Оно кусается

– Почему ты к нему? Не он к тебе? Была теперь у Майтимо привычка – смотреть на них некоторое время, прежде чем ответить. На всех – на Тьелко, на Курво, на Морьо, на младших, на самого Кано, как сейчас – даже на Финдекано он порой мог вот так уставиться. Будто бы взвешивал вопрос. Что-то соотносил. Порою Кано-Маглору казалось, что Майтимо не помнил, кто они такие, и сверялся с мысленным списком. Просыпался. Ну, и всегда была опасность, что он не ответит вовсе. Финдекано тогда к нему склонялся и что-то шептал, и может, так и надо было делать, но Маглор просто повторял обычно, будто бы это он сам не расслышал, а не Майтимо промолчал: – Почему ты пойдёшь к этой нашей находке, а не он к тебе? Майтимо пожал плечами. Он уже мог сидеть подолгу, и ходить мог – да, тяжело, да, непохоже на себя прежнего, когда, казалось, еле-еле переходил с бега на шаг – но всё-таки он двигался. Но это ведь не повод через пол-лагеря тащиться к какому-то… Маглор и слово затруднялся подобрать. Смертный звенел. Смертному было больно, и боль эта была чистой – ни перед кем-то смертный будто бы не был виноват. Так оглушительно считал себя правым во всём, что и Маглору рядом с ним нет-нет да и хотелось мыслить упрощённо. Например: если старший брат вернулся, всё остальное приложится. Или ещё: да, Альквалондэ, корабли, но можно ведь попробовать сделать что-то ещё? Что-нибудь настоящее. Потом он уходил, и сложность возвращалась. Что-нибудь настоящее уже отлично сотворил отец, и посмотрите, где они все оказались. – Что это я должен сидеть взаперти? Ноги размять бы. О, эти шутки. Кано знал, и Майтимо-Маэдрос отлично знал тоже, что прогулка для кое-кого сейчас скорее вызов, чем развлечение. – А он считает себя мёртвым, между прочим. – Да? Мы поладим. Брат, да тебе сейчас дышать лень, куда ты пойдёшь. Вот ещё было непривычное: рассчитывать силы Майтимо за самого Майтимо. Прикидывать, сможет ли, не уронит ли, дойдёт ли. И ошибаться иногда. А он ещё и руку протянутую теперь так обожал не замечать. С другой стороны. Смертный мог стать своего рода развлечением. Чем больней ему было, тем острее он становился на язык, и, если Майтимо его не убьёт, а вряд ли он убьёт лежачего – ну, если Майтимо его не уничтожит, есть вероятность, что немного вынырнет из своей мысленной ледяной реки или куда он там погрузился. Что Маглор точно знал – так это что там холодно. – Пойти с тобой? Нет ответа. Будто у Майтимо осталось полдуши, полразума, и этим разумом он медленно что-то обдумывал. Маглор не знал покуда, что, но подозревал, что ему это не понравится, и никому из братьев не понравится. С другой стороны – то, что он, Маглор, делал, тоже никому не нравилось, включая его самого. Пусть уж лучше Майтимо. И не споёшь ведь ни о чём об этом. Как брат идёт медленно, будто исполненный достоинства, а ты-то знаешь – ему просто тяжело, но его стукнуть проще, чем отговорить. И как хочется, кстати, обсудить с ним – я не поэтому тебя не выручил, не потому, что мне было плевать, а потому, что тогда б королём остался Тьелко, и эта песня точно бы закончилась в меру печально и в меру нелепо. Кано вертел в голове все эти сравнения, вертел оправдания, морщился от весенней сырости – до чего прихотлива здесь погода – и одновременно следил, чтоб Майтимо не упал. Вдруг поскользнётся. Тогда можно подхватить или споткнуться вместе с ним, чтобы не так обидно, и не понять, что вызовет меньше злости, и ничего из этого не изменит того факта, что вытащил его Фингон, а не ты. Сырая земля, старый снег и крокусы. И как же хочется сказать – иди быстрее, и как же тошно от себя, что всё не сразу вспоминаешь – он не может. – А что, – иногда Нельо будто бы рвался к поверхности. Пытался улыбаться, но Маглор подозревал, что от улыбки ему больно в самом прямом смысле, – а что, этот ваш подопечный так и не сказал, откуда он? – Да говорю же – он уверен, что он мёртв. – Ну где-то же он жил? – Не знаю таких мест, – на самом деле, эта загадка Маглору порядком надоела. Не брат в том виноват – да брат вообще ни в чём не виноват в сравнении с ним самим, – но как же надоело, что смертный повторял себе неизвестные названия и ждал как будто, что вот-вот Маглор что-то важное ему скажет. – Не знаю таких армий, не знаю таких родов, не знаю таких снов, в конце-то концов. – Ты смотрел его сны? – Зацепил краешком, пока пел как-то. Нужно было занять язык и занять руки, и голову занять, и душу занять, потому что для брата всех его усилий нет-нет да могло оказаться недостаточно, и это злило до стеснённого дыхания. Поэтому Маглор занимался этим вот. В надежду Тьелко он не верил, но если уж кому-то от твоего пения делается легче, и если собственному брату ты помочь не можешь – помоги хоть неизвестному. Может, он тоже чей-то брат. – Единственное что… Старый снег шуршал под сапогами, и это успокаивало. Майтимо делает за шагом шаг. Снег в этих землях нет-нет да казался вечным, но теперь таял. Всё наладится когда-то. – Единственное что, – задумался Маглор, сам припоминая. Майтимо набрал темп. То ли и правда нужно ему больше дышать, то ли к цели легче идти, чем без неё, то ли ему – да вряд ли – было интересно. – Единственное, знаешь – что-то он такое о себе сказал, в духе – я оседлал ветер, или нет даже – я повелитель ветра, но какой бы в том был прок. – Ветра? Ну точно же. Что там у Майтимо и Финдекано вышло с этим орлом, Майтимо до сих пор рассказывать отказывался. Может, этот неизвестный – как орёл. Нежданный подарок. Но непрошеный ли? – Что ж, посмотрим, что там за ветер. В шатре Тьелкормо смеялись. *** – Ты седьмой, – сообщили утвердительно, когда Маэдрос только-только заглянул в шатёр, и даже Тьелко не успел ещё ничего вымолвить. – Седьмой из этих братьев, так? Я всё пытаюсь сосчитать, сколько вас тут. Пахло вином. Пол был уставлен – кубки, фляги, какой-то сыр, как если бы после пира начали убирать посуду и всё составили в одно место, но ещё не унесли. Маэдрос посмотрел на брата. – Что? – тот развёл руками. – Мы тут поспорили, сколько Рокэ сможет выпить и не уснуть. По-моему, я проигрываю. – А ты? – спросил Маэдрос, делая последние за вечер шаги. – Тоже пытаешься не уснуть? – Я так, поддерживаю. – Хорошо поддерживаешь. Братья все были… странное сравнение. Будто дома что-нибудь натворили, что-то, чего не скрыть ни от него, ни от родителей, и вот теперь старались сделать так, чтоб он, по крайней мере, им помог. Но он всегда помогал. Эта их виноватость в зубах вязла. – Ты говорил, его зовут Рубен, – это Маэдрос сказал Маглору, но смертный в постели оскалился, закинул ногу на ногу – вот ведь насколько непринуждённые позы можно принимать, когда наполовину лежишь, – и сообщил: – Я передумал. Рокэ Алва к вашим услугам. – Что ж, Рокэ Алва, – он умудрился сесть, не сшибив лампу, и как же раздражало, что дни теперь дробились на такие достижения, – и давно у тебя разбито сердце? Если он не говорит ни о родных местах, ни о себе самом – вернее, что-то говорит, но так, что даже Маглор пока ничего не понял – если он ничего не говорит о том, откуда он, пусть говорит хотя бы о душе своей. Душа, наверное, одинаковая и у эльда и у смертного. Подумаешь, иной путь. Сердце-то одно. – А с каких пор подобные вопросы в хороших домах считаются вежливыми? О, обнажил клинок. Тьелко рассказывал про его оружие – проткнуть им можно, рассечь – можно, разрубить – ну. В хороших домах. – Наверное, с тех же, с каких гости никак не могут вспомнить собственную родину, – пожал плечами. – Не обижай моего гостя, – обиделся Тьелко. Вот интересно, кто из них кого придумал напоить? Брат привалился к плечу – если Маглор и тронуть лишний раз боялся, то этот с ног, наверное, мог бы сгоряча сшибить. – Он у нас ласточка. – Не ласточка, а ворон. – Герб, говорю, у него ласточка. – Ворон на синем, сколько повторять? – Но ласточка ведь тоже была? Ну, скажи, скажи? – Послушай же, – этот, Ласточка, вдруг нахмурился, потемнел лицом, и глаза сделались отчаянные – ищущие. Какая бурная у смертных кровь. Интересно, все такие?.. – Послушай, если ты здесь король, то, может, ты меня и проведёшь? Ты ведь всё знаешь, да вы все знаете, только почему-то... – Рокэ с силой потёр виски. – Никогда о таком не слышал. Не иду, не сражаюсь, и ещё двое этих одинаковых… – Я тебе говорил, что это наши младшие! – …и конца-края этому нет. Может, вы позабыли все, что надо делать? Он так забавно принимал свою судьбу всерьёз. Как будто не был проклят, например – а впрочем, он-то, верно, не был. Как будто было ему важно что-то изменить. Вообще-то Майтимо тоже было важно, просто сейчас он устал. – Ты мёртв, так? – уточнил. Отхлебнул наугад из чьего-то кубка. – Я… да не знаю я ещё! Проведёте меня – и будет ясно. – И тебя предали перед смертью. – Это важно? – И теперь ты считаешь, что находишься в чертогах мёртвых. – Будто вы сами там же не находитесь. Забавно. – И что, ты хочешь убедить нас, что мы все мертвы? – Вы слуги Лабиринта, – он даже уселся прямо, – и ты похож на Повелителя. Скал, например. А ты – не знаю, может, волны?.. А ты – молнии. Но Повелители обычно не приходят сами, а если всё-таки приходят – говорят что-то, и уж точно их не семь, – о, он делился этой ерундой с самым серьёзным видом, будто всерьёз решал задачу, – и ещё приходил какой-то очень юный, тоже вашей крови. И спина всё никак не заживёт, а после смерти уж могла бы, я считаю. Насколько всё-таки он пьян и как запутался. – Спина никак не заживёт, – произнёс Маглор даже как-то наставительно, и Маэдрос фыркнул, – поскольку ты сам никак не определишься, жив или мёртв. Но тело твоё думает, что жив. Но если хочешь умереть, зачем ему тебе мешать? – Я не хочу умирать! Но как же тогда… – У нас весна, – сказал Маэдрос, прикрывая глаза, – весна, и есть цель и враг, и надежда, может. Ты заблудился в своей песне и оказался в нашей, вот и всё. Хочешь верить, что мёртв – верь на здоровье, только помоги. Навряд ли Финдарато после льдов научился шутить так. Надо бы с ним поговорить. Надо со всеми с ними хорошо поговорить, если начистоту. – Да как бы он был мёртв, – Тьелко вскочил, – как бы ты был мёртв, если я тебя сам отбил? Ты думаешь, я лгу? – Я думаю, что ни малейшего понятия не имею, каким бы образом мог оказаться в другой бусине, – огрызнулся Рокэ, – но вы, господа, слишком навязчивы даже для бреда. Вот безумец. – Другая бусина – это как другая песня? – Лабиринт бы подсунул мне знакомого, – упорствовал Рокэ, видно, сам уже с собой, – Эмильену бы и подсунул, а не каких-то… воинов прошлого с чужими именами. Отца, на худой конец, но не такое же… – Твой отец мёртв? – Отец, и мать, и братья, – он закивал и вдруг разулыбался, – они случайно у вас тут не проходили? А, проклятье… Он вдруг наклонился и пропустил сквозь пальцы волосы Тьелко, и плечо его стиснул, и самому Маэдросу провёл пальцами по щеке. Маэдрос левой стиснул его запястье. – Ну ведь живые же, – сказал, и, видно, чем ему было больней, тем делалось радостнее, – не может же так долго длиться… Вы говорите, весна и война? Руку пустите, сударь. – Не касайся меня больше. – Как скажешь, государь. Если это другая бусина в трижды проклятом ожерелье, вы ведь мне всё расскажете, да? Если есть путь сюда, должен и отсюда быть. Если вы меня вытащили, и если я вам помогу подраться с кем-то там с дурацким именем, вы вернёте меня откуда взяли? Все посмотрели на Тьелко. – Ту дверь не я открыл, – отказался тот, – она уже была открыта, и ты дрался. – А кто у вас их открывает? Если б не Финьо – Майтимо смолчал бы. Понятно, что орёл не для него прилетел, не к нему прилетел. И всё-таки. – Есть тут у нас такие… можешь попросить. – А потребовать не могу? – Точно не получишь. Владыка ветра, может, будет к тебе добр. Ты-то чужие корабли не угонял. – Да как сказать, – о, этот смертный решил жить – и будто вправду ветер ворвался в шатёр. – Владыка ветра? Я на родине не слышал, ну то есть редко слышал, а ваши ветра даже во сне чувствую. Вы точно не Четверо? – Нас семеро, – отказался Маэдрос, что бы это ни было, – ты сам сказал. А что ты можешь делать с ветром?