Vivertum en rivera

*Умирая, мы встречаемся с красивыми. Перезвон ледяных иголок на ветру преследовал его. Лезвия снежного наста резали босые ноги и сдирали кожу, но это не могло остановить его. Страх отнимал его боль, желание жить грело кровь, а упорство подгоняло хлыстом. Холодный воздух изранил его горло и лёгкие, сердце задыхалось, но это был его единственный шанс. Не слыша себя или звуков погони, оглушённый набатом крови в ушах и несущимся навстречу ветром, порождённым в густом лесу его бегом, он не остановился бы и перед диким зверем. Подруга-луна, промелькивая на прогалинах, подсвечивала путь, не давая выколоть слезящиеся глаза. Пот примерзал к волосам, щипал ссадины, давая ощутить, что он ещё не закоченел, хотя руки и ноги начинали деревянеть. Изморось дыхания оседала инеем на щеках и ресницах. Стирая, чтобы лучше видеть, он обламывал короткие щетинки и ссаживал тонкую кожу, не знавшую зимы до этого дня. Он наконец начинал чувствовать боль и изнеможение, холод и головокружение, отчаяние захлестнуло грудь, стоило ему выйти к излуке реки. Он впервые увидел звёзды. Впервые увидел столь широко небо. Снег он тоже ощутил сегодня впервые, как и холод. Перед ним стлалась река, за ней возвышался скалистый взъём, а позади – следы человека, помеченные кровью. Чудовищное везение, что он смог вырваться от колдуна, а, может, тот лишь тешит себя, мнимо давая ускользнуть узнику, и сейчас наблюдает за ним глазами-звёздами, через свой шар-луну, через какого-нибудь зверя, притаившегося в чаще кустов. Мукуро не имел права думать дольше, хоть тело и отказывало ему, молило пощады, и от боли и холода звенело в ушах, и тошнота поступала к горлу. Его тонкие рубашка и короткие штаны едва ли могли уберечь его в лесу, а здесь, на открытом трубном пространстве, ветер свистал, словно бы тоже только впервые пробовал мощь, пробовал, остановить ли сможет кто. Мальчик шагнул вдоль берега, опасаясь, что ко льду его ступни тут же примёрзнут намертво. Густой подлесок цеплял и рвал кожу, излохматил одежду, его волосы сигнальными платочками протянулись за ним по ветвям. Смаргивая отчаянные слёзы, он упрямо кусал губы, уже не особо веря, что ему что-то поможет. Но чаще и чаще он твердил себе, что даже эта безумная гибель станет ему избавлением. Небо снова заволокло темнотой, снег усилился и пошёл плотной стеной, скрадывая звуки и заметая следы, возможно, его тело найдут здесь по весне, и кости и мёрзлую плоть пустят так же, на ритуал, а возможно, его оживят и оставят мучаться, служа, в гниющем теле, давая ощутить все оттенки отвращения и унижения, слабости и невозможности поднять руку на хозяина. Пока живой, Мукуро не раз пытался чародея убить, но каждая попытка была неокончена и взята с оплатою. Кровью. Плотью. Честью. Он услышал собак, когда чары повернули его к его собственным следам-провалам. Идти он больше не мог. Отчаянные, горькие слёзы примерзали к лицу, и если бы он знал, что эта ночь не самая холодная для погоды... Он был готов ползти, встать костью поперёк горла животным, вырвать их глотки, даже если его кости издробит посох чудовища в облике, подобном человечьему. Пошатнувшись, он не удержал равновесия и снова упал – грудой изломанных очертаний, – упав, он скатился с берега и ударился об лёд, услышал треск и ощутил невесомость, но это было уже неважно. Из этого леса не было спасения, но он его нашёл. Возможно, это правда, что колдун не может войти в воду, лишь бы не достали собаки. Ценой своей жизни, но и это было его спасением. Уходя под толщу снежного стекла, он отдался воле течения и жалел только о том, что вся его жизнь была жуткой явью. Его мозг умирал и видел сон. Прекрасный, невозможный, чудный сон. Будто бы он вот он, колеблется в невесомости, а плоть воды рассекает свет, и оттуда к нему тянется длиннопалая рука, фарфоровая, как самая чистая кость. Рука, затем лицо в обрамлении плывущих пышных волос, и горящие сапфирами глаза, режущие, что кромка льда, гладкие, что ледяной окатыш. Он слышал голос, но не понял слов, сказал в ответ, но не услышал себя. Прекрасное лицо поглотила тьма, чернильным облаком покрыла каждый уголок его существа; памяти; души. Наверное, это была смерть, – уголёк сознания замерцал и потух. Двумя месяцами позднее в пологом низовье течения на берегу нашли ребёнка, почти отрока, без имени, памяти, но с даром речи. Он не знал ничего из того, что было необходимо для ежедневной жизни, но он умел говорить и понимал людей. Кто-то шептал, что это подкидыш от лютого беса и навлечёт им беду. Кто-то утверждал, что на берег его выставил речной дух. И тому, и другому мальчик не приглянулся, видать. Его кожу метили жемчужные шрамы, радужка одного глаза налилась алым. Боялись его, а он и сам всего шорохался. Так бы и рядили его в разные слова пугливые, пока особо бойкая не упёрла руки фертом: – Али не человек-то он? Так он вам и сказал-показал. Под моим приглядом мы это и выясним, идём со мной, бегляночка. Всего и было, кроме внешности, у мальчонки, что белое родимое пятно или шрам на спине, словно отпечаток чьей-то ладони, как будто водяного. У местной реки-то Хранитель был, спокойнее было счесть дитя его подарком (до первого противного случая; да и староста подсказал, что за плохое обхождение со своим имуществом тёмный колдун по несколько шкур сдерёт). Тем и утешились. Имя дали, выдумками прошлого развлекались, да шибко громко голос поднимать не решались. Рос парень, дивной красотой распустился, а как минул десятый август, ушёл с росой по грибы да ягоды, и будто бы в воду канул. Только и осталась одежда на берегу. Как подарила его река на радость глазу да утеху сердцу, так и приняла.

© Copyright: Натали-Натали, 2021 Свидетельство о публикации №221033001786