Учитель

Ладони у Франца постоянно мёрзли, и сам он мёрз, худой, как молодой ясень, с вечно встрёпанной ярко-рыжей шевелюрой, озорными глазами того непонятного оттенка, какой приобретает зеркальный слой озера в ясную погоду. Ему не сиделось на месте — казалось, сил в нём так много, что они перемалываются в нечто инфернальное, пока он крутится, вертится на уроках, старается запомнить магические формулы или хотя бы сосредоточиться на материале — и награждают его этим вечным отсутствием тепла. Всем хотелось заполучить Франца себе, все знали, каким великим колдуном он вырастет, если не сорвётся с тропинки — в каждой области у него были задатки лидера, озорного, наскакивающего на всё с весельем и дерзостью маленького птенца, ещё не понимающего, что перед ним реальная опасность. Но была только одна вещь, которую в Крумберри строго запрещали: обсуждать выбор учителя. Впрочем, и Францу, и Шики, который терпеливо и привычно грел замёрзшие сухие пальцы крутящегося Франца своими тёплыми успокаивающими ладонями, было понятно, к кому они планируют идти в ученики. Всем было понятно, потому что Франц во многих вещах был, как кукла — если его перевернуть, он сразу начинал вопить «МАМА!» Любое неудобное или удобное положение в пространстве вызывало у него бурную эмоциональную реакцию, и если кто-то упоминал учителя, Франц, жестикулируя, напрыгивая, с бешеными горящими глазами начинал доказывать, что есть только один настоящий учитель — Эксидор, которого все звали учитель Чалн. Чалн был великолепен. Он входил в столовую — и все останавливались и поворачивались к нему, словно это тоже была магия. Яркий, в развевающемся алом платье, с тёмной, как смоль, косой до пояса, резким голосом, своей вечной трубкой с рубинами и странным ароматом табака, в котором кто-то различал вишню, кто-то хвою, кто-то наркотические грибы, Эксидор был чем-то вроде иглы, прокалывающей ткань бытия и следующей своими особыми маршрутами. Сдержанный, но иногда внезапно эмоциональный, как сорвавшийся с цепи дикий пёс, он интриговал, привлекал к себе, цеплял, как засохший розовый куст у крыльца. Его благосклонность было сложно заслужить, но Франц и Шики — заслужили. Магия Шики была — как звёзды, оставшиеся отражениями с осени в замёрзшем на зиму озере. Магия Франца — как искры бенгальских огней или рассыпавшиеся по лугу жёлтые ядовитые лютики. Строго говоря, Чалн не мог прямо сказать им, что берёт их в ученики, когда они в момент посвящения выберут его, но он слишком часто иронично улыбался им, рассказывая, как построит их дальнейшее обучение, чтобы они поняли, к чему он клонит. Разумеется, они не были единственными, кто планировал выбрать Чална — их был целый круг почитателей. Но они готовы были рискнуть всем. Всем — потому что отказники попадали к Шевальди. Шевальди даже не жил в общей деревне, только иногда проходил через неё по своим делам, и первокурсники отшатывались от его серого одеяния, едва то маячило на горизонте. Однажды ранней весной, когда начал сходить снег, и Чалн всюду начал разъезжать на своём вороном коне, Шевальди прошёл с ворохом вербы в руках — Чалн тогда, глядя за окно задумчиво, с болью и надрывом в голосе, прочитал им лекцию о том, что деревья — живые, и резать, рвать, выкручивать их ветви — это преступление, за которое каждый маг будет проклят. Да, они, может быть, дают более лёгкую магию, лёгкий ресурс. Но каждый маг должен понимать, что такое умышленно мерзкое использование рано или поздно аукнется, и убиенная жизнь нанесёт удар. Между Чалном и Шевальди вообще было что-то странное, невысказанное. Чалн не раз на лекциях высмеивал Шевальди, не называя его имени. Он говорил, что для настоящего колдуна важно ощущение братства, ощущение поддержки со стороны его соратников, важно единство и понимание другого мага. Если этого не будет, если колдун закроется от мира, мир закроется от него. И ему будет закрыт доступ к величайшей силе. Это было очень логично, потому что сам Чалн был очень сильным колдуном, и даже колдуны из столицы не раз присылали к нему гонцов — спросить совета. К Шевальди никто не приходил. Или же никто этого не видел, но кто будет пробираться через буераки к колдуну, который живёт в маленькой избушке на краю леса и реки? У Шики был только один эпизод, который роднил его с Шевальди: однажды глубоким осенним ледяным вечером Шики сидел на холме, о котором, как он думал, знал только он - его место одиночества. День был сложным, было много занятий, много подначиваний от Франца — иногда тот, как разыгравшийся щенок, начинал кусать сердце Шики, и тогда Чалн тоже включался в поддразнивание — и вся группа обращалась против него. Шики понимал, что они так играют, и в этом нет ничего страшного, но это противостояние выматывало. Иногда люди, которые любят, тоже могут опустошать, наполнять мир тяжестью, и Шики в такие моменты приходил на обрыв и смотрел на лес, замерший в своём спокойствии, и учился у леса. И вот тогда и появился Шевальди. Молча и невовремя — Чалн всегда со смехом намекал, что Шевальди — как налоговый сбор, появляется всегда в неправильное время и неожиданно. Он протянул Шики что-то, завёрнутое в чистую старую тряпку, пробормотал «С днём рождения» — и исчез. У Шики правда был день рождения, но он готов был поклясться, что никто не знал об этом. День рождения Франца они отмечали весело и бурно, день рождения Чална — как торжественное награждение Чална за то, что он Чалн. В тряпке оказалась фибула с сочным цветком и лепестком лимонного дерева. С тех пор Шики, в отличие от всех остальных, здоровался с Шевальди. Молча и коротко склонял голову, и Шевальди делал то же самое. — Ты зря с ним водишься, — пробурчал Франц однажды, строгая палочку, чтобы получился нож — задание от Чална. Для Франца задания были простые, для Шики — всегда более сложные. Эксидор мог дать ему задание разобраться в цитате и завтра принести ему результат. И если Шики не справлялся, над ним смеялась вся группа: когда Чалн объяснял, всё казалось таким простым! — Учитель уже говорил, что добром это не закончится. — Поздороваться — это не водиться. — Да и этого много для этого мохового гриба, — иногда Франц ужасно напоминал Эксидора. — На что ему твоё расположение? После истории с вербой, впрочем, Шики и самому не захотелось больше здороваться с Шевальди. И он закопал фибулу в той же тряпице прямо у корней вербы — в извинение, что так долго поддерживал человека, который причинил дереву боль. Шевальди ничего не сказал, но быстро отвернулся и перестал ходить через деревню так часто. Это было, конечно, не единственное, что отличало Шевальди. Он, казалось, и держался от людей подальше, чтобы поменьше слышать о себе плохого. Чалн однажды по секрету сказал, что старается брать себе как можно больше учеников, чтобы спасти их от участи жить с Шевальди. — Один ученик однажды повесился, — сказал Чалн притихшему классу. — Повесился прямо в моём классе. Я никогда себе этого не простил. Его просьбы взять его в ученики, лишь бы не попасть к Шевальди, до сих пор режут мне сердце. Поэтому я не привязываюсь к ученикам. Поэтому я стараюсь быть нежен и аккуратен со всеми. Я едва тогда не бросил преподавание, это было очень тяжело… По его красивому тонкому лицу было видно, как сильно это его мучает. И все, как один, первокурсники пришли в тот день в общий дом, сидели рядом пришибленные, переглядывались и думали одно и то же: отчего Шевальди не уйдёт отсюда? Чтобы не превращать в ад жизнь всех вокруг. Только он делает мир в этом месте безумием, и странно, что люди старших курсов не делают ничего, чтобы свергнуть его. Можно ведь написать коллективное письмо в высшие инстанции? Они написали. Франц вёл их, придумывая острые формулировки, объясняя, насколько ужасно то, что делает Шевальди, как он отравляет воздух, которым они все дышат, создаёт в сообществе нездоровую обстановку. Как от перспектив попасть к Шевальди все они — все двадцать четыре первокурсника, которые идут к Чалну в обучение (он ахал и охал, но видно было, что он доволен — каждому из них он, несмотря на строгий запрет ничего не обсуждать об ученичестве, обещал, что не отдаст его Шевальди). Подписались даже пятеро, которые шли к Ла Бри, так впечатлила их огненная речь Франца. Через неделю приехала красивая женщина в чёрном дорогом платье и с тяжёлой чёрной шалью на плечах, похожей на перья ворона. Её подведённые чёрным глаза были льдистыми и лучились чистой ненавистью, а ярко-синие волосы растрепались от длительного пути. Она подошла к Францу, когда тот тайком отпивал вино из подаренной Чалном фляги. — Ты Франц? — спросила она лаконично. — Ну, я, — ответил Франц задиристо. И тут только заметил на её плече малахитовый знак высших магов — и побледнел. Но женщина не обратила на это внимание. Она достала из кармана его листок с обращением, разорвала, швырнула ему под ноги и плюнула на него. — Повзрослей сначала, щенок. Тебе закрыт путь в верховные маги. Официально. Нам такие не нужны. Потом она обернулась в ворона и улетела прочь молча и бесшумно. Чалн утешал рыдающего Франца неделю. Он пообещал, что добьётся пересмотра дела, что Франц пострадал за правду, что тот всё сделал верно, и Чалн безумно тронут этим жестом. — Меня никто никогда не пытался защитить, — ласково говорил Чалн и смотрел на Франца нежно и трепетно, и Франц почувствовал этот взгляд даже через пелену слёз и опухших век. — Я сегодня же пошлю письмо в министерство, я заступлюсь за тебя, как ты заступился за меня. Пусть они попробуют отказать мне! Шики, может, не обратил бы внимание на эти слова, но как он грел прохладные руки Франца, так и считал себя немного ответственным за его судьбу. И ещё и был достаточно наблюдательным для того, чтобы заметить: ни в этот, ни в последующий день Эксидор Чалн не отправил ни одного письма. Зато на третий день через деревню прошёл Шевальди, мрачный и поникший, как большой подтаявший сугроб, с письмом. Франца пытались удержать, но он выскочил перед Шевальди и со всей силы толкнул его в грудь. Тот упал в апрельскую грязь и замер, не шевелясь, глядя на лужу рядом с его рукавом — в луже ещё не растаял лёд. — Что? — крикнул Франц отчаянно со всей ненавистью, которая была в его груди. — Ещё на кого-то хочешь наклепать поклёп? Ещё чью-то жизнь разрушить?! Мало тебе того, что ты нанёс непоправимую травму великому Эксидору Чалну и убил ребёнка? Сколько было тому ребёнку, который повесился, лишь бы не попадать к тебе — пятнадцать, шестнадцать? — Семнадцать лет и три месяца, — сказал Шевальди тихо. — Её звали Ясминда. — Убийца! — закричал Франц с болью, как кричат простреленные птицы. — Как ты можешь с этим жить?! Он кинулся на Шевальди, всё так же лежащего в грязи, но Шики успел перехватить Франца буквально в полёте. И рассмотреть штемпель на письме. Сафийя Блоккори, Верховный Совет Магов. Шевальди молча встал под нечленораздельные крики Франца, и пошёл к почтовому ящику. Все первокурсники молча смотрели на него, словно он шагал на эшафот. Письмо отправилось с характерным свистом, превратилось в птицу и исчезло в ярком солнечном небе, когда только успело показаться солнце. — Ненавижу его, — рыдал дома Франц, швыряя вещи. — Ненавижу! Как такая тварь может только жить на свете! Забился в свою нору и оттуда творит свои тёмные дела! Шики молчал. Из окна хорошо был виден почтовый ящик. Никто, кроме Шевальди, в тот день письмо не отправлял. На следующий день появился гонец, который вручил Францу письмо-отмену приказания. Франц со слезами благодарности принёс его Чалну и попросил зачитать при всём классе. — Когда вы успели отправить письмо? — спросил Шики тихо, пока все первокурсники плясали, радуясь победе над Шевальди. — В первый же день, — ответил Чалн и посмотрел на Шики настороженно. — А что? Ты считаешь, я стал бы ждать дольше? Франц дорог мне. Не ответ. А этот настороженный взгляд убедил Шики, что письма Чалн не отправлял. Позже он нашёл её в справочнике магии — с чёрными ещё волосами, ледяными глазами. Сафийя Блоккори. Ведьма-ворон. Это Шевальди просил за Франца. Здесь что-то было не так. До выбора учителя оставалось меньше месяца, и Шики стал серьёзнее вслушиваться в то, что говорит Эксидор Чалн. Не в то, как он говорит, не в его чарующий резкий голос и периодические замечания, намекающие, что они с Францем станут его лучшими учениками. А в то, о чём он вообще говорит. И неожиданно обнаружил, что тем для бесед у него всего несколько. И они выглядят не совсем правильно. Книги по магии говорили одно, а Чалн — немного другое. Немного. Самую малость, но достаточно, чтобы у всей группы долго ничего не получалось, а у него, Чална, получалось, и он журил их, как маленьких детей. Франц продолжал фанатично объяснять, как прекрасен Эксидор, и как они заживут, когда уже полноправно станут его учениками, но Шики что-то тревожило. Самую малость, но достаточно, чтобы снова зарыться в справочники и найти газетную вырезку. Упоминание о девушке Ясминде, которая покончила с собой, не дожив до своего восемнадцатилетия. Именно Шевальди нашёл её и пытался вдохнуть в неё жизнь. Опасное заклинание-качели, которое могло бы забрать и его жизнь тоже. Но в какой-то момент такое заклинание, даже если его проводит сильный маг, не сработает. «Она была слишком пристрастна к одному из преподавателей, и когда тот накануне распределения в приступе гнева намекнул, что не возьмёт её с таким поведением, девушка повесилась в его классе. Преподавателю вынесено дисциплинарное наказание». — Франц, — сказал Шики, когда они сидели на поляне, цветущей цветами земляники и одуванчиками, и Франц, смешно фыркая, плёл венок, а Шики лежал и смотрел на верхушки деревьев, склонившихся над ним. — А если бы Эксидор намекнул, что не возьмёт тебя в ученики, что бы ты сделал? Франц долго молчал. — Не знаю, — сказал он. — Наверное, что-то страшное. Я не представляю себе жизни без него. Он — мой самый важный в жизни человек. Ночью Шики снился Франц, болтающийся на ярко-синей верёвке в их классе. Он проснулся с немым криком и долго не мог заснуть. Вот как, думал он теперь, глядя на Чална, дающего первокурсникам невыполнимые задания, смеющимся над Шики, рассказывающим лекции на одни и те же темы разными словами снова и снова, поощряющего талантливых учеников словами, что он в их годы был абсолютно таким же и так же рассуждал. Из-за Шевальди, значит. Травма. Не раздумывая, в один день он пришёл к вербе, вырыл фибулу и приколол себе на ворот старого свитера, только с обратной стороны, так что всем было видно только золотой луч заколки. Стал он замечать и ещё одно: и другие преподаватели, и старшекурсники относятся к Шевальди тепло, спокойно, мягко. А от Чална чуть отклоняются при разговоре, если только не состоят у него в учениках. Не то, чтобы это было важно. Но… Как знать? — Чалн сказал мне по секрету, что мы будем его лучшими учениками! — озорным шёпотом сказал Франц накануне распределения. — Только представь себе — мы с тобой будем самыми лучшими учениками, мы трое всегда будем вместе! Эксидор покажет нам удивительные вещи! — Разве он может говорить о таких вещах? — Мне — может, — сказал Франц. — Я думаю, мы все больше, чем просто учитель и ученики. Я думаю, что мы — друзья. То самое настоящее братство колдунов. Мы будем семьёй, мы будем помогать друг другу. — Ммм, — ответил Шики, вспомнил Ясминду и ярко-синюю верёвку, и сглотнул. Ни у кого из них не было семьи. Эксидор отвёл и его в сторону, прямо перед дверью дома, где всё было готово для распределения. И сказал внятно и резко: «Не соверши ошибку, как обычно, Шики. Не будь идиотом хоть раз в своей жизни. Я жду тебя с той стороны, и дальше мы всё с тобой решим». Мы всё с тобой решим. Шики зашёл в дом после Франца, который тоже сказал, что ждёт его на той стороне. «Братство!» — прошептал он, и глаза его лучились счастьем. В первой комнате было темно, горел только зелёный свет в углу. У лампы сидела женщина, похожая на ящерицу. — Чего бы ты хотел больше всего в своей жизни колдуна? — спросила она. — Выспаться, — честно ответил Шики. Женщина посмотрела на него тепло. — Проходи влево, — сказала она. — Я прошёл испытание? — пошутил Шики. — Что есть испытание? — легко ответила женщина. — Если не попытки понять, что мы испытываем. — Тест на свойства характера, — кивнул Шики. — У меня это примерно северное направление. — Так иди туда, куда дует твой ветер, юный колдун, — кивнула женщина. Очень дружелюбная обстановка, отметил Шики, совсем не то, что он представлял. В комнате слева, ярко освещённой, сидел старик в очках-половинках. — Скажите, чего бы вы больше всего хотели от учителя? — спросил он серьёзно. Шики задумался, но внезапно ответил раньше, чем успел додумать мысль: — Я бы хотел, чтобы он говорил мне правду. Старик посмотрел на него и вдруг склонил голову, как делал это Шевальди — на секунду Шики даже подумал, что это переодетый Шевальди, но старик явно был приезжим, местные не допускались к экзамену. — Проходи налево, — сказал он. Шики снова свернул налево и вышел к комнате, в которой сидела Сафийя Блоккори. Он вздрогнул. — Я вижу, ты узнал меня, — сказала ведьма-ворон без улыбки. — Присаживайся. Шики сел напротив неё. От неё сильно и ярко пахло приятными кисло-сладкими ягодными духами и ещё — очень нежно — старыми книжными переплётами. — Твой друг не проходил через меня, — сказала Сафийя. — Если ты волнуешься о нём. — Спасибо, — ответил Шики. Он не знал, чего от неё ждать. — У меня очень простой вопрос, — сказала Сафийя спокойно. — Вот список учителей Крумберри. Ты очень сильный маг. Поэтому тебе позволено выбрать абсолютно любого из них. — И всё? — спросил Шики ошарашенно. Сафийя рассмеялась. — И всё. Мы же не в дикие времена с тобой живём. Ты выбираешь учителя с открытыми глазами. Все они вели у тебя какие-то занятия, ты знаешь большинство из них хотя бы немного. — Но почему тогда нам нельзя сообщать остальным, как проходит процедура? — Видишь ли, — помрачнела Сафийя, — на мнение подростка очень легко повлиять. И этим можно воспользоваться, если знать, как. Мы каждый год говорим всем ученикам и учителям, что изменим процедуру в следующем году, но никогда не меняем. — Могу ли я задать вам вопрос, который повлияет на мой выбор учителя? — спросил Шики. — Разумеется. — Это Шевальди попросил у вас за Франциска? Или Эксидор Чалн? — За вашего друга попросил мой друг, — ответила Сафийя. — Шевальди. И, признаюсь честно, я не считаю его решение верным. Но он официально взял на себя ответственность за все проколы юного Франциска в будущем. — То есть, учить его будет Эксидор Чалн, получать все плюсы от его успехов будет Эксидор Чалн, а если Франц сделает что-то не так, ответит Шевальди? — Именно так. — И… Эксидор Чалн знает об этом соглашении? — Да, — сказала Сафийя. — Он получил копию договора и должен был на ней расписаться. — И он расписался? Сафийя посмотрела ему прямо в глаза. — И он расписался, — внятно сказала она. Как будто говорила что-то другое. Когда он вышел, Франц кинулся к нему, обнял своими ледяными ладонями, запрыгал. — Мы братство, мы братство! — весело кричал он в ухо. — Я выбрал Шевальди, — сказал ему Шики тихо. Франц отшатнулся. — Что? — Я выбрал Шевальди, — повторил Шики. — Я должен подойти к своему учителю. Давай мы поговорим позднее. Если бы он ударил Франца, он вряд ли причинил бы ему боль сильнее. Он понимал, что сделал. Забрал у Франца то, что тот искал всю свою жизнь. Семью. И это было одним из самых сложных решений в жизни Шики: повернуться и пойти прочь в этот момент. Шевальди сидел на холме и смотрел на лес. — Учитель, — традиционно произнёс Шики и поклонился. — Серьёзно? — спросил Шевальди, не оборачиваясь. — Планируешь сломать себе жизнь? — Я видел списки, — сказал Шики. — Вы в списке выше Эксидора Чална. А я честолюбив. Но прежде, чем я поступлю к вам в ученичество, я хотел бы спросить — за что? — За что что? — спросил Шевальди. У него был редкостно приятный голос, успокаивающий и тёплый. И вообще, Шики вдруг обнаружил, что тот, в целом, не так стар, как им всем казалось, просто волосы у него седые и растрёпанные, кое-как перехваченные в хвост, похожий на метёлку. — За что вы убили живые деревья? Шевальди обернулся и посмотрел на него изумлённо. — Я убил живые деревья? — спросил он. Глаза у него были — серые. Серебристые. — В начале марта вы прошли мимо нашего класса с охапкой ветвей вербы, — сказал Шики. Уже догадываясь, что это тоже — тоже — было не тем, чем казалось. — Зачем вы нарвали их? — Пойдём, — сказал Шевальди. Они вместе спустились с холма и прошли по дорожке, покрытой деревянными сваями. Избушка была крепко слажена, по ней во все стороны поднимался плющ и виноград — они ещё не распустились, но уже готовились это сделать. За избушкой стояли вёдра с талой водой, а в вёдрах стояли ветви вербы. Шевальди поднял одну из ветвей — показались бледные корни. — Я посажу их в конце этой недели, — сказал он. — Мне было жаль их. Конь Экса сбил их с дерева — не специально, конечно, но столько ветвей пропало бы зря. А я всегда хотел посадить вербу у пруда. И, может быть, сбить рядом крепкие верёвочные качели. Мне кажется, это было бы приятное место для отдыха и уединения, если нужно о чём-то подумать и просто посмотреть на воду. Шики долго смотрел на вербу в вёдрах. А потом повернулся и впервые внимательно посмотрел на Шевальди. — Что ж, — сказал он наконец. — Ваш ученик прибыл. Каким будет ваше первое распоряжение, учитель? — Выпьем кофе, — мягко сказал Шевальди. И улыбнулся.