефонах гудки-гудки-гудки.       Они резали хуже ножа и складывались во фразу: «никому ты теперь не нужен». Конечно, никому. И это больно и страшно.       — Он оставил тебя здесь подыхать как собаку, — вдруг прорычал Бобби, глядя Кастиэлю в глаза. — Ты думаешь, что приехал к деду на ранчо провести уикенд? Ты в помиральной яме, дружок, со мной в одной братской могиле. Работали бы психушки, Дин сдал бы тебя туда, жаль, что у него теперь на примете только один сумасшедший дом престарелых — мой.       Кастиэль глядел на него в ответ и, конечно же, всё понимал. Лучше бы чем кто бы то ни было. И, наверное, потому упрямо молчал, сглатывая тугой комок неперевариваемой горечи.       — Так тому и быть, — ответил он через усилие, и Бобби сдержался только чудом, чтобы не плюнуть ему в ноги. Его лицо побагровело от злости, и щёки страшно затряслись как у вцепившегося в руку бульдога — жуткое зрелище, от такого в былое время мальчишки Винчестеры становились по струнке смирно и не смели тявкнуть.       Только вот недо-ангелу и пере-человеку это было однохренственно — глаза в жёлтых лампах кухни блестели как два пустых блюдца.       — Ты вообще себя слышишь, Кас? — Бобби не знал, как ещё держится и не переходит на крик. — У тебя на месте руки, ноги и голова, но ты распустил сопли до пола, потому что ангелы, видите ли, покинули землю совсем и прихватили твои силы, без тебя? Забыли как сраного Кевина на Рождество? Мы всю жизнь обходимся тем, что есть у тебя сейчас, и даже меньшим! Дин!..       — … был таким рождён, — вдруг резко прервал его Кас, его лицо ожесточилось. — Вы все были такими рождены, а я никогда не был… этим… Ты тоже распустил сопли, когда лишился возможности ходить, и я имел такт об этом не упоминать.       Бобби прикусил язык. Ярость схлынула с него волной, оставляя просоленные и оттого ноющие борозды старых ран. Злость тоже покинула его сердце, взамен наполнившись горькой мутной печалью.       Но какая всё-таки ирония — два поломанных старых дурака лежат в одной яме, спорят, кому помирать приходится тяжелее, и соревнуются, кто первый издохнет.       — Ты смеёшься, — вдруг заметил Кастиэль, хотя Бобби даже не улыбнулся. — Почему?       — Мы с тобой просто два бесполезных идиота, доживающие свой бесполезный век, — пояснил Бобби, усмехнувшись. — Двое старых бесполезных дураков.       — Я намного древнее тебя, — зачем-то уточнил Кастиэль, и Бобби вдруг по-настоящему рассмеялся.       — Что делает тебя куда большим тупицей, чем меня — столько лишних лет, чтобы наделать глупостей….       — Я стал их совершать только в последнее время, — снова серьёзно заметил Кастиэль, нахмурившись. — Предполагаю, когда связался с вами, что удваивает твою тупость.       Бобби крякнул и покачал головою.       — Для начала посчитай своё прежнее послушание Небесам по тройному тарифу, и только потом что-то мне говори, болван.       Сухие губы Каса тронула лёгкая улыбка, и впервые за весь разговор в его глазах забрезжила искра. Бобби, немного замешкав, мягко откатился от стола, чтобы оказаться к Кастиэлю поближе, и положил ему руку на плечо, сжав пальцы.       — Слушай, Кас, я понимаю, что то, с чем столкнулся ты, нам не понять, но… Дин наверняка нуждается в тебе, он нуждается в любом, кто готов за ним пойти. В конечном счёте, Бог дал тебе две руки, и ты можешь использовать обе, чтобы держать оружие.       Кастиэль замер на секунду, а потом сощурил взгляд.       — Это фраза из «Скайрима». Ты собирался подбодрить меня типовой фразой стражников? Ты думал, я её не знаю? Дин однажды спросил, почему у меня такое лицо, и добавил, что кто-то украл у меня сладкий рулет, так что я сразу изучил этот вопрос.       — Вот на этом, — Бобби тяжко вздохнул, — давай окончим соревнование в узколобости и признаем, что у нас ничья.       Кастиэль кивнул и вновь ушёл в свои мысли, и это Бобби понял по вновь замершим глазам. Он подержал свою руку ещё немного на чужом плече, сжал её в последний раз и отправился спать. Голова ещё гудела от разговора, прошедшего одновременно легче, чем Бобби мог себе представить, и тяжелее, чем он надеялся.       В конечном итоге, в их маленькой помиральной яме скоро должно стать на один труп меньше, если старый охотник рассчитал всё верно.       И что ж, Бобби даже не представлял, как скоро это произойдёт — прошло менее трёх дней, и случилось первое утро, когда Бобби застал Кастиэля не на кухне с пресным лицом и расходящимся по швам телом от апатии, а стоящим у его кровати со взглядом ребёнка, наблевавшего на ковёр и виновато замершего у входа в родительскую спальню в три часа ночи.       — Твою мать, Кас, — выругался Бобби, еле-еле продирая глаза. Недо-ангелы ещё никогда не удостаивали его подобной почести. — Сколько время? Что случилось?       — Ничего, — заверил Кастиэль и благоговейно замолчал, ожидая, пока Бобби перестанет барахататься в простынях, почти сваливаясь в своё кресло как мешок картошки.       — Ничего?! Какого ляда ты тогда меня караулишь?! Что тебе надо?       — Научишь меня стрелять?       Бобби скорчил самую недовольную рожу, наморщив нос. Нет, конечно, то, что дело продвинулось куда-то дальше депрессивных эпизодов с замашками деструктивного поведения, это, несомненно, плюс, но неужели для этого нельзя было выбрать другое время? Скажем, обед?       — На часах шесть утра, умник, — ворчливо заметил он. — Тебе прям срочно?       — Нет, я могу подождать, — кивнул Кас со всей серьёзностью, и Бобби вздохнул, поднимая глаза к потолку. Древняя хтонь, а хуже пятилетки.       Далее умывался, одевался и передвигался по дому Бобби только с немым присутствием Кастиэля позади себя, следовавшим за ним повсюду как привязанный щенок. Прогонять его Бобби не смел, побоявшись, что это вновь выбьет землю из-под его ног, но и не ворчать не мог, замечая, что под взглядом Каса даже колёса своего кресла он крутит так неловко, будто сидит в нём в первый раз.       — Так и будешь стоять над душой? — На кухне разойтись было сложнее, Кастиэль мешался как прицеп в узкой улочке и, Бобби был уверен, делал это вполне умышленно, несмотря на его абсолютно безобидный вид.       — Ты мне не ответил, — спокойно отозвался Кастиэль, и Бобби почувствовал уже привычный внутренний подъём священной ярости напополам с менее привычной гордостью.       — Да, научу, только вечером, — махнул рукой Бобби. — А теперь хватит мне мешаться.       Удовлетворённый Кас тут же оставил осаду и вернулся на привычное место на кухне. Едва ли, конечно, выражение его лица поменялось — Кастиэль выглядел по-прежнему хреново, — но Бобби помимо воли научился определять его состояние по глазам, и сейчас они горели намного ярче, чем за последние полторы недели.       Закатное солнце било им в затылок, и от дышавшей жаром земли намокали спины. Бобби держал на коленках парочку стволов из своей коллекции, пока Кас ходил по импровизированному стрельбищу и расставлял сбитые бутылки и банки по их местам.       — Ты же раньше стрелял? — уточнил Бобби, когда Кас вернулся и встал к палящему солнцу лицом — он сильно сощурился, но даже руки над бровями не выставил, чтобы бросить на глаза тень.       — Нет, — отозвался он. — Мне было ненужно.       Бобби спокойно кивнул, немного подумал и развернулся на кресле боком к солнцу, вынудив Кастиэля встать напротив, также обратившись к западу лишь одной частью лица. На коленях загремели пушки, пока Бобби выбирал, что можно предложить Касу на первый учебный раз.       — Есть предложение, с чего хочешь начать?       Кас осмотрел арсенал в чужих руках и указал на дробовик. Конечно, Дин и Сэм тоже предпочитали его всем остальным оружиям — к нему удобнее всего делать патроны, набитые солью, и огневая мощь в непосредственной близости от опасности, где братья непременно оказывались, была внушительной. Наверняка у них и подсмотрел, подумалось Бобби, но вслух он ничего не сказал, просто выдав ему ствол.       Дробовик в руки Каса лёг как-то неестественно, всё равно что современному военному в полном обмундировании выдать палку с привязанным к ней камнем. Но, конечно, ощущение это было лишь внутренним — Кастиэль, всё ещё забывавший, что приличное состояние весселя теперь не может быть поддержано благодатью, казался попрошайкой, вылезшим из канавы, которому вдруг дали приличное оружие, и Бобби собирался заняться этим обстоятельством тоже, но не всё сразу.       — Непривычно? — спросил он, когда Кас покрутил дробовик перед глазами, будто действительно смотрел на примитивную палку — с непониманием, но интересом и вопросом.       — До этого я пользовался только ангельскими клинками, — признался Кастиэль. — Сейчас, наверное, от них пользы как от ножа для колки льда.       Бобби оставил возможные комментарии при себе и протянул патроны: он не был до конца уверен, насколько Кас не разбирается в огнестрельном оружии, рассудив, что хоть какой-то опыт у него имеется, по крайней мере, хватит на то, чтобы суметь его зарядить. Но Кастиэль принял патроны без особого энтузиазма и замер как статуэтка Фемиды — только глаза не завязаны, впрочем, и толку-то от них было?..       — Заряжай, — Бобби акцентно дёрнул головой, ожидая, что Кас поймёт, но тот протянул всё обратно, предлагая Бобби показать, как надо. — Что? Не знаешь, как?       — Мне было ненужно, — с нажимом повторил Кастиэль.       Бобби забрал оружие назад и зарядил дробовик медленно, чтобы Кас успел запомнить движение его рук.       — Так, а теперь держи…       Кастиэль забрал дробовик обратно и снова его осмотрел, а потом вдруг, быстрее, чем Бобби успел его остановить, вытянул оружие вперёд одной рукой, целясь в банки, и спустил курок.       С громким хлопком дробовик дёрнулся вверх, сильная отдача едва не вырвала его из пальцев, но Кастиэль чудом его удержал, сделав рукой, увлечённой инерцией дробовика, полный оборот за спину, и отступил два шага назад, явно удивлённый то ли громкостью выстрела, то ли отдачей. Бобби, находившийся справа, вообще открыл рот в изумлении и не дышал.       — Ого, — только и сказал Кастиэль через секунду, и этого хватило, чтобы теперь Бобби взорвался.       — Блять! Ты охуел?! Его нужно держать двумя руками и упереть приклад в ёбаное плечо!!!       Кас удивлённо обернулся на Бобби, который сатанел на глазах, багровея лицом. Даже у губ выступила пена.       — Ты, блять, понимаешь, что тебе, блять, могло, ебать, оторвать сраную руку твою?! Ты тупой?! Отдай мне, блять, дробовик, болван!!! Пиздец!!!       Бобби едва не смахнул с колен остальное оружие, агрессивно дёрнувшись в сторону дробовика в руках Каса, но тот предельно вежливо и спокойно поднял его повыше, из-за чего Бобби яростно засопел.       — Прости, я не знал, — отозвался Кастиэль. — Я видел, что можно стрелять одной рукой.       — Это наверняка был ёбаный обрез, это другое, блять, отдай немедленно! — не унимался Бобби, едва не наезжая Касу на ногу колесом.       — Хорошо, я буду знать.       Проигнорировав Бобби, Кастиэль сделал пару шагов в сторону и снова поднял дробовик, но теперь двумя руками и уперев приклад в себя.       — Вот так?       — Нет!!!       Отвоевать дробовик Бобби сумел через минуту, не прекращая страшно ругаться. Всему сущему проклятий хватило на тысячелетие мучений, Касу — аж на два, но, даже несмотря на это, последний терпеливо стоял возле Бобби, пока тот грозил ему кулаком, потом бил себя по голове, показывая, что у Каса там пусто, потом крутился как волчок на месте, никак не в силах решить: то ли в бешенстве удалиться со стрельбища, то ли ещё раз рассказать Касу об его умственных способностях и показать парочку новых неприличных жестов.       Так Бобби и остыл, на волне уходящей злости всё ещё выплёвывая что-то неприличное, но уже совсем безадресное и даже никому не в обиду. Кас, тем временем, подумав что-то своё, встал перед коляской Бобби на колени, чем прекратил поток ругательств совершенно.       — Так будет удобнее, — заверил он на недоумённый взгляд Бобби, полностью игнорируя его раздражённо раздувшиеся ноздри. — Покажи, как надо.       Естественной реакцией Бобби было немедленно поднять Каса обратно на ноги — люди просто так на колени ни перед кем не встают, — однако Кастиэлю, казалось, разницы не было — стоит ли он рядом с Бобби во весь рост или притиснулся на коленках возле его коляски, запачкав штаны рыжей дорожной пылью у стрельбища. Смотрит ещё так невыразительно, будто ничего такого, хотя Бобби точно знает, что мелкий щебень кусает ему кожу даже через плотные джинсы.       В конце концов, Кас мог наклониться, мог принести старый раскладной стул с крыльца, но ему словно это в голову не пришло — так же ведь быстрее и эффективнее. Бобби почти слышал эту фразу его голосом и потому даже не стал спорить.       — Ну тогда на, — просто ответил Бобби, возвращая ему дробовик. — Показываю ещё раз для дебилов.       Они занимались на стрельбище до поздней ночи, потому как ни одному из них больше было нечего делать и каждый хотел убежать от самого себя и едких прилипчивых мыслей. В компании друг друга было находиться куда сподручнее, и вечером нутро не грызло ничего кроме мелких комаров. Бобби даже эта краткая передышка и ощущение себя полезным была куда более необходима, чем Касу, наверное, который больше находил себя в самом процессе обучения чему-то новому.       Даже несмотря на то, что Касу особая практика всё равно не требовалась — после первой ошеломительной глупости он быстро наловчился и прекрасно справлялся с оружием, легко запоминал, как разбирается и пистолет, и винтовка, и дробвик после пары демонстраций. И наверняка мог вести стрельбу в полной темноте, если бы то потребовалось, но Бобби откровенно уставал, и зябкий ночной холод опускался на землю стремительнее с каждой минутой.       — Потом я научу тебя водить, — сказал Бобби как бы между прочим, когда Кас высадил весь магазин пистолета в мишень. Он тоже начинал выглядеть вымотанным, но останавливаться не хотел, словно боялся упустить этот вновь вернувшийся вкус, если уж не к жизни в полном смысле слова, то хотя бы к собственному будущему, в котором нашлась новая, предельно понятная и, главное, достижимая цель.       Кастиэль недоумённо повернул голову, чуть наклонив её к плечу, когда Бобби начал собирать арсенал с земли и вновь укладывать оружие себе на колени, собираясь в дом. На Каса он почти не смотрел, но, по старческой привычке забыв, какая он язва, тихо умилился его сбитому с толку видом, какой часто бывал у него в прежние времена.       — Или ты умеешь? — продолжил Бобби, всё-таки взглянув на того из-под бровей. Кас мотнул головой, замер на секунду и, что-то разрешив в своей голове, быстрой походкой вернулся к Бобби, подавая ему последний пистолет. — Ну, значит, точно научу. Это пригодится, это всегда пригождается.       Кас, глядя на него, не мигал, и Бобби решил, что это хорошо. Он развернул коляску к дому, поработал пару раз руками и понял, что Кастиэль сзади взялся за ручки коляски и везёт его сам.       Ещё несколькими днями ранее Бобби разразился бы возмущениями и, возможно, ударил бы Каса по рукам, но теперь всё так изменилось... да и час уже был поздний, Бобби за весь день устал ворчать и принял это за выражение благодарности.       Ещё Бобби тогда подумал, что Бог априори не мог создать ничего сложнее себя самого — так он создал ангелов, так вылепил людей. И все они, на самом-то деле, просты как три копейки. Это почему-то вселяло уверенность.       Спустя неделю Кастиэль уже стоял рядом со стареньким пикапом Бобби, грея в ладони ключи, и хотя бы стал похож на человека — Бобби после первого занятия на стрельбище теперь каждое утро строго гонял его в ванну умываться из-за того, что тот по-прежнему забывал об этой необходимости, и даже выдал какую-то старую одежду, чтобы Касу было во что переодеться, и какие-то мелкие гигиенические предметы вроде зубной щётки и бритвы, которой тоже научил пользоваться.       А сейчас они уже бросили пару пакетов с едой на пассажирское сиденье (Бобби ещё не знал, что один пакет Кас тайком вернул обратно в дом) и теперь неловко прощались, молча глядя под ноги.       — Передавай Дину привет что ли, — неуверенно нарушил тишину Бобби, и Кас поднял голову. — А лучше — втащи.       Кастиэль улыбнулся, но его глаза грустно заблестели.       — Хорошо, — согласно кивнул он. — А ты береги себя, ладно?       — Это неплохая сделка, ладно, — усмехнулся Бобби. — А теперь всё, езжай, нечего сопли на кулак мотать.       Жаркий ветер поднял им обоим волосы, спрятанные под застиранными кепками (кепку Касу — даже две — Бобби всучил уже на выходе, почему-то почувствовав в этом острую необходимость), и Кастиэль вновь утвердительно мотнул головою.       Правда, с места так и не сдвинулся, а после наклонился к оторопевшему Бобби для объятия.       — Я подумал, это уместно, — признался Кастиэль, неловко обхватив Бобби за шею, пока тот нелепо раскрыл руки и замер в своей коляске.       — Да, пожалуй, это уместно, — фыркнул Бобби с улыбкой, оттаяв и ответив на объятие отеческим похлопыванием по спине. — Ну всё-всё, идиот, я же сейчас расплачусь, отвали уже.       Кастиэль разогнулся, в последний раз оглядел Бобби с ног до головы и кивнул, скрываясь в машине. Старый пикап послушно заурчал мотором, а потом уехал — очень просто и тихо. Бобби смотрел на пустующую улицу ещё долго, чувствуя, что горло сдавливает до боли, и на глазах непривычная мокрая слякоть.       Он стирает слёзы поспешно, но они всё равно снова и снова выступают на глазах и текут по щекам, хоть Бобби очень старается их не пускать.       Уже дома он находит второй пакет с припасами, который Кастиэль оставил специально, и по-стариковски гундит весь вечер, не переставая тереть мокрые глаза.       Как Бобби и предполагал, Дин больше у его дома не появлялся. А Кас, к удивлению, заезжал ещё дважды — привозил какие-то книжки, какую-то еду и один раз даже заехал с охотниками из лагеря Дина (всё ещё без него самого) и вывез Бобби на охоту. Настоящую.       Они сфотографировались на фоне въезда в опасную зону, все вооружённые и грязные, и Бобби тогда в последний раз за последние годы почувствовал себя живым и нужным. Ту фотографию он берёг пуще жизни, прятал в своих записях, но каждый вечер непременно доставал её из тайника и разглядывал часами просто ради того, чтобы почувствовать себя лучше.       Потом всё закончилось.       Всё всегда заканчивается.       А лучше так и не стало.