Молитва

Тихие всхлипы нарушали воцарившуюся тишину. Звук падающих капель на пол эхом отбивался от стен, вместе с тихим скулежом. — Отче наш, сущий на небесах... Да святится имя Твоё, да придет Царствие Твоё, д-да будет воля Твоя и на земле, к-как на небе... Голос женщины дрожал, а с губ срывался безумный, припадочный шёпот. Слёзы скатывались по впалым щекам, стекая к острому подбородку, после чего разбиваясь о потрескавшийся бетон. Ослабшие пальцы до побеления сжимали деревянный крест: сухой, кривой и абсолютно бесполезный. Взгляд выцветших голубых глаз был устремлён лишь на покрытую трещинами и пылью конструкцию: полуразрушенный алтарь, сожженные свечи, старые чётки и уже потерявшая свой образ статуя, напоминавшая по форме человека. Пыль витала в воздухе, оборванная ткань занавесок на разбитых в дребезги окнах колыхалась, тихо шурша, но более не было слышно ничего. Не было ветра, был холод, пронизывающий дрожащее тело молящейся женщины. Тихий шорох, едва слышимый смешок, совсем не вписывающийся в обстановку, но заставивший отчаянную крупно задрожать, уже беззвучно шевеля губами в попытке произнести молитву. — Ты же понимаешь, что твои молитвы пусты? Насмешливый тон, шуршание ткани и громкий цокот каблука, отражающийся от стен разрушенного Храма. — Хлеб наш насущный дай нам на сей д-день, и прости нам долги н-наши... Как и мы прощаем должн-никам нашим... — тихий, неразборчивый шёпот всё же сорвался с губ, а женщина сильно зажмурилась, сжавшись будто в преддверии удара. — Это пустой набор слов. Бесполезно. — снова смешок и надменный взгляд, наблюдающий за дрожанием иссохшегося тела. — Никто тебя не слышит. Мы глухи к вашим мольбам. Женщина запнулась, широко распахнув глаза, из которых новым потоком хлынули слёзы. Ледяные пальцы осторожно прикоснулись к острым скулам, задевая солёную влагу и размазывая по серой коже. — Не лей слёзы зазря. Ни к чему. — тихий, вкрадчивый шёпот, так и манящий к себе. Холодные конечности обвили худое тело, заключая в объятия, на что почти не встретили сопротивления. Около минуты продлилось молчание, прерываемое лишь тихими всхлипами и шуршанием одежд. — И... И не введи нас в иск-кушение, но избавь н-нас от лукавого... — с губ снова сорвались слова молитвы, а пальцы сжали тёмную ткань рясы. — Молчи. Мы не услышим.— голос внезапно похолодел, а объятия сжались крепче. Руки сильнее обвили острые плечи, медленно сжимая до хруста, а пальцы потянулись к тонкой шее. Шёпот на мгновение прервался очередной парой истеричных всхлипов. Дрожащие, ослабшие руки прикоснулись к безмерно холодным, бледным конечностями, сжимающимся на шее, оставляя стремительно наливающуюся синеву под пальцами. Голова поднялась, а выцветший взгляд пересёкся с презрительным взглядом холодных, словно лёд, голубых глаз, будто сверкающих в полумраке Храма. Пальцы сжались сильнее и послышался подозрительный хруст. — Ибо Твоё есть Царство и с-сила и слава во веки... Обломанные ногти отчаянно скребли по бархатной коже, оставляя алые следы, глаза так и норовились закрыться, а губы медленно синели. Их горла теперь вырывался только задушенный, жалкий хрип. — Молчи. Это бесполезно. Никто не услышит. — презрительный тон и безразличный взгляд, но странные, тёплые нотки в голосе. — Перестань. Глаза почти закатились, а слёзы уже перестали течь, высохнув и неприятно стягивая пока ещё тёплую кожу. Лицо побелело, напоминая первый снег, а на шее, словно лепестки цветов, расцветала фиолетовая синева. Пальцы разжались, отпуская человека, чьё тело в тот же миг безвольно рухнуло на холодный бетон. Глаза покрыла белая пелена, а губы были раскрыты в немом крике. Тихий шорох одежд, слегка испачкавшихся в пыли, и тихий цокот каблуков, удаляющихся от холодеющего тела.

— Аминь.