об искусственных звездах и настоящих людях

о том, как здесь, в хогвартсе, весело

Потолок в Большом, действительно очень Большом Зале блестючий-блестючий, постоянно переливающийся, весь в веснушчатой россыпи больно ярких для настоящих, белоснежных и беспрестанно мерцающих звездочек. За столом Когтеврана ребята с синими-синими, точно как небо в самый безоблачный вечер, какие бывают в деревнях (Джейми знает, Джейми и сам частенько бывал в таких деревнях, особенно в Болгарии они запоминаются своими яркими красками), галстуками разговаривают громко и дружно, весело улыбаются, знакомятся с первогодками, и Джейми то тут, то там слышит обрывки случайных, со звоном стаканов перемешанных фраз: «…профессора не злить, он тогда дополнительную домашнюю работу даст; Фитцельберт с Гриффиндора как-то несколько недель из долгов перед ним не мог выкарабкаться». Или: «Да нет, слизни, они-то хорошие. В самом деле, не знаю, почему…». Или: «…лабораторию в дальнем крыле закрыли еще в Темные годы, если ты об…». Джейми сидит тихонечко, слушает, изредка на расспросы старшекурсников отвечает и мысленно восхищается ужином: где-то курица, где-то овощи, все разнообразное и на домашнюю еду, какую его мама готовит постоянно в своей старой железной кострюльке в цветочек, совсем-совсем не похожее. Справа от него кто-то смеется. Он сидит в окружении таких же одиннадцатилеток, на голове которых Шляпа несколько минут назад радостно и яростно (Джейми весь вечер, сидя на лавочке, пытался определить, какой эмоции в бестельном голосе все-таки больше) выкрикивала горячее и по слогам растянутое «Когтевран», и кто-то слева болезненно-зажато просит передать ему одну из оставшихся на огромном круглом блюде сладостей. Джейми тянется, и его руку встречает аккуратная упаковка с шоколадом посыпанным сливочным пудингом. Он пареньку-блондинчику с улыбкой задористой во все детское лицо, который ему ее передал, тоже улыбается благодарно, а тот хмыкает и руку уверенно и нагло через весь стол протягивает: «Шастик», — говорит. Джейми бы кивнуть надо да на приветствие ответить, но тут он галстук больно красный для всех окружающих синих замечает и хмурится, руку в ответ все же пожимая и взглядом будто спрашивая: «Это что?». Шастик плечами весело передергивает и еще сказать что-то хочет (видно, думает Джейми, остроумное), но внезапно с места срывается и молнией бежит к своему столу, когда звездочки на потолке особенно резко и заметно моргают, а по всему залу проносится тихий, чрезвычайно тихий, но такой заметный, будто бы на ухо шепотом проникший, кашель. Смех справа от него замолкает. Да и вообще — смех повсюду замолкает, ровно как и разговоры, и звон вилок о тарелки, и шорох черных и слишком теплых для этого времени года мантий, когда на трибуну во главе зала встает внушительный — видно, родственник великанов — и суровый мужчина с длинной-длинной (хоть и не такой длинной, как была у Дамблдора, мир его праху) седой бородой и скрытыми за массивными темными бровищами глазами. Он скорбно, протяжно и угнетающе говорит: — Итак, дамы и господа, леди и джентльмены, сегодня мы собрались здесь, чтобы помянуть десятки и сотни одиннадцатилетних мальчиков и девочек, прибывших сюда на поезде Хогвартс-экспресс… — а потом заливисто смеется, и Джейми видит, как какой-то загорелый и накаченный профессор с татуировкой на шее сзади него устало глаза закатывает. — И встретить их уже воскреснувшими в новом мире, мире Магии и Волшебства! Директор говорит приветственные слова громко и задорно, точно как Шастик пару минут назад, и Джейми чувствует, как весь будто восторгом проникается, и тоже вот уже ощущает внутри и «огонь надежды» по возрождению Хогвартса после Темных Времен, и желание «привнести в мир радость и счастье», и обнаруживает в себе и способности к «покорению этой великой школы», и «новые и свежие мысли, присущие выросшему в такие тяжелые времена поколению». Директор говорит и говорит, а все слушают, и на лицах первокурсников озорная и уверенная улыбка цветком распускается, и старшекурсники щурятся хитровато (ну, по крайней мере, те за столом когтевранцев, кого может видеть Джейми) и иногда согласно кивают, когда вдруг замечают, как и шепотом пронесшийся кашель, мягкие и холодные снежинки, словно мерцающими звездами спускающиеся с потолка. Шорох мантий вновь неожиданной тишиной бьет по стенам, а вместе с ним замолкает и стоящий за трибуной мужчина (Джейми так и порывает назвать его ласково, но уважительно: «Дед»). Снег валит и валит вот уже крупными хлопьями, а кто-то сзади за столом Пуффендуя девчачьим голосом вскрикивает. И директор громогласно и повелительно заявляет: — Хватит! Снежинки в воздухе останавливаются резко, точно по нажатию кнопки, пока по Джейми мурашками растаявшая одна из них проходится, и он думает, что это, знаете, чертовски красиво, что мама — магл от рождения — ему ни за что не поверит и что вот так, должно быть, выглядит самое настоящее волшебство — блестящим звездопадоподобным снегопадом посреди заполненного людьми отопляемого помещения. Ребята возле него тоже замирают, а старшекурсник напротив хмурится неодобрительно и будто вздыхает слегка обреченно — выглядит, в общем, не особо радостным. А кто-то на том краю зала голосом уже отнюдь не девчачьим, а юношеским, сформировавшимся самодовольно (Джейми точно не знает, что это слово означает, но оно почему-то уверенно возникает в его голове, а ей он за свои одиннадцать лет доверять ой как привык) произносит: — Тогда, мистер Северянин, хватит нести эту ахинею! — и его речь, будто мячик в игровом автомате, отражается от каждой снежинки и заполняет помещение. Болезненно-зажатый паренек слева вздрагивает, дрожью заражая так пышно и вздымающийся в его руке сливочный пудинг, и Джейми, честно, тоже вдруг так же задрожать хочется — чисто для компании, ради спортивного интереса. После сказанных слов и десяти секунд не проходит, как белые хлопья перед глазами внезапно сине-прозрачными становятся, острыми, опасными, и Джейми на секунду кажется, что одна из сосулек, прямо в него направленная, так и заберется ледяным наконечником куда-нибудь в его сердце, под мантию, и дрожью уже не ради спортивного интереса пройдется, а так, профессионально, чисто физически. Сосулька, Джейми уверен, дрожь вызывать умеет критически — со стола пуффендуйцев вновь кто-то опасливо шепчется, а какая-то девчушка-первокурсница через три места от него едва ли не под стол уже залазит, когда лед закручивается и резко, молниеносно, почти как Шастик, уходит в сторону, острыми углами, как стрелами, выпущенными из миллионов арбалетов, врезаясь в стены. («Они, наверное, — думает Джейми, — останутся с дырками».) По Залу холоднючий от растаявшего на лицах, ладонях и мантиях снега ропот проходит, кто-то возмущается негромко, но явно, а еще кто-то множеством голосов — это слышат все, и старшекурсник напротив (староста, вроде как) хмурится еще больше, тело жилистое напрягая как-то уж слишком сильно, — смеется заливисто. — Джек, — директор говорит мягко, но недовольно, и Джейми, конечно, слова «ахинея» не знает, но понять может, что оно, наверное, не особенно-то хорошее, если тот самый профессор, который глаза закатывал и губы поджимал во время речи, с места подскакивает и всем своим видом ничего хорошего студенту-старшекурснику с мужским голосом не предвещает. Студент-старшекурсник этот, понимает Джейми, устроил снегопад. Студент-старшекурсник, думает он, сказал что-то, вероятно, не очень дружелюбное, и теперь мистер Северянин злится и сладковато и умиротворяющее второй раз с улыбкой тянет: — Дже-е-ек, успокойся, что же ты первокурсников наших в первый день-то пугаешь? — Не волнуйтесь, все хорошо, это просто шалость одного из старших, — тут же подхватывает жилистый староста Когтеврана, сквозь сведенные темные брови лучисто улыбаясь ребятам за столом. Джейми бы, честно, рад испугаться и эту поддержку вымученную принять, если б понял, что вокруг происходит, раз все так серьезно реагируют. Когда он или его друзья в детстве, помнится, обкидывали снежками случайных прохожих, мама только улыбалась вместе с ними, снимала их с деревянного забора и, иногда смеясь, а иногда шутя, говорила им больше так не делать. Никогда она не хмурилась, не поджимала губ, не вставала так, будто оборонялась, не заискивала успокаивающим голосом, и уж тем более на ее лице никогда не застывало такое яростное выражение, какое показывал сейчас тот загорелый накаченный профессор за спиной директора. Джейми над словом «ахинея» и именем «Джек» думать искренне пытается, но у него, к сожалению, ничего путного особо не выходит. А этот самый Джек говорит: — Уважаемые первокурсники! — и тут Джейми видит над головами сидящих за столом возвышающуюся фигуру в зеленом-зеленом, ярком таком (как деревья в тех самых деревушках Болгарии, где хорошие безоблачные вечера) галстуке и с белой, намного белее, чем у Шастика, макушкой паренька-студента намного старше него. Высокий, уверенный, он оглядывает Зал под вздох мистера Северянина и гордо заявляет: — Нет никакой «надежды на возрождение», потому что возрождать нечего! Уважаемые первокурсники! — повторяет он, перекрикивая что-то возмущенно говорящего профессора с татуировкой на шее. — Веселитесь и празднуйте, пока есть возможность, — Джейми слышит тихое «опять двадцать пять» в стороне, — потому что Темные Времена отступили и настали времена Серые! — Уважаемые первокурсники! — подхватывает речь Джека женский голос, и приходится обернуться, чтобы увидеть старшекурсницу-блондинку с оранжево-красным галстуком, тоже вставшую со своего места. Еще кто-то в стороне тихо и оторопело спрашивает: «Это что?». И ему так же тихо отвечают: «Цирк». — Темным Временам позволили прийти, потому что Хогвартс захватили люди из Министерства, само Министерство! — староста (Джейми видит краем глаза) опускает ладонь на лоб, и он вспоминает, что мама иногда так же делала, когда приходила почта. Зажатый мальчишка слева от него больше не дрожит, пудинг в сторону откладывая и подбираясь на деревянной скамейке, и весь будто бы в слух ударяется, когда слышит так знакомое всем и заветное слово «Министерство». — Мы все здесь для того, чтобы дать миру Магии счастливое и светлое будущее, так что, уважаемые первокурсники, — продолжает Джек и повторное обращение произносит как-то больно иносказательно и хитро, и Джейми понять не может, что ж за особенный акцент на нем сделан, — будьте внимательны с тем, что говорят вам здесь и что внушают, верьте самим себе и ни за что — вашим старостам и преподавателям! — Ну, хватит, все, Джек! — в который раз примирительно улыбается директор за трибуной, а профессор с татуировками уже направляется к вскочившему на лавочку студенту с зеленым галстуком, видом грозным и уверенным точно отгоняя от Джейми все воспоминания о матери, ругавшей его за бросание снежками. Что эти слизоринец и гриффиндорка говорят, Джейми, честно, опять-таки не понимает — вернее, понимает, но не может осознать, для чего они все это говорят — что они, эти самые «уважаемые первокурсники», должны из их речей вынести? Все же хорошо, нет? Что значит «Серые» времена? И почему вдруг «не верить»? Что значит «не верить»? И кому тогда верить? Им? Единственный человек, кому Джейми доверяет, это его мама, но она далеко-далеко, с ней связаться можно только по совиной почте, да и то она в вопросах магических совсем-совсем не разбирается, подсказать только сможет, наверное, что значит такое загадочное «ахинея». — Счастливого учебного года! — кричит старшекурсница-блондинка и от подошедшего к ней Филча — заведующего хозяйством, как сказала проводившая новеньких к Большому Залу профессор, — отмахивается, вместе с Джеком показательно вдоль столов к выходу, громадными воротами напротив трибуны возвышающемуся, направляясь. Студент с зеленым галстуком — «Джек Фрост!», как подсказывает идущий за ними профессор с натягивающейся на мускулах (Джейми помнит, что значит это слово, потому что его часто повторял его учитель физкультуры в младшей школе) черной-черной мантией, — в стороны руки (в левой Джейми видит волшебную палочку) разводит широко-широко, и с потолка снова звездами сыпется белый, как его волосы или седая борода мистера Северянина, снег. Со всех столов слышатся приглушенные восторженные вздохи первокурсников, кто-то с его факультета даже вскакивает, чтобы снежок собрать, а Джек и девушка с Гриффиндора из Зала выскальзывают через чуть приоткрытую дверь, будто смешком захлопывая ее сразу же перед лицом подошедшего к ним профессора. Тот выходит следом. Джейми видит, как он делает какой-то непонятный знак директору, как хмурится и яростно по дверной ручке ладонью проходится, а еще слышит, как директор говорить что-то тихо-тихо начинает, постепенно повышая громкость; говорить о том, что вот такая вот веселая у них школа, что все здесь семья и что действительно самый лучший друг себе — это вы сами, но еще можете, конечно, обратиться к старшим товарищам по факультету. Директор снова говорит-говорит-говорит, а вокруг тишина опять воцаряется, и Джейми вопросы возникшие думает потом разрешить, потому что хоть сейчас и несут какую-то «ахинею», но слушать надо — да, надо, а у Джейми слух стопроцентный, он может (так, по крайней мере, говорил ему доктор в школьном медкабинете). Паренек зажатый слева от него пудинг свой сливочный наконец-то доедает, на тарелке блестящей и все еще немного покрытой симметричными снежинками ни одной шоколадной крошки не оставляя, а сзади, через гриффиндорцев, за столом Пуффендуя, голоса резкие-резкие, грубые постепенно раздаваться начинают, когда мистер Северянин представляет последнего из стола профессоров — низкорослого и пухленького преподавателя прорицания с мягкой, чрезвычайно доброжелательной улыбкой («Мистер Сэндман», — говорит директор, и у Джейми в голове тут же песня из «Назад в будущее 2» включается). — Итак, ученики Школы Чародейства и Волшебства, этим моментом открываем мы новый учебный год! — провозглашают за трибуной резко и через край дружелюбно, едва ли не приторно, и в Джейми энтузиазм снова потолочными звездочками загорается, снегом волшебным будто бы минуту назад совсем-совсем не припорошенный. — Пусть он принесет вам новых знаний, друзей и радостей! Приятного аппетита и удачной учебы! — весело и громко завершает долгую-долгую речь мистер Северянин, голову слегка наклонив в сторону и улыбкой широкой едва ли не до ушей доставая, и зал тут же разрывается аплодисментами и затем — бесконечными многоголосыми разговорами. Где-то справа от Джейми слышится: «Что это за представление было в середине? От старшекурсников которое», — и жилисто-долговязый староста напротив противненько так, со свистом вздыхает, обреченно курицу в кляре, обильно политую странным соусом с другого конца стола, вилкой царапая. — Да это вечное предупреждение третий год уже идет, вроде как традиция даже, — отвечает какой-то старшекурсник возле зажатого паренька — высокий, темнокожий, широкоплечий, прямо как вышедший из зала профессор (как сказал мистер Северянин: «Астер Банниманд»), и с торчащими во все стороны волосами. — С самой победы тогда образовалась эта шайка. В основном из тех, кто тогда курсе на втором-третьем был, — говорит он отрывисто и весело, со смешинками так, поддерживающе, и окружающих первокурсников взглядом чистым и светлым обводит, слегка заговорщицки подмигивая. — С разных факультетов, что ли? Те, кто говорили, на разных были, — тут же справа кто-то в разговор вклинивается, и Джейми в голосе девчушку узнает, что с ним в одном купе на Хогвартс-экспрессе ехала. Она довольно низенькая, с простенькими русыми волосами до твердых плеч, но упертая и уверенная, и в разговоре всегда ведущую роль на себя брала и много-много чего рассказывала — по-видимому, наследная волшебница, и родители ей все-все еще до поездки поведали. «Райли», — вспоминает Джейми и почему-то улыбается знакомому лицу. Профессоры за своим столом уже обратно рассаживаются, и мистер Северянин весело со всеми переговаривается, на учеников внимания практически не обращая. У них еды на тарелках еще полным-полно, а Джейми свою подальше отодвигает, ладонями голову подпирая и от набитого живота слегка морщась — это же надо будет еще потом до комнат идти, а он тут такой сидит, раздутый, как воздушный шарик. — Да. Ну, знаешь, как «отряд Дамблдора» в свое время. — И им ничего за это не делают? Как «отряду»? — внезапно резко произносит зажатый паренек, галстук свой новенький теребя тонкими длинными пальцами. — Ну, то есть, я не совсем понимаю, что такое «это», и все же… — Да нет, делают, Хэддок с Гриффиндора вон в прошлом году ой как вляпался, всей школой переживали! — подтверждает тот высокий старшекурсник, улыбаясь широко-широко, но брови при этом тревожно хмуря (Джейми думает, что выглядит он в этот момент устрашающе), взгляд невесомый бросая на стол за их спинами, где ребята в красных галстуках переливаются. Вилки с ложками тоненьким звоном все еще остро бьют по деревянным скамейкам и темным мантиям, но все в разговоры погружены громкие-громкие, однотипные, для первокурсников устроенные: «Первое время будет тяжело привыкнуть, особенно к лестницам…»; «Руководство три года назад сменили, у Гриффиндора только до сих пор Макгонагалл…»; «Стены кое-где все еще ремонтируются, так что за ограждения не заходите…» — слышится отовсюду. Но больше всего, разумеется: «Да, Джек Фрост и Астрид Хофферсон, они не то чтобы руководители…»; «…на Слизерине их меньше всех, в основном когтевранцы и гриффиндорцы»; «…основан был как раз этой тройкой, Юджина уже потом втянули…» и много еще всего похожего, но для Джейми голоса и имена все незнакомые-незнакомые, он вслушиваться пытается, но в полный разговор вникнуть так и не может, информацию всеми возможными способами по клочку со всех сторон выуживая. — Да кто там переживал! — возмущается вдруг кто-то с его стороны стола, и Джейми вздрагивает от того, как твердо и зло звучит эта фраза. — Если «отряд Дамблдора» что-то и делал, то эти ребята просто кричат, какие все нехорошие, и даже названия не имеют. Бунтуют ради бунта. — Да просто все уже перенимают особенности магловской культуры, когда народ возмущается только в хорошие времена. Потому что когда все плохо, возмущаться-то смелости не хватит, а? — поддерживает его еще один студент, и его лица Джейми тоже не видит — они вдвоем скрыты за головами сидящих рядом, но желчью в голосах, словно розгами, по спинам всех слушателей проходятся. — Причем тут вообще маглы? — все еще улыбается высокий широкоплечий старшекурсник (Джейми вспоминает, что он представлялся как «Васаби», когда встречал новых соратников по факультету), и от зажатого паренька в сторону отворачивается, по пути в рот ложку с симпатично наложенным салатом засовывая. — Они ж просто как лучше хотят. — Да мы уже полностью свои традиции уничтожаем! — не унимается невидимый для Джейми паренек, и он тут же в голове своей представляет некрасивого, низкорослого и хмурого студента хулиганистого вида, подозрительно напоминающего старшеклассника Бадди Пайна с его улицы. — Знаешь, что совиную почту хотят заменить магловской сетью? — Ты же не слизеренец, Ингерман, что ж ты возмущаешься? — прерывает его девушка, сидящая рядом с жилистым старостой напротив Джейми и длинными волосами иссиня-черными со своей мантией сливающаяся. Она говорит тихо, но остро, язвительно, и своей фразой одной все дружелюбные улыбки и успокаивающие жесты Васаби переигрывает. — Я, между прочим, тоже наследник древнего магического рода, и меня волнует… — Это не уничтожение традиций, это прогресс, без него мы бы до сих пор на метлах летали, а не пользовались летучим порохом, — снова пренебрежительно и снова как-то уважения заслуживающе перебивает паренька девушка, для особой драматичности даже глаза закатывая. — Хэй, Ви… — впервые за весь разговор произносит староста, губы неловко и слегка недовольно поджимая и руку девушке (на вид — курс четвертый, Джейми думает) в примирительном жесте поглаживая. — Так что там, простите пожалуйста, — обращается вдруг еще один какой-то первокурсник в круглых-круглых, модных таких очках с той стороны стола к Васаби, — с тем гриффиндорцем? — Джейми радостно улыбается и тоже к высокому студенту поворачивается, ответа с горящими глазами дожидаясь. Что там за традиции и культуру маги у маглов перенимают, он не знает, и ему, честно, не интересно, потому что что одни, что другие для него как родные, и традиции вроде бы везде, как он замечал, одинаковые, а еще потому что про снежинки из палочки слизеринца Джека, причину произнесения слова «ахинея» и странное ударение на обращении «уважаемые первокурсники» послушать, конечно, хочется намного сильнее. — А, — будто вспоминает старшекурсник угрюмо и вилку в сторону от себя откладывает. — В прошлом году в рождественский вечер эти ребята тоже решили устроить такую акцию. Ну, вообще, наверное, стоит пояснить, что они делают: они протестуют против полной государстве… государ… короче, если говорить проще, против того, чтобы вся жизнь магического мира загналась под единую систему. Так что в этом, — он делает акценты на словах, — они как раз выступают за сохранение традиций, Ингерман. Тони, наверное, получше объяснит. Тони? — прерывается он, и Джейми не сразу совсем понимает, что обращаются к старосте с темными волосами и вытянутым личиком. Тот вначале головой отрицательно качает, а потом, видно, под взглядом Васаби и рядом сидящей девушки кивает уныло: — Ладно. Не знаю, рассказывали ли вам родители, но три года назад, после, ну, победы, руководство в школе и ее положение как образовательной организации сменилось. Суть в том, что Хогвартс, как и многие другие школы, стал подчиняться Министерству уже полностью, и независимость, как при Дамблдоре, теперь обрести просто-напросто невозможно. И эти ребята во главе как раз с Фростом, Хэддоком, Дунброх и прочими как раз добиваются того, чтобы студентов не загоняли в рамки уже прошедшего военного времени и… за свободу, в общем, воюют, но свободу индивидуальности, если вы понимаете. Голос у старосты Тони низкий, немного хрипловатый, и Джейми по лицу задавшего вопрос мальчика в очках видит, что тот все-все понимает и кивает согласно, внимательно так, словно в голове всю речь эту сумбурную записывая. Райли рядом тоже сидит тихо, вслушиваясь почтительно, кулачком маленьким подбородок подперев и немного хмурясь сосредоточенно. Джейми, конечно, все, что говорят, тоже понимает, вот только термин «свобода индивидуальности» нагоняет на него какое-то сомнение: а что, кто-то здесь выглядит индивидуально заключенным? — Так вот, на прошлогоднем рождественском вечере, — продолжает староста уже не так уныло и печально, — Иккинг Хэддок в своей речи перед остальными студентами опять говорил про проблемы в Министерстве, про то, чтобы все верили только себе и подумали о том, в каком мире они хотели бы жить и учиться. Насколько я помню, он даже ни к чему особо не призывал, да? — он с секунду смотрит на Васаби и еще каких-то старшекурсников рядом выжидательно, а потом, когда те кивают, губу еще на мгновение закусывает. — Но в газетах через несколько дней, уже на каникулах, писали о том, что его арестовали за «экстремизм и подстрекательство», то есть как раз за то, что он вещи неправильные на празднике сказал. — Да, его даже судили в Министерстве в начале второго семестра, — подключается к разговору еще один паренек, намного младше Тони и Васаби, притуплено в деревянную столешницу смотрящий и так же, как зажатый первокурсник, свой темно-синий галстук перебирающий. — Народ тогда весь на ушах стоял, Астрид — эта та блондинка с Гриффиндора, которая говорила, — по всей школе бегала, как угорелая. — Судили? — Да, как за преступление. У нас тут, видите ли, опять серьезная оппозиция. — В газетах писали, что Хогвартс вообще гнездо для всех оппозиционеров и главный враг Министерства, ага, — морщится девушка рядом со старостой немного надменно. — А у Хэддока еще там отец работает — шишка какая-то… — Он ему помог? Ну, сыну, — перебивает ее Райли осторожно-осторожно, со странной твердостью и уверенностью смотря. Джейми слова «оппозиция» не знает, не знает он и слов «экстремизм» и «подстрекательство», и списочек важный, который он в своей голове составляет, озаглавленный ярко-зеленым, как галстук Джека Фроста, незнакомым «ахинея», еще на три пункта пополняется. — Нет, конечно, — говорит кто-то слева, и Джейми по голосу догадывается, что это, наверное, некий Ингерман, который о традициях спорил, или его приятель. — Там из-за него наоборот только усложнилось все. Его с трудом оправдали и выпустили стараниями Северянина и Анны Разенграффе с Гриффиндора. С тех пор он сидит, не высовываясь. — Да они все, в общем-то, не высовываются, — подхватывает Васаби, вновь дружелюбный голос в нить разговора вплетая и салат свой, видимо, окончательно дожевав. — Поэтому же Фрост с Хофферсон сегодня так мало говорили, не сказав вообще ни про то, что в школе твориться, ни про себя. Вы же видели, что за ними еще Банниманд пошел? Он им сразу же там выговор сделает и дополнительные работы в качестве наказания втюхает. — Они здесь, в зале, их не остановили только для того, чтобы вас, малышню, не отпугивать, — бурчит паренек курса с третьего, наконец от своего галстука оторвавшись и глазами узкими, умными-умными, с ярко-синими искорками по ребятам напротив проходясь. — Мы ж тут создаем впечатление идеальной, дружной «семьи». Чтобы вы потом родителям не пожаловались. — Ощущение складывается, что тут все против руководства, — неуверенно тянет мальчик в очках, по столу пальцами тонкими и короткими постукивая. — Да нет, на самом деле Северянин классный, — возражает вдруг Васаби уверенно и весело, и Тони с сидящей рядом девушкой согласно кивают. — И учителя замечательные, и они тоже, в самом-то деле, все понимают. Поэтому этих ребят до сих пор из школы и не исключили, несмотря на то, какой беспредел они порой творят. — А какой? — вдруг подбородок слегка вскидывая и голову вперед наклоняя, спрашивает Райли. Вокруг ужин все еще полным ходом тарелками побрякивает, и на столе постепенно все новые и новые блюда появляются, каким-то заклинанием, Джейми незнакомым, старые сменяя. — Они хулиганы, что ли? — Нет-нет, что ты! — смеется Васаби звонко и искренне, а Тони напротив него его иронической улыбкой поддерживает. — Фрост вон, например, почти что аврор уже, хоть и на пятом курсе. — Уже на шестом, — поправляет девушка с сине-черными волосами. — А почему он аврор? Он же против Министерства Магии. — Ну, да, но это ж не значит, что он за темных магов… — Ему предлагали после шестого курса, минуя седьмой, сразу в мракоборцы вступать, — перебивает замявшегося Васаби Ингерман со все еще неизвестным для Джейми лицом. — Во время последнего сражения три года назад он, тогда еще второкурсник, говорят, в одиночку победил Блэка — не того, который Сириус, — тут же отвечает он на вопрос, который уже собирался задать мальчик в круглых очках, — а того, который Питч, который один из приближенных самых… Ну, понимаете. — Питч Блэк — это псевдоним, кстати, — добавляет староста Тони, — но настоящего имени я не знаю. Так что между ним и Сириусом нет ничего общего. — Об этом еще в газете писали, — говорит третьекурсник (Джейми условно обозначает его так) с недовольным видом, — мол, рубрика «герои Хогвартса». Туда же вошел Юджин Фитцельберт с Гриффиндора, кокнувший Готель, который тоже сейчас среди так называемых «оппозиционеров». — Да там много кто из них на самом деле. Та же самая Мерида Дунброх, хотя она та еще выпендрежница. Так вот, после этого Фросту и предложили в авроры пойти, — продолжает Ингерман слева, прямо за широким плечом Васаби. — Он же сейчас вроде как сильнейшим в атакующей магии среди студентов считается. Спец по ледяной магии, ну, вы видели, — как-то не особенно тепло отзывается он, под конец фразы то ли пренебрежительно хмыкая, то ли огорченно вздыхая. — Но он вроде как отказался. Не знаю точно. — А он кто вообще? — вновь любопытно носик вздергивает Райли, и Джейми улыбается весело, потому что все вопросы тут за него задают, будто мысли читая. — Фрост. Судя по внешности, аристократ какой-то… — Аристократ? — хмурится Васаби. — Да черт его знает, но фамилия у него точно не аристократская. Джон Сноу, Джек Фрост — звучит одинаково. Аристократка — это вон, семикурсница Эльза Розенграффе из наших, во-о-он там сидит, если видите, — он головой указывает куда-то влево, и Джейми, взглядом за его проследив, утыкается в старшекурсницу красивую-красивую, со сдержанной улыбкой и безумно идущим к ее белым, прямо как у Джека Фроста, волосам синеньким галстуком. — Она, кстати, любимица у профессора теории магии, так что если что смело обращайтесь к ней, она поможет. — А Анна, про которую вы говорили?.. — Да, ее сестра, — кивает он, слегка смущенно улыбаясь, когда, видимо, с этой Эльзой взглядами сталкивается. — А они тоже среди этих, как их там… — Эльза — да, а Анну они туда вроде как не пускают. — А почему? — допытывается Райли по-своему упорно, губы слегка надувая и глаза щуря испытующе. — С этим вопросом ты лучше к Бьоргману обращайся, он лучше скажет, — отвечает девушка с сине-черными волосами, тяжело вздыхая и губы поджимая совсем-совсем недовольно, — но вообще, правда, не думаю, что хорошая идея вот так вот в чужую жизнь лезть. Хватит и того, что мы вам сказали. Бьоргман, словом, если тебе все еще интересно, — она Райли по-доброму улыбается и словно бы извиниться за предыдущий обвинительный тон пытается, — это семикурсник с Пуффендуя, парень Анны. Наверное. По крайней мере, они все время рядом ходят. — Тоже из бессмысленных бунтарей, — в такт брякает Ингерман. — А насчет Фроста, вроде бы он маглорожденный, — продолжает тему Тони, вопрос, видимо, до конца довести желая, — но у него родителей с сестрой убили во время очередного нападения пожирателей. У многих так — у Эльзы, у, вон, Хиро, — он ладонь широкую кладет на плечо сидящего рядом паренька, окрещенного Джейми третьекурсником, и сочувствующе улыбается, когда тот хмурится слегка обреченно и кивает, как бы слова сказанные в его адрес подтверждая. — Ох… А что случилось? — мальчик в круглых очках вздыхает тяжело-тяжело, эклер с банановым кремом в сторону откладывая. Волнуется. — Да ничего особенного, — пожимает плечами Хиро, и Джейми вокруг вдруг внезапно подаренными ему новыми глазами осматривается: это же (вот это да!) война здесь была настоящая, с настоящими смертями и кровью, и все эти книжки по истории магии, что совы ему на летних каникулах приносили, совсем-совсем не сказками были наполнены. А Джек Фрост, Эльза и Анна, Хиро с его факультета, с которым он вроде как даже познакомился уже — они все пострадавшие, действительно пострадавшие, родных пережившие и горькой болью охваченные. — Родители давным-давно умерли, лет десять назад, а брат погиб при обороне Хогвартса в последнюю битву. Я еще тогда здесь не учился. Помочь ничем не смог. Я с тетей живу, так что все нормально. Но некоторым пришлось хуже — у кого совсем-совсем родственников не осталось. — Вы, малышня, привыкайте, — широко улыбается Васаби, но морщинки вокруг его глаз не складываются, и смотрит он серьезно-серьезно. — Слишком мало времени прошло, чтобы все забыли о Темных Временах. Тони улыбается первокурсникам, а девушка рядом с ним яблоко зеленое-зеленое откусывает, хрустом звенящие ложки и голоса перебивая; над потолком звезды искусственные все еще по-волшебному мерцают, а сзади, за столом пуффендуйцев, два мужских голоса о чем-то яростно спорят, а потом окрикивают недружелюбно кого-то: «Райдер!». Шастик прибегает к столу уже к концу ужина, стаскивая с тарелки девушки с сине-черными волосами недоеденный эклер и называя ее нахально «Фиалкой»; а потом все-таки узнает имя Джейми и говорит, что пришел, потому что эта самая «Фиалка», Вайолет Парр, — его сестра. Шастик разговоры из ярко-красного Гриффиндора приносит, говорит задорно и громко, гиперактивностью своей смущая даже расстегнувшего мантию Васаби, а еще предупреждает, что Слизерин — это, конечно, хорошо и интересно, но с семикурсником Хансом Вестергордом связываться опасно, так что новеньким его лучше обходить стороной. Джейми Шастику этому, второкурснику неуемному, почему-то верит, и с Райли потом весело заговаривает о том, что точно-точно нужно познакомиться с тем слизеринцем Джеком Фростом и еще все-таки узнать, кто такой этот Иккинг Хэддок… — Он скандинав, что ли? — Норвежец вроде, — отвечает им Тони. …из Гриффиндора, а еще — Юджин Фитцельберт. И обязательно-обязательно выяснить, проводят ли они тайные собрания, против чего конкретно воюют и не устраивают ли случайно всемирный заговор, а то им, конечно же, срочно тогда надо к ним присоединиться. Хиро с мальчишкой в круглых очках по имени Шерман весь оставшийся ужин прикладную магию обсуждают, и слушать их, разумеется, интересно-интересно, но Васаби слева веселые истории рассказывает, зажатого паренька постоянно поддерживая и улыбаясь солнечно, а Ингерман (он оказывается совсем не похожим на старшеклассника Бадди Пайна с улицы Джейми) эти истории тоже иногда подхватывает, рассказывая еще что-то со времен, когда даже Дамблдор был жив. За ужин Джейми с Райли выясняют еще, что на Слизерине близнецы Торстон учатся из «этой самой оппозиции» (Райли тоже не знает, что это слово означает), а на Пуффендуе — девушка-шестикурсница по имени Рапунцель Краун. Кто-то еще вроде бы вскользь говорит, что тема-то эта не очень поощряется в разговорах руководством, и Вайолет Парр на это глаза закатывает. Тема непонятной и вроде как бунтующей банды, охватившей все факультеты, и правда, как позже сообщает староста Тони Райдингер, считается засекреченной и даже запретной, и именно поэтому Джейми уже спустя неделю обучения в Хогвартсе выясняет все самые мелкие подробности.