Мы ещё живые

Ранняя осень в окрестностях Хлорбы была действительно ранней. Август только подходил к концу, а деревья уже подёрнулись подозрительной золотистой вуалью, по утрам трава обрастала плотным слоем инея, и ночи были такие холодные, что не спасала тлеющая всю ночь массивная печь, а двойное стёганое одеяло не грело. Хотя днём, когда иней таял, а солнце пронзительно светило с высокого неба, Леви тоже мёрз. И подозревал, что дело вовсе не в осенней прохладе. Раны заживали плохо, и его постоянно знобило. Жарко становилось только когда температура поднималась до каких-то запредельных значений; рубашка мгновенно промокала от пота, а воздух становился таким сухим, душным и раскалённым, что его едва можно было вдыхать, и Леви задыхался. Подъём температуры всегда сопровождался приступами слабости, которые не проходили даже когда лихорадка чуть спадала, и приходилось ещё долго сидеть — или лежать, если дурнота и жар заставали на ногах — и изо всех сил гнать бесконечные мысли о том, что он так и сдохнет в одиночестве, беспомощный и жалкий, и что именно для этого он в эту глушь убрался. Когда немного попускало и силы возвращались, Леви таких глупостей не думал: было не до этого. Он переучивался на левшу, разрабатывал ущербную правую руку и привыкал смотреть на мир только одним глазом. Возможно, в самом деле стоило остаться в госпитале до полного выздоровления, но он провёл там три недели, в удобной отдельной палате, и едва крышей не поехал. В госпитале было шумно и людно, обрывки разговоров легко проникали сквозь тонкие стены, и слышать, как совсем рядом бурлит жизнь, было невыносимо, потому что в нём самом этой жизни почти не осталось. За свои тридцать пять лет Леви повидал много разнообразного дерьма, но впервые чувствовал такую страшную опустошённость, будто выгорел изнутри дотла. Он наивно полагал, что не доживёт до этого момента: жизнь разведчика никогда не была долгой и лёгкой, но вот же, лежал на жёсткой больничной койке и против воли вслушивался в чужие голоса, полные живых чувств. Разведкорпуса больше не было. Титанов больше не было. Войны больше не было. А Леви — растерявший всех, кого больше всего на свете хотел защитить, искалеченный и мёртвый изнутри — Леви почему-то был. Без пары пальцев и глаза, с разорванными сухожилиями у колена и огромной бездонной дырой в груди, где-то внутри, под рёбрами. Леви никого видеть не хотел, но к нему всё равно приходили. Чаще всего это был, как ни странно, Армин, хотя ходить он всё ещё не мог, и передвигался на специальной коляске. Но эти мелочи Армина совсем не беспокоили, он болтал без умолку, строил планы на будущее, рассказывал про то, как отстраивается Сигансина, про реформы в военной полиции и в гарнизоне стен, про внешний мир и гуманитарную помощь выжившим, про пустующие должности и неопытных новичков, которым требовалась чья-то твёрдая наставническая рука, потому что Шадиса оказалось некем заменить на этом ответственном посту. Не просил, не уговаривал, не настаивал и не убеждал, просто оставлял возможности, только руку протяни. Леви всё хотел ему сказать, что второй раз с ним это уже не сработает. Что благодаря Эрвину у него иммунитет от внушений, что бесполезно сотрясать воздух, он не хочет службу, карьеру и звание, он не уверен, что вообще жить хочет, мир как-то слишком стремительно поменялся, и он чувствовал себя в нём устаревшим ржавым УПМ и функционировал соответственно. Но Армин всё говорил и говорил, беззаботно сиял голубыми глазами, и Леви только молча выдыхал сквозь зубы, не находя себе сил прекратить это самоистязание. Эрен тоже когда-то так беззаботно и ярко сиял глазами. Иногда приходил Жан. Он уже занимал какую-то серьёзную должность, Леви не вслушивался и не вникал, отвечал неохотно, односложно, и понятливый Жан быстро сворачивал визит, скомкано прощался и уходил. Леви на него даже не смотрел — когда-то, целую вечность назад, невнимательные глупцы путали Жана и Эрена, но Леви их с закрытыми глазами бы не спутал. Жан вырос и стал ещё больше непохожим, но даже эта непохожесть вызывала какое-то внутреннее отторжение и неприятие. Один раз палату посетила королева Хистория. Она ничего не говорила, молча села рядом с койкой, заботливо поправила одеяло, сложила руки коленях и закрыла глаза. Она будто молилась, Леви посмотрел на её отрешённое, благостное и самую малость строгое лицо и впервые пожалел о том, что не умер где-то в районе Марли. Королева не задержалась с визитом, но окончательно его добила Микаса. Когда она перешагнула порог палаты, — высокая девушка с пустыми и страшными глазами — Леви сказал только одно слово: — Вон. Она послушалась, и Леви сорвался с места, как только сняли с колена гипс, понимая, что ещё одного её посещения не выдержит. Пустующий охотничий домик в предгорьях Хлорбы принадлежал Эрвину, но он был бы не против — Леви это знал. Пара одеял, сменный комплект одежды — много вещей ему не нужно, и он всю ночь понукал уставшую лошадь, морщась от боли в треснутых рёбрах, но останавливаться даже не подумал. Воспоминание о том, как Микаса целовала отрубленную голову Эрена, гналось за ним по пятам. Леви думал, что в тишине и одиночестве ему станет легче. Что необходимость самому о себе заботиться разбудит иссякшую волю к жизни, что добровольная изоляция прочистит мозг, что получится сбросить какое-то мертвенное оцепенение, накатившее в тот момент, когда клинок Микасы решительно снёс голову Эрену, отсекая вместе с ней всю предыдущую жизнь Леви Аккермана заодно. Леви ошибался. Легче не стало. Организм упорно не хотел выздоравливать. Чесались пальцы, которых больше не было. Правая половина головы будто онемела, это было странное чувство, непривычное, всё время хотелось пощупать лицо, но стоило хоть чуть-чуть задеть глаз — острая боль простреливала из глазницы в темя. Колено почти не гнулось и опухло, лодыжку дёргало болью, изматывающе ныли рёбра. Привыкший к собственному отменному здоровью и быстрому выздоровлению, Леви сперва злился, но быстро смирился, да и сил на злость не осталось. Силы вообще заканчивались стремительно, всего через неделю самостоятельной жизни в тишине лесов он уже сомневался в своей способности доехать до пригорода Хлорбы. Даже с постели вставать становилось труднее с каждым днём. Да что там, сейчас он не мог подняться с пола, куда сполз, застигнутый врасплох новым приступом лихорадки. Маленькая комната понемногу заполнялась удушливым маревом внутреннего жара, Леви тяжело, с присвистом дышал и ждал милосердного обморока. Лучше валяться в отключке, чем слышать, как где-то рядом смеётся Изабель, Ханджи увлечённо спорит с Фарланом, и Эрвин обстоятельно излагает детали нового построения звучным, уверенным голосом. Слава всем богам мира, что ни разу в этих полуобморочных галлюцинациях не довелось увидеть мёртвого Эрена. Это было бы уже чересчур. Леви даже не подозревал, сколько места в его сердце на самом деле занимал безрассудный мальчишка, и понял только когда потерял. Всё, что хоть как-то было связано с Эреном, беспощадно врезалось в мозг лавиной воспоминаний, — за четыре года их скопилось неожиданно много — и каждое вызывало глухую царапающую боль в груди. Леви пережил слишком много смертей. Эту, необходимую и правильную, не смог. Сквозь жаркое, болезненное марево лихорадки Леви услышал, как скрипнула входная дверь, но не придал этому значения. Он уплывал в милосердную темноту и был рад, ведь там ничего не болело, и омут бессмысленных сожалений не норовил вытечь сквозь повреждённый глаз. Эрен склонился над ним, заглядывая в лицо, и темнота испуганно откатилась. — Твою мать, — выдохнул Леви, жалея, что под рукой нет оружия. Будь у него хоть капля сил и клинок рядом, он бы бросился грудью на лезвие прямо сейчас. Эрен приложил пальцы к его щеке, не скрытой бинтами. Пальцы оказались горячие и гладкие, нежные. Такого реального и одновременно фантастического бреда Леви ещё ни разу не видел. — Успел, — с непонятным облегчением сказал Эрен и убрал руку. Последнее, что Леви увидел — как мутно-зелёный омут радужки знакомо высвечивается изнутри. Будто перед трансформацией, яркие сияющие лучи рвались из тусклой зелени глаз, разрезая реальность, сияли так, что смотреть было больно, но Леви смотрел сквозь невольные слёзы, застилающие единственный глаз. Он уже не хотел в обморок, он хотел оставаться в сознании до последнего, почувствовать, как превращение в титана спалит его жалкое израненное тело дотла, но темнота не спрашивала, обрушилась со всех сторон и погребла под собой сознание. Очнулся он ночью. Лунный свет заглядывал в окно над кроватью, было тепло и сонно, что-то тяжёлое приятно давило на живот. Он завозился, пытаясь выпутаться из одеяла, ставшего ловушкой, и приятная тяжесть соскользнула куда-то в сторону. Леви понял, что в постели он не один. — Тише, — сказал ему на ухо знакомый мягкий голос и крепкая рука снова заботливо обхватила за пояс. — Ночь на дворе. «Я всё ещё брежу», — догадался Леви, поэтому успокоился, расслабился и опять провалился в сон. Во второй раз его разбудил влажный и сырой запах свежести, дождь только-только кончился; капли ещё стекали по оконному стеклу, размывая и без того мутную серость, из-за которой непонятно было, утро сейчас, день или вечер. Дверь была прикрыта неплотно, чуть поскрипывала на сквозняке, и в щель просачивался яркий аромат мокрой листвы, разбавлял запах лекарств, бинтов и болезни. Леви подумал, что до сих пор не убрался в доме как следует. Максимум, на что хватило сил по приезде — это наскоро смахнуть пыль да отдраить до блеска единственный котелок, в котором можно было готовить еду, а потом его хватало только поесть и кое-как перетянуть раны. Эта мысль раньше не вызывала отвращения, а сейчас почему-то царапнула. Наверное, стоило в самом деле столкнуться с реальностью: увидеть Эрена в полуобморочном бреду вместе с остальными погибшими, чтобы понять — всё действительно кончилось. Понять и где-то глубоко внутри даже попытаться принять это. Незапертая дверь заскрипела, открываясь, и в единственную комнату маленького домика зашёл мокрющий Эрен Йегер. Поставил у порога ведро с водой, экономным скупым жестом отжал волосы, собранные в неряшливый пучок, и поднял голову, встречаясь с Леви взглядом. У него был такой отстранённый и безучастный вид; такой уставший, тяжёлый взгляд, прямо как тогда, на дирижабле, и у Леви мгновенно зачесалось перебинтованное колено. Врезать бы от души, разбить эту застывшую отчуждённость, увидеть что угодно: гнев, обиду или даже откровенную ненависть вместо отпечатавшейся опустошенности и тоскливого безразличия... — Капитан Леви, — Эрен первым отвёл глаза. — Доброе утро. Леви смотрел, как он вытирает мокрые руки, как копается в незнакомой коробке, которая раньше на пустом столе никогда не стояла, и думал, что прошло слишком много времени. Ни один приступ жара, сопровождающийся галлюцинациями, столько не длился. И значит, пока он тут пялится на широкую спину Эрена, то на самом деле он всё ещё лежит на полу и... Умирает? Умер? На всякий случай он от души ущипнул себя за бедро и только потом подумал, что слишком хорошо помнит прикосновение чутких пальцев, и если предсмертный бред действительно настолько реалистичный, то и боль от щипка тоже может быть не настоящей. На одеяло упала тень, и Леви поднял голову. Эрен подошёл к постели, стоял совсем близко, и в его выцветших глазах блёклая зелень тускнела, мешалась с пыльной серостью, под глазами залегли усталые сизые тени. — Отвратительно выглядишь, — поделился Леви. — Видели бы вы себя, капитан, — Эрен невесело усмехнулся, протянул щербатую глиняную кружку и две белые маленькие пилюли на ладони. — Пейте. — Какой я уже, к чёрту, капитан, — пробормотал Леви, но одну пилюлю неохотно взял, повертел в пальцах изучая странное лекарство. — Разведкорпус упразднён. Нихрена не осталось. Он флегматично закинул обе пилюльки в рот, сухие и горькие, кружка с водой была очень кстати. Правда, оказалась такой тяжёлой, что едва не вывалилась из пальцев, вода плеснула через край, оставив мокрое пятнышко на одеяле и облив ладонь Эрена, который вовремя подхватил предательницу за глиняный бок, помогая. — Остались мы, — негромко заметил он мягким бесстрастным голосом, и глоток холодной воды моментально застрял на пути к пищеводу, Леви едва не закашлялся, выпустил чёртову кружку и вцепился в запястье, широкое, жилистое и какое-то ненормально горячее. — Тебе же голову отрубили, — прохрипел он мгновенно пересохшим горлом. — Ты умер и я, наверное, тоже, да? — Нет. Мы ещё живые. Эрен не отодвигался, не убирал руку, и пальцами можно было ощутить его ровный, размеренный пульс. — Как? Какого чёрта там произошло? До сих пор Леви был уверен, что вся срань, творившаяся на территории Марли, прекратилась со смертью Эрена. Последнее, что он ясно видел — его голову в руках Микасы, губы к губам, а потом червяк в хватке Райнера лопнул, и вокруг воцарился кромешный ад. Титаны истаивали песком и паром, рассыпались на глазах, живые люди из их шей падали вниз. У Леви оставался газ, он сумел затормозить у самой земли, Микаса тоже приземлилась без проблем. Армину не повезло, он сломал обе ноги. Крылатый Фалько был ещё выше и без привода, поэтому разбился насмерть. — Прямо сейчас рассказать? Я собирался полы помыть... — Прямо сейчас. Я достаточно натерпелся от твоего молчания. Что-то промелькнуло в застывших зелёных глазах, колкое и неразборчивое, и Эрен со стуком поставил кружку на подоконник, бесцеремонно уселся на край постели. Леви невольно подобрался, тоже сел, преодолевая слабость и глухую боль в рёбрах, сжал кулак, всё ещё чувствуя на пальцах живое тепло его кожи. Новость уместилась ровно в четыре слова. — Я убил прародительницу Имир. У Леви дёрнулась бровь, но Эрен останавливаться не собирался и продолжил размеренным бесцветным голосом. Его чудовищный план в самом деле включал в себя дрожь земли и фактическое уничтожение континента Марли, но самое важное происходило там, где свидетелей не было, в другой реальности загадочного мира путей. Там Имир лепила из песка титанов, оттуда управляла памятью и сознанием элдийцев и там же была уязвима, а в реальном мире был только проводник её силы — тот самый червяк, живущий в позвоночнике Прародителя. Поэтому разделить его и Атакующего тоже было частью плана, и пока Микаса рубила голову на костяной шее, пока Райнер втаптывал в пыль неубиваемого червя, соединявшего Прародителя с безбрежной силой богини, где-то в безмолвных песках другой реальности Эрен голыми руками освобождал одну заблудившуюся душу от бремени вечной жизни. В голове у Леви роился примерно миллион вопросов. Но дело было или в принятом лекарстве, или в негромком убаюкивающем голосе, или в общей усталости потрёпанного человеческого тела, но под тихий монотонный рассказ он почти заснул и встрепенулся только когда Эрен поднялся. Глаз слипался, и широкая ладонь уверенно упёрлась в грудь, вынуждая улечься обратно. — Спите, — мягко сказал Эрен. — Отец говорил, что во сне раны заживают быстрее. Пожалуй, стоило осадить зарвавшегося юнца, дать по рукам и допросить как следует, но Леви уже не помнил, когда по-настоящему засыпал, а не выключался от бессонницы, боли или усталости, поэтому откинул голову на плотный валик соломенной подушки и позволил себе одну маленькую поблажку — заснуть.