После взрыва

Я иду — через осень иду к тебе по тёмным шпалам, Каждый шаг — дорога в огонь, дорога к огню Мне тебе необходимо сказать, что времени так мало И что я тебя люблю. Хелависа

Он сказал: «Просыпайся, Дэй!» — и я открыл глаза. Хотя, если быть совсем честным с собой, предпочёл бы остаться там. Вне времени и пространства. Вне Итачи, который меня не помнит. С моим данной. Сидел бы рядом, латал его смертоносных кукол и спорил об искусстве. Как в старые добрые времена. Во времена, когда все мы были отступниками, предателями, убийцами. Во времена, когда все мы хотели мира. Когда мы дрались за мир. И умирали… Данна сказал, что я должен что-нибудь слепить. Дал мне домашнее задание. Что ж. Я могу. Если найду из чего. Я выбрался из-под одеяла. Выдвинул полупустые ящики стола. Мне давно было пора заглянуть в магазин, собраться перед учёбой, а я тонул в своих воспоминаниях и ни о чём другом не мог думать. У меня, блять, занятия в мастерской со дня на день, а я даже расписание не открывал. Я поморщился. Какая учёба, Дэй? О чём ты? К счастью, среди эскизов и мятых тюбиков акварели завалялся кусок скульптурного пластилина. Я сел на пол, немного подержал его на ладони, ничего не почувствовал и усмехнулся. Сасори всегда слишком в меня верил. Итачи — нет. Итачи считал, что я хернёй страдаю. Ещё бы. Чем были мои взрывы в сравнении с его гендзюцу? Детской забавой, не больше. Но теперь… теперь он не помнит. А я… я, может быть, смогу. Я сжал пластилин в кулаке, перекатил бесформенный комок с ладони на ладонь, сжал снова. Почувствовал привычный азарт. Я давно не лепил. Я вообще давно ничего не делал. И почти забыл, как это — творить, создавать, воплощать. Я закрыл глаза, откинул голову назад и разрешил себе ничего не видеть — только чувствовать. Чувствовать, как пальцы погружаются в плотную густую массу, сминают, разминают, разглаживают и снова сминают. Отдался их собственному ритму, первобытному танцу рук в хороводе опавшей листвы, медово-жёлтой, клюквенно-красной, карминной… Карминной. Я открыл глаза. Ладони горели. Я достал из ящика стола кусок обычного бежевого пластилина — на моей левой ладони сидела маленькая птичка цвета тлеющих углей. Шрамы набухли и раскрылись. Кровь стекала по пальцам, прокладывала тонкие бордовые дорожки по запястьям, собиралась в ложбинке на сгибе локтя. Это что ещё, блять, такое? Дыхание перехватило. Нахуй такую лепку! Я вскочил на ноги, размахнулся и отшвырнул птичку в сторону. На мгновение показалось, что она взмахнула крыльями. Но рассмотреть толком я не успел — пол под ногами взлетел вверх, меня, как пробку, отбросило на середину комнаты, в лицо ударило градом осколков из вылетевших окон. Издалека медленно наплывал какой-то звон, заполняя пролом, образовавшийся в моём сознании. Я инстинктивно встал на четвереньки, наблюдая, как капля за каплей из разбитого носа вытекает остановившееся время. В комнате повис едкий запах обожжённого пластика, глаза щипало от дыма, в ушах грохотал океан, на побережье которого я никогда не был. Я стоял на четвереньках под осыпающейся с потолка штукатуркой и трясся от хохота. У меня получилось! Я вернул своё искусство. Я вернул себе взрывы. Я сделал это. Как тебе такое, Итачи? Как тебе такое, блять? Хотелось сорваться с места. Хотелось найти его прямо сейчас и на одном выдохе рассказать всё, что со мной случилось, всё, что может случиться с ним, если он вспомнит. И утонуть в его руках после. Раскрытым ртом ловить его горячее дыхание. Скрещивать ноги на его бёдрах. Удерживать его в себе и отпускать. Отпускать и снова удерживать. Я бы мог сейчас так, как он, клянусь, ни разу ни с кем не пробовал. Я бы мог сейчас… Руки, которыми я всё ещё упирался в пол, подкосились. Колени ослабли. Я медленно завалился на бок и свернулся клубком среди обломков оконных рам, разлетевшихся вдребезги стёкол, сброшенных с полок книг и осколков гипсовых бюстов, что я лепил в студенческой мастерской. Когда-то я считал их верхом своего мастерства. Когда-то я думал, что ни на что лучшее не способен. Я поднёс правую руку к глазам. Всмотрелся в припухший алый шрам на ладони. Он уже закрылся и больше не кровоточил. Значит, это только когда я леплю. Значит, здесь, в Ньютауне, всё происходит так. Я начинаю лепить — шрамы открываются, и моя кровь становится своего рода детонатором. Ключом к моим взрывам, той самой недостающей субстанцией, превращающей мёртвое в живое. Моя кровь — и есть моё искусство. Я машинально потёр указательный палец. Здесь должно быть кольцо. Моё кольцо с лазоревым драконом, запертым в росчерке иероглифа, с пронзительными ветрами моей первой весны в Акацуки, с встающим на востоке солнцем… Блять! Я же видел его! Видел ещё ребёнком, однажды вечером, в доме своих опекунов. У них тогда был посетитель. Кто-то очень важный, кто-то, кого они боялись, хотя и пытались скрыть это. Я помню, как меня нарядили в шёлковую зелёную рубашку и шорты до колен. Как тщательно замазали бежевым кремом синяк под глазом. Как подтолкнули в спину к человеку, сидевшему в высоком кресле у камина. Я плохо понимал, что происходит, к тому же мне было страшно. Я стоял, опустив глаза, и видел только руку, лениво свисающую с подлокотника. С бирюзовым кольцом на безымянном пальце. С кольцом, от которого я почему-то не мог отвести глаз. — Нравится? — спросил он и слегка пошевелил пальцами. — Нравится моё кольцо, Дэй? Ответить я не решился. Только кивнул. Он рассмеялся. Так, словно перекатывал во рту сухой гравий. Потом вцепился холодными пальцами мне в подбородок и приподнял голову. — Синяки можно не прятать, — бросил моим опекунам. — Ваша задача — сделать его послушным. Методы меня не интересуют. Тряхнул густой гривой чёрных волос и рассмеялся снова. — Посмотришь — и не поймёшь ведь, что мальчишка. Вы его ещё по дружкам своим не пустили случайно? И не дожидаясь ответа, добавил: — Не спешите с этим. Вам и без него есть, с кем позабавиться. Пусть подрастёт чуть-чуть. Подстелить его под нужных людей мы всегда успеем. Правда, Дэй? У меня пересохло во рту. Мне было восемь, но я уже понимал, о чём он. В доме моих опекунов часто собирались шумные компании. Городская элита, блять. Приближённые к трибунам. Жрали какую-то хрень, пили, валялись на коврах с густым ворсом, сажали меня на колени и, посмеиваясь, запускали под футболку липкие пальцы. «Тебе нравится, Дэй?» — «А если вот так?» — «А так нравится?» Один из этих уебков обожал слизывать слёзы с моих щёк, если я начинал плакать. «Ну же, малыш, давай ещё, — влажным языком по щеке, — поплачь, будет легче, — каплей жёлтой слюны в уголок моих сжатых губ». Меня передёрнуло. Я давно не вспоминал об этом. Так давно, что почти забыл. Перед глазами поплыли круги, сердце оборвалось и холодным камнем застряло в горле. По спине пробежал озноб. Я схватил воздух ртом. Тише, Дэй, тише. Тебе давно не восемь. Ты нукенин S-ранга. Ты создатель этого мира. Ты больше всего, что произошло с тобой здесь. Тише, Дэй, всё хорошо. Моё кольцо. Вот что было по-настоящему важно. Незнакомца с кольцом я больше не видел. Но знал, что он время от времени встречается с моими опекунами. Знал потому, что с того вечера меня оставили в покое. Не вытаскивали из постели среди ночи, не тащили в пропахшую перегаром гостиную, не трогали так, как раньше. Правда, херачили сильнее. Но вынести побои я мог. Теперь я должен был найти его сам. Найти и забрать своё. Правда, для этого придётся подняться по ступенькам крыльца с мраморными колоннами, пройтись по коврам, в которых ноги утопают по щиколотку, заглянуть в зал с камином. Встретиться с теми, кого я записал в разряд призраков. Для кого сам стал призраком. Я поёжился. Надо так надо. Моё кольцо должно быть на моём пальце. Перед работой я купил чёрный лак. Сидя в подсобке, выкрасил им ногти на руках и ногах. Вспомнил Сасори с зелёными. Он ведь ничего не помнит, Сасори… Не помнит, но инстинктивно делает то, что любил когда-то. А Итачи? Что в нём оттуда? Есть хоть что-то? *** Итачи обещал зайти в паб снова, но не сказал, когда. Я сократил выходные до минимума, почти безвылазно торчал за стойкой, но он так и не появился. Ни на следующий день, как я надеялся, ни через неделю. Впрочем, и Сасори не появился тоже. Хотя с ним-то всё было понятно. Он хотел меня, я послал его нахуй. С какого перепугу ему приходить снова? С такого, блять. Он знает, где Итачи. И он мне нужен. Поэтому я позвонил ему сам. — Дэй? — Сасори явно не ждал моего звонка. — Привет, — я улыбнулся в трубку. — Ты как-то подозрительно пропал. Я соскучился. На другом конце провода повисла тишина. Кажется, мой обожаемый данна охуел от моего внезапного признания. — В смысле соскучился? — наконец откликнулся он. — Ты ж меня послал. Я снова улыбнулся. — Ну да. Послал. Но это не значит, что я не хочу тебя видеть. Мне спать с тобой неинтересно. А всё остальное очень даже. — Всё остальное? Ты о чём, Дэй? Боги, ну как он может быть таким тупым?! Что с ним, блять?! — На барной стойке не хватает твоего скетчбука. Я предлагаю тебе что-то типа дружбы. Он хмыкнул и снова замолчал. Я закусил губу. Какого хера с ним так сложно? — Давай, ты не будешь молчать, — предложил осторожно. — Просто скажи что-нибудь. — Я думал, ты обиделся, — начал он. — Думал, ты даже говорить со мной не захочешь. Я ведь правда, как-то слишком… в прошлый раз. Наговорил тебе всякого. Дешёвой подстилкой назвал. Сперматоксикоз, блять. Такая мерзкая штука. Я рассмеялся. — Я и обиделся. Тогда. — Слушай, Дэй, я больше не буду, — быстро заговорил он. — Не буду к тебе приставать. Ну, если ты сам не захочешь, а если захочешь, то я, конечно… если захочешь, я только за. — Я не знаю, захочу или нет, — я понизил голос. — Мир непредсказуем, данна, и мы в нём непредсказуемы тоже. — Что? Как ты меня назвал? — в его голосе послышалась тревога. — Так, как мне сейчас захотелось, — я замолчал. Хотел, чтобы он почувствовал мой настрой. Мою беспечность. И простоту. — Ну и когда ты зайдёшь? У меня есть пара новых рисунков, хочу тебе показать. — Завтра, — тут же ответил он. — Вечером. Ты работаешь? — О да. Я теперь работаю каждый день. Почти. Где-то внутри меня словно разжалась пружина. Всё. Он попался. Он в моих руках. А я... я буду держать крепко. *** Он ввалился в паб мокрый и взъерошенный, как воробей. На улице второй день хлестал дождь, зонта у него не было, только накинутый на голову капюшон. На ходу стащил промокшую куртку, зашвырнул на вешалку. Достал из рюкзака скетчбук, хлопнул им по стойке. — Ну, рассказывай, как ты мне рад. Я правда был рад. С начала смены его ждал. Боялся, что не приедет. — Круто, что ты здесь. — Ещё бы не круто, — он ухмыльнулся. — На метро, с востока, ради твоей наглой рожи. Знаешь, как там, в метро? — спросил вдруг. Я пожал плечами. — Нет. Давно не спускался. Что-то изменилось? Он подпрыгнул на месте. — Всё изменилось! Всё, блять. Выходишь на перрон. Перед тобой останавливается поезд. А в кабине машиниста — никакого машиниста. Точнее есть машинист, но, — он понизил голос, — это больше не человек. Мне стало любопытно, не закинулся ли он чем-нибудь по дороге. Он словно прочитал мои мысли. — Я чист как стекло. Помнишь, год назад в НАНО объявили о программе внедрения в нашу прекрасную реальность синтетических организмов с широким набором функций? — Андроидов? — уточнил я. — Ага. Так вот, они не шутили, ребята из НАНО. Первые уже здесь. А на улицах Ньютауна стало ещё больше безработных мужиков. Злых мужиков, Дэй. Такие дела. Я задумался. — У меня друг в НАНО. Он обычно рассказывает, что там происходит. Правда, мы давно не виделись. Так что да… Я не в курсе. Сасори усмехнулся. — Почему меня это не удивляет? Хотя… ты как-то изменился с нашей последней встречи. Блять, — он лёг на стойку грудью и пристально всмотрелся в моё лицо. — Ты реально какой-то другой. Что случилось? Я отвёл взгляд. Начал смешивать коктейль. — Много всего, — ответил уклончиво. — Универ бросил. Зато снова начал лепить. Сам. Он присвистнул. — Свободен, значит? Свободен и на западе? Какого хера ты здесь делаешь? Тут же скоро живых людей не останется. Одни нанокуклы и чокнутые синтетические организмы. Я протянул ему бокал. — Если ты намекаешь, что мне стоит перебраться на восток, то я там нихуя не знаю. Был всего пару раз. Он прищурился. — А хочешь узнать? Если хочешь, приезжай как-нибудь с утра. Я устрою тебе экскурсию по нашим холмам. Тебе понравится. — Ты серьёзно? — у меня загорелись глаза. — А то, — он подмигнул. — Мне самому будет полезно свалить на денек из офиса, у нас там такая хуйня творится! Он отпил из бокала. — Что за хуйня? — я боялся показать слишком много интереса, но и не спросить не мог. — Ну, — он помедлил, сделал ещё глоток. — Сначала нас взломали. Потом кто-то вусмерть отхерачил Итачи. Пейн будто не в себе после этого. — Что? — я почувствовал, как кровь отливает от щёк. Итачи? Вусмерть? Итачи, блять? Да как такое возможно? — Ага. Причём здесь, на западе. Он за коим-то хером мотался сюда, дебил. И нарвался на толпу уёбков на обратном пути. Безработных, наверное, из-за синтетических организмов. — Он приезжал ко мне. Ты сам сказал ему, где меня найти, — выпалил я. Сасори вытаращил глаза. — Он мне ничего не говорил. Ну, про тебя. Про то, что был здесь. Чего он хотел? — Ты знаешь — чего. Ты в курсе истории с моим смартфоном. Он хотел за него заплатить, я отказался. Всё. — И… — он замялся. — Ничего больше? Ну, такого. Как у меня к тебе. — Нет, — я нахмурился. Сасори облегчённо вздохнул. — Впрочем, не удивительно. У него же что-то с Пейном, — он задумчиво потёр переносицу. — С Пейном? — я похолодел. — Нууу, — протянул он, — у шефа точно сорвало крышу. Он никого, кроме Итачи, не видит. За Итачи не скажу, по нему хуй поймёшь. У меня задрожали руки. Он ухмыльнулся и толкнул мне пустой бокал. — Ревнуешь? — С чего бы? — я вцепился пальцами в нагретое его ладонью стекло и повернулся спиной. Сделал вид, что ищу бутылку на полке. — Да ладно тебе. Я ж художник и вижу чуть больше, чем ты хочешь показать. Да и вообще. Ревновать к Пейну нормально. Ты бы сам это понял, если бы его увидел. Я поставил перед ним наполненный до краёв бокал. — Он же идеален, Пейн… Вот у меня, например, ноги короткие. У тебя… — он бросил на меня придирчивый взгляд, — да ты и сам про себя всё знаешь. А он… у него тело, как у бога. Я не сдержался и прыснул. Сасори нахмурился. — Я не шучу, Дэй. У него реально нет изъянов, кроме тех, что он сам сотворил. И даже с ними он совершенен. — Похоже, тебя самого от него прёт, — язвительно заметил я. Он не стал спорить. — Нас всех по-своему от него прёт. Тебя бы пропёрло тоже. Правда, нам нихуя не светит. Шансов ноль. Все у Итачи. Ладони обожгло. Я развернул руку под стойкой и заметил набухшие алым полоски шрамов. А что… я б взорвал сейчас что-нибудь. Табуретку под моим данной хотя бы. Чтоб заткнуть его наконец. — Ладно, — он снова прочитал мои мысли. — Не хочу тебя злить. Ты как бомба сейчас. Ещё чуть-чуть и взлетишь на воздух. Не хотелось бы так глупо тебя потерять. Я повёл плечами. — Со мной всё ок. Я уважаю твоё богатое воображение. Он расхохотался. Хорошо. Можно, значит, и о другом поговорить. — Я тебе, кстати, обещал показать пару своих рисунков. Заценишь? Он кивнул. Я вытащил из-под стойки растрепанный альбом. Раскрыл и повернул к нему. Он опустил глаза. Зрачки сузились и расширились снова. Он смотрел прямо под своды своей пещеры в убежище Акацуки, на свои полки с заготовками кукольных рук и ног, на заваленный инструментами стол и пустой отодвинутый стул. Смотрел не мигая, застыв над рисунком, как над бездной. Я огляделся по сторонам. Нашёл пачку салфеток на случай, если его сейчас накроет, как раньше накрывало меня. Если из носа хлынет кровь. Но нет. Он вздрогнул и поднял глаза. — Что это за место, Дэй? — Не знаю, — я пожал плечами. — Просто пещера из моего сна. — Из сна? Ты хочешь сказать, что её не существует? Он был искренне удивлен и словно не верил мне. — Я не знаю. Тебе самому какие места снятся? Существующие или нет? — Никакие, — он поморщился. — Мне не снятся никакие. Но вот это, — постучал зелёным ногтем по центру рисунка, — это место мне знакомо. Как будто я уже был там когда-то… Поэтому… как оно может быть твоим сном? Я не ответил. Перевернул страницу. Силуэт Итачи, завернутый в чёрную с красными облаками ткань. В разрезе плаща рука с фиолетовыми ногтями. Сасори хмыкнул. — Странные у тебя сны, Дэй. Но ему идёт. Итачи. Что тебе ещё снится? — Красные ногти Пейна, — усмехнулся я. Сасори побледнел. — Я угадал? Он красит ногти? Красным? Сасори спрыгнул с табурета. — Мне пора, Дэй. С тобой было здорово. Но мне, правда, пора. Нашёл мокрую куртку, натянул капюшон на голову. — Когда у тебя выходной? — Через три дня, — я сверлил его взглядом. — Позвони мне утром. Я объясню, как добраться до нашей шараги. И приезжай. Ты должен быть на востоке. С нами. Закинул рюкзак на плечо и, не оборачиваясь, выскользнул за дверь. Я снова машинально потёр указательный палец. Там, где носил когда-то своё кольцо. Сасори был прав. Когда-то я умер на западе. Запад — моя могила. Восток — колыбель. Что я здесь делаю? Жду Итачи? Но я могу не ждать. Я могу просто спуститься в метро.