Гарри Поттер и бесчинства в аврорате

Сразу стало ясно, что день будет долгим. Понедельник, небо хмурое – в комнате сумерки, прямо с утра и до вечера. Затем ночь и снова сумерки. В Пророке на первой полосе мой развод. Герой или жертва. Мальчик-от-которого-ушла-жена. Такой же, как миллионы других мальчиков. Кто им заголовки писал? Уже лет двадцать один и тот же выживший из ума наборщик? Ранним утром сова от миссис Уизли нечеловеческим клекотом подняла меня с постели. Окна дребезжали, как будто настал конец света, развод Гарри Поттера сдвинул тектонические плиты в общественном сознании. Дальше было только хуже. Я поставил отводящие чары, но заснуть больше не удалось. В голове тревожная карусель: как теперь буду Молли в глаза смотреть, а она мне, как не стать нежелательным лицом номер один в Норе, когда наконец придет настоящая весна, кто виноват, чего съесть? Я встал, налил чай, засунул ветчину в булку и сел за стол. Так, наверное, и должен выглядеть официальный развод: ты в трусах жуешь сэндвич на кухне, и он жесткий, как подошва. Вспоминаешь, почистил ли зубы, осоловело смотришь в окно. Там было на что посмотреть. Совы, словно пришибленные, пролетали мимо, сворачивали в полете, в замешательстве оседали на деревьях и загаживали двор. В Атриуме немолодая дама в мантии цвета фуксии провожала сочувствующим взглядом от самого камина до тех пор, пока я не уставился на нее в упор. Еще одна преградила дорогу, стоило отвлечься. Эту я вспомнил – совет по выработке торговых стандартов. Мы пересекались по работе, а значит она имела полное моральное право принести мне соболезнования, жалобы, предложения и все лично. Я сделал обходной маневр, но было слишком поздно. – Ох, мистер старший аврор Поттер, да как же так... – Да мхм… а вы отчет сдали? – рабочий, никогда не подводивший вариант. Она заморгала, вспомнила обо всех незаполненных бумажках со своего стола. Я ретировался в лифт. На втором уровне подписчиц Ведьмополитена почти не попадалось. Отсюда только ночная смена выдвигалась по домам, воняя гарью и гноем бубонтюбера. Вилли остановил меня в дверях. Навис и тяжело хлопнул по плечу. Он походил на Хагрида, каким тот мог быть в молодости. Мощные ручищи, грива волос, уровень эмоционального интеллекта – шишуга. Мне нравился Вилли. – Ты не переживай. Получше найдешь, Гарри. Сама дура, раз такое... – Она не дура, – я тоже неловко хлопнул его по спине. – И я не переживаю. Все путем. Кто-то ненавязчиво оставил на столе свежий номер Пророка, подсунул под груду пергаментов. Я прикрыл свою удрученную колдографию блюдцем, на котором лежал огрызок сэндвича. Я грыз его всухомятку в пятницу – в пятницу небо было голубее. Ведьмополитен тоже выкатил будоражащую воображение статью, она начиналась с описания моего детства и детства Джинни. Джиневра выросла в любящей семье и окружении многочисленных братьев. Гарри был обделен бескорыстной родительской любовью. Все циклично: Гарри у разбитого корыта, Джиневра замечена в компании бывшего ловца Гарпий. Еще бы не замечена, они с ноября жили вместе. Мы и развелись, только чтоб они могли официально оформить это дело. Этот ее Джеремайя – отличный парень, хотя близко мы не сошлись, Джинни обмолвилась, у него легкие комплексы насчет моего героического прошлого. Предложил ей сказать Джеремайе, что у него член больше. Джинни посмеялась, хитро блестя глазами, и промолчала. Может, и правда больше, сейчас я бы не стал об этом слишком переживать. Ведьмополитен, как и я, такой информацией пока не владел. Зато после статьи шел список из 10 пар, расставание которых, по мнению редакции, оставило неизгладимый след в сердцах читательниц. На третьем месте Малфой и младшенькая Гринграсс. Так и представляю, как весь совет по выработке торговых стандартов до сих пор одинокими вечерами переживает, вместо того чтоб заполнять отчеты. Какая чудесная пара была, какой чистокровный генофонд. Малфой, между прочим, развелся еще до того, как перевелся с непыльной должности на пятом уровне к нашим соседям, а все неизгладимый след оставляет. Мы с Джинни подписали бумаги о разводе в субботу и ужасно надрались. Под утро она держала меня за руку и смотрела, как будто собиралась сказать какую-то сентиментальную пакость. – У меня все прекрасно, не смотри на меня так. – Как? – Как на больную псину. – Ты какой-то неприкаянный. – Я, между прочим, гобелен в колдочистку носил. Тот, что забрал с Гриммо. С Блэками и дырками от Блэков. Такой фурор был, когда проклятые клопы полезли. Это, по-твоему, неприкаянный? – Гарольд... – Джиневра! Я тут... по тебе не убиваюсь. Если что, – не уверен, что такие вещи можно говорить бывшим супругам, но Джинни всегда проявляла железобетонное благоразумие. – По мне он не убивается, – она засмеялась, уткнувшись в локоть, и я понял, что мы оба пьяные в дымину, – кто бы сомневался. Ты просто какой-то.... – Неприкаянный. Я понял. Она резко стала серьезной, отпустила мою руку и выпрямилась. – Маме надо было раньше сказать. Молли точно надо было сказать раньше, что мы разъехались черт знает сколько семейных встреч назад. Наверное, уже целый год прошел. Никому не хотелось начинать разговор. Ясно было, что в голову гонца полетят чайники. Чета Уизли-Грейнджер знала, но тоже помалкивала. Рон разумно опасался встревать, Гермиона считала нас взрослыми здравомыслящими людьми, которые все обдумали надлежащим образом и, может быть, уже решили мирным путем. Ох, Гермиона-Гермиона. Робардс вызвал меня в кабинет со всей тактичностью, на которую был способен. – Я, конечно, понимаю твою ситуацию, – он сжал челюсти и неопределенно помахал рукой. Пришлось, как обычно, уставиться на награды, парящие над полками за его спиной — смотришь и сразу понимаешь, перед тобой глава аврората, помолчи, а не как обычно. – Нет никакой ситуации, сэр. – Я все понимаю, потому могу дать тебе отгул на пару дней. – Спасибо, не нужно, – я представил засранный совами двор и принял твердое решение остаться на работе сверхурочно. – Поттер, сегодня операция отдела борьбы с неправомерным использованием магии, мы идем как поддержка, твоя смена идет. – Вот именно, какие отгулы. – А знаешь, кто ведёт дело? – Робардс щурясь уставился на меня, как будто сообщил новость. – М? Хочешь отгул? Я знал и отгул не хотел. Пророк, совы, бесцеремонные тетки в коридорах Министерства, Вилли и Перкинс, который назвал Джинни шлюхой, когда думал, что я не слышу, помогли осознать, как вся эта история выглядит со стороны. Джиневра, со школьной скамьи привыкшая к вниманию ухажеров, уходит от экс-героя и, не дав ему опомниться от горя, бросается в объятия молодого и привлекательного ловца Холихедских Гарпий (см. стр. З6). Гарри Поттер сокрушен и подавлен. Не потому ли дело о Пожирателях Новой Волны в руках человека с сомнительным прошлым? Куда смотрит Министерство? Городу нужен новый герой? Можем ли мы винить мальчика-который-ла-ла-ла. Сразу после моего разговора с начальством к нам заглянул Малфой. Сказал, что все будет, как он скажет. Что мы собрались воевать с детьми, а не с “Нео Пожирателями”, “Пожирателями Новой Волны” или еще какой чушью. Что мы солдафоны, которые грязными сапогами все плоды его трудов втопчут в дерьмище, хотя эта история и так воняет. Дерьмище это, как я понял, общественное осуждение временных темных меток, недавно вошедших в моду у левой слизеринской молодежи. – Вы нужны для галочки, – он ткнул мне в лицо пергаментом, указывая на подпись своего начальства внизу, – вот для этой. Бюрократия с утра пораньше кого угодно приводила в бешенство. Бюрократия, грязная обувь и общественное мнение. Мне ли не знать. – Слушай, я в курсе. Все понимаю, читал твои бумажки. Он с сомнением посмотрел на меня и сощурился, совсем как Робардс. Тяжело вздохнул, будто этот разговор с самого начала не имел никакого смысла. Пришел, бисер мечет, а мог бы есть круассан и смотреть на дождь. Так я иногда представлял его досуг: Малфой смотрит сквозь немытое министерское стекло и думает, какие вокруг него все бездарные ублюдки. Он ужасно изменился со школы, или совсем не изменился. Я пересматривал свое мнение от случая к случаю. – Что ты понимаешь? – Они дети. Никаких боевых выше второго уровня без необходимости. – Удобная формулировка, а? Я пожал плечами. Удобная, наверное, но другой у меня не было. Он потрогал переносицу двумя пальцами, как будто разбил приступ мигрени. Окинул взглядом мой стол. Я похлопал рукой по копии его драгоценной папки. Вот же, готовился. Он пробормотал: "как же вы задрали все" или "когда же ты жрать нормально начнёшь". Не уверен, что точно расслышал. Про Пророк ничего не сказал. Мне даже обидно стало. Все равно ему, что ли? Я крикнул Малфою вслед: – Планерка в два. Не опаздывайте, ваше высочество. – Я ее назначил. К столу подошел Шпилли. Вообще, он Квентин, но Джордж Уизли, который был здесь всего однажды, успел пошутить. А идиотские шутки приживаются лучше всего. Поэтому Квентин и Вилли теперь Шпилли-Вилли и никак иначе. Грубые шутки солдафонов в грязных сапогах. – Ну не охренел ли? Малфой. Я снова пожал плечами, но потом согласно закивал. Охренел не то слово, вы только гляньте. Лучше говорить об охреневшем Малфое, чем об утреннем номере, но не все было так просто. – А твоя-то повела себя как та еще шл… – Отставить, – я сделал страшные глаза. Все не так, как ты думаешь, Шпилли, дай мне все объяснить. В первую очередь, почему это не твое собачье дело. Сил на это у меня не было. Я сбежал открыть окно. Наши кабинеты в дальнем конце второго уровня Министерства иногда зовут казармами. Тут и пасет, как в казармах, когда патруль возвращается с ночной вылазки. А Малфой опять морщил нос. Мне было одиннадцать, когда я впервые встретил Драко Малфоя. Его голос уже тогда приобрел нотки раздражающего превосходства над челядью, недостойной чистить ботинки его papa. Я сразу запомнил его, и все последующие годы он не давал мне забыть о себе. Так я начну свои мемуары лет в девяносто, сидя у камина в просторной мантии, похожей на старый халат. Что-нибудь из последней коллекции Дамблдора. Под мантией носить ничего не буду, как и полагается старому извращенцу. Опишу наши школьные годы, скандалы, интриги, как его ботинок оставил отпечаток у меня на лице, как я вспорол ему грудь, детство – весна жизни. Как, после того как отметил развод с бывшей женой, я лег в кровать и, глядя в кружащийся потолок, принял ответственное решение. Очень смелое, Годрик бы мной гордился. Я решил позволить себе наконец убиваться по Малфою и ни в чем себя не отказывать. Раньше старался по возможности этого избегать. Я очень хорош в этом, надо сказать – в избегании проблемы, пока она не исчезнет с глаз долой или не попытается меня убить. Казалось, в школе мне просто вечно надо было знать, где он и что делает. А еще ныл живот, когда я смотрел на него и когда он в ответ смотрел на меня. Я даже говорил ему об этом прямо. Говорил, мне тошно от тебя Малфой, гляжу на твою рожу и как будто блевальных батончиков объелся. Потом я был добропорядочным мужем и пил зелье с пустырником, если симптомы повторялись. Настало время пуститься во все тяжкие. Я аж мурашками покрывался, представляя, как теперь, наткнувшись на Малфоя в Атриуме, смогу просто пялиться в свое удовольствие, не пытаясь оправдаться детской травмой или безусловным рефлексом. Буду думать: вот он, посмотрите какой. Не мой, вот и бесит белобрысая скотина, зато как хорош. Планерка началась в два. Малфой пришел на пять минут раньше, взял себе стул с куцей спинкой и уселся спиной к окну, так, чтобы видеть всех и всех сразу неодобрять. Этот стул мы звали "стульчик для подозреваемых", Малфой наверняка был в курсе, но уселся на него. В штатском. Нонконформист хренов. – Джентльмены… – вздохнул Малфой. Хорошее, но не вызывающее доверия начало. Я слушал вполуха, потому что провел воскресенье, слоняясь по дому, и перечитал материалы дела несколько раз, их было всего-ничего. Перкинс задумчиво щурился, Берти ковырялся в ухе, Малфой недовольно косился на меня, пока говорил. Еще в сентябре несколько семикурсников не вернулись в Хогвартс. Почти все ещё совсем детьми за войну потеряли одного или обоих родителей. Почти все слизеринцы. По свидетельствам неравнодушных соседей, детки шарились по заброшенным домам, швыряли авадами в крыс и, наконец, пустили в небо шутиху, которая взорвалась и распустилась темной меткой. Магическая общественность заметила и здорово взволновалась. Аврорат забросали гневными требованиями принять меры, отправить малолетних преступников в Азкабан. Пресечь на корню, голову с плеч, истерили вопиллеры. У секретаря аврората начал дёргаться глаз. Малфой вцепился в это дело, как бультерьер, и сумел доказать начальству, что он тут самое объективное лицо. Технически, конечно, его отдел за малолеток отвечал. На прошлой неделе дети вывели идиотизм на новый уровень и оставили в Лютном на стене послание. Грядет! Вернем былое величие! Недостойные трепещите! Цирк на выезде, честное слово. Без дат и адресов, конечно. Но Малфой потряс осведомителей, гонял людей по притонам и все разнюхал. – “Нападение на должностное лицо” и на ужин успеем, – протянул Перкинс. Его широкое лицо раскраснелось больше, чем обычно. Малфой открыл рот и наоборот взбледнул. Он всегда почему-то белел от злости, удивительно, со своей кожей-то. – Откуда эти выродки берутся? – Недобили. – Трех факультетов хватило бы. Без обид. Но из змеюшника вечно мразь какая-то лезет. – Джентльмены, – это я уже у Малфоя понабрался. Он на меня всегда оказывал дурное влияние и очень быстро, – давайте сейчас рты позакрываем. Мистер Малфой возглавляет операцию. А мы работаем по протоколу или берем себе отгул за свой счет на пару дней. Робардс сегодня добрый, а я нет. Я тоже бледнел, когда злился, выпрямлялся и начинал цедить сквозь зубы. – И висящие отчеты до вечера сдаем, не стесняемся. Страшный старший аврор. Ух. На этаже была официальная столовая. Длинные столы и лавки, как в Хогвартсе, под низким потолком даже парили огарки свечей. Никто их не менял, потому что почти никто тут не ел. Аврорат единодушно предпочитал перекусывать на рабочем месте. Малфой, конечно, отправился в столовую. Я обнаглел и пошел за ним. Его обед сервировал себя сам: тарелка, приборы, соусник, бог ты мой. Я сел на ту же скамью чуть поодаль и развернул сэндвич. Мы раньше никогда не обедали за одним столом. Очень волнующе. Аппетита не было. Зато был Малфой – шея над воротничком рубашки, ухо, линия челюсти двигалась, когда он жевал, мантия как будто новая. Сдуру и от безысходности я выбрал тему, которая многим сегодня не давала покоя. – Ну а ты что скажешь? Джинни шлюха? Или какая-нибудь альтернативная версия есть? Удивительно, что терпела так долго? – своими манерами и умением вести светскую беседу я мог бы любого очаровать. Малфой, очевидно, другого от меня не ждал. Он помолчал, дожевывая свой эскалоп или шницель, хмыкнул, не поворачивая головы. – Можно подумать, вы только разбежались. Я даже опешил немного. – Ты откуда знаешь? Он не ответил. Это ужасно раздражало. – Жаль, не все такие догадливые. – Не нравится сочувствие? – А тебе нравится? – Я тебя умоляю. – Думаешь, что не вызываешь сочувствия? Ты читательницам рубрики “Неотразимые и разведенные” сердца разбил. Ночами не спят, как ты там без чистокровного потомства работаешь среди плебеев. – Ты, видимо, тоже? – Я вообще главная жертва коварной интриганки. У нее было много братьев, а я, видишь ли, вырос один... Он наконец доел, взмахнул палочкой, пакуя обед, и повернулся, как будто предлагал свои уши. Подпер голову рукой. Меня было уже не остановить. – Черт знает что. Поглядите, он в отрицании, такой стресс. Сам не знает, что чувствует, бедный мальчик. – Труп вашего брака еще остыть не успел... – А эта блудница уже упала в чужие объятия! – Посмотришь, еще оставит тебя на улице без гроша. – Ты уловил суть... – Бедняжка. Возьми отгул, поплачь, не держи в себе, – протянул Малфой и состроил сочувствующую гримасу, точь-в-точь как мантия цвета фуксии. Я заржал и закашлялся. Хотелось еще раз спросить, как он узнал и не важно ли ему иногда тоже, где я и что делаю. Но Малфой посмотрел на часы и ушел миловаться со своими бумажками. Вилли перед каждым выездом прикалывал к отвороту кителя с обратной стороны бабкину брошь, Шпилли долго торчал в уборной – не хочу знать, какие манипуляции он там проводил на счастье. Я трогал дырку в кармане форменных штанов и вспоминал, что пора бы ее зашить. Еще носил с собой обломок старой палочки – в другом кармане. На первом выезде ее разнесло взрывом, а меня почему-то нет. Что Малфой делал – неизвестно, но мне, конечно, было надо. Он не ушел к себе, скрипел пером в углу. Я наблюдал, но выбор оказался небольшой. Пил чай? Закатывал глаза? Хорошо выглядел? Смеркалось. Малфой протянул портключ, хмурый, как сегодняшний понедельник. Нас выбросило в темном коридоре старого поместья Эйвери. Оно долго стояло законсервированным защитными чарами, а сейчас на глазах рассыпалось. Воняло сыростью и ночлежкой. Место выбирали не из практических соображений, а ради правдоподобия и чернухи, которая творилась здесь еще во время первой войны. За стеной в зале слышались приглушенные голоса и потрескивание, словно у горящего костра выкрутили громкость на полную. Я накинул чары необнаружимости и выглянул из-за высокой двустворчатой двери. Они были на месте – стайка подростков. Сгрудились в центре вокруг вязи символов, начерченных прямо на полу. Линии светились и вскипали, плюясь огоньками. – Твою ма-ать, – из-за плеча прошептал Малфой и оттеснил меня в сторону. Я и без него догадался, что дело дрянь. Ублюдские ритуалы в неумелых руках – бесплатный билет в Мунго. В лучшем случае, конечно. Ни защиты на случай непредвиденной жопы, ни черта. Половина ингредиентов паленая – это Малфой еще на той неделе понял. Все пошло не так. – Детей убрать, ритуал заморозить, – прошептал Малфой. Я махнул рукой, и Шпилли-Вилли по стеночке потекли в глубь зала. Окружить мы их не успели. Как только шагнули внутрь, необнаружимость снесло фоновым ритуальным осадком. Детишки повскакивали. Один крикнул Бомбардо, остальные сдуру подхватили, полетели щепки. Их заклятья метались, как ненормальные, будто, вылетев из палочки, уже начинали рикошетить. Кто-то взвизгнул Круцио, направив палочку на Шпилли. Тот ответил Ступефаем. Я даже успокоился немного и чуть не пропустил летящее кресло. Посчитал оставшихся по головам, половина уже смирно лежала на полу. Мальчишка повыше вдруг вскочил, припадая на ушибленную ногу, и оказался прямо передо мной. Я моргнул, замер. На мгновение показалось, что это Малфой. Не теперешний, а тот, долговязый трясущийся с Астрономической башни. Тот, что мне иногда снился, и это не были мои любимые сны. На деле, сходство было обманчивым, просто светлые пряди слиплись и падали на нос. Этот был жутко тощий, аж скулы выпирали. Замызганная темная мантия, будто ночевал с троллями под мостом. Палочка подрагивала, но была направлена мне в грудь, взгляд злющий. Я сначала сам себе не поверил, но так все и было – вместо того чтобы сразу положить заклятьем, я сказал: – Не нужно. Кто знает, что я себе вообразил. Что он послушает меня, и его жизнь изменится прямо в этот самый судьбоносный момент. Он только разозлился еще больше. Ступефай прилетел из-за моей спины. Малфой обогнул меня рысью, округлил глаза: ты не идиот ли, случайно? Мерлин мой, ну серьезно. Потом на нас стал падать потолок. Круг с писаниной взорвался светом и потянул за собой вверх плитки паркета, но рухнул все-таки потолок. Я ломанулся куда-то вперед и вбок, швырнул щит, чтоб он развернулся над оглушенными, над всеми, до кого дотянулся. По плечу стукнула балка, падая, послал еще один щит в сторону Перкинса – на него заваливалась люстра вместе с перекрытием. Вторым коленом не успел коснуться пола. Меня отбросило назад, протащило по разбитому паркету и уронило к ногам Малфоя. Кажется, Малфой и уронил. В рот набилось пыли. Передо мной натертые домовиками до блеска туфли, в грязеотталкивающих чарах. Удивительно, раньше казалось, к нему вечно грязь липнет, дрянь какая-то. То Волдеморт, то папашины чистокровные заморочки. К слову о чистокровных заморочках. У всего аристократья своя особая манера колдовать, их, должно быть, дома этому учат. Как сидеть на лошади, куда девать салфетку за обедом, как наложить непростительное, элегантно вывернув запястье. В школах все упростили до практичных вверх-вниз, вращайте, как вилкой в тарелке полной спагетти. Но магия благородных семейств – чистой воды пижонство. У меня каждый долбаный раз дыхание перехватывало. Я перевалился на спину, чтоб увидеть, как Малфой широким жестом накладывает над нами второй слот щита. Если бы он опустил глаза, мог бы застать на моем лице пришибленное выражение восторга. Возможно, балкой меня еще и по затылку приложило. Что в итоге? Из положительных моментов – никто больше не вспоминает о моем разводе. Из отрицательных – у нас на руках один несовершеннолетний труп. Спрятался за софой, когда началась заварушка. Придавило потолочной плитой. Никто отчего-то не был рад смерти Пожирателя. Никто ничего даже не обсуждал поначалу. Сели писать отчеты. Лица серые, усталые. Малфой занял мой стол, я придвинул стульчик для допросов к окну. Пару раз проткнул пером пергамент, дальше просто пялился в свои бумажки, пока не заболела голова. С некоторых пор стараюсь не принимать любую смерть на свой счет, недосчитал, недобдел – так и свихнуться недолго. После полуночи все, кто были до сих пор женаты, аппарировали домой. Шпилли-Вилли, Малфой и я остались в кабинете. Торчали там, как неприкаянные – спасибо Джинни, лучше слова не найти, – пока Шпилли не поставил на стол бутылку огневиски. Пыльную с толстым донышком. Все сразу вздохнули свободней – появился повод остаться. Я тоже валился с ног от усталости, но домой не хотелось, ясно было, что не засну. Разве что так же надерусь наедине с собой. – И правда, совсем дети, – Вилли опрокинул стакан, и мы повторили за ним. Тишина походила на тяжеленную потолочную плиту. Я решил, что так дело не пойдет. – Эй, Малфой, так что за ритуал был? – я еще не читал его отчет и хотел бы отложить это на завтра, а лучше до следующего хмурого понедельника. Никогда не любил книжки с грустным концом. – Некромантия. Мертвых поднимали. Мертвого, то есть, – он откинул волосы с лица и оставил руку на лбу. – Кого это? – Волдеморта. Кого же еще, – он жутковато ухмыльнулся. Я начал смеяться и не мог перестать. Все заржали – стало легче, хоть и походило на истерику. После второго стакана выяснилось, что, по словам сестры Шпилли из Шармбатона, на седьмом курсе стали популярны любовные чары с эффектом "небывалого душевного подъёма" по старому бретонскому рецепту. В Париже их хотят запустить в массовое производство. У Вилли после атипичной болотной простуды пошли осложнения. Два месяца стихийно трансфигуровал все, что плохо лежало, в бумажные платки. Малфой думал, у матери в подвале объявился новый призрак, оказалось, Нюхлер вырыл нору, натащил фамильных побрякушек и бренчит ими по ночам. Нарцисса решила его оставить. Прабабка Блэк верила, что Нюхлеры снимают порчу с проклятого барахла. Ему даже подкинули пару диадем и подсвечник. Мне из Придиры на той неделе прислали сову, вежливо просили подтвердить, что работа в аврорате – это осознанный выбор, а не фамильное вуду-Империо Шеклболтов. Так бы я им под Империо и сказал. После этого Вилли развернул Пророк. Не на первой полосе, а статью про беспредел и пьяные бесчинства на деньги честных налогоплательщиков в аврорате. У Шпилли огневиски пошел носом. Я все косился на Малфоя. Его колено под столом было рядом с моим. Больше не было возможности, как раньше, одной силой воли презирать Малфоя и его колено. Поэтому я представил, как случайно касаюсь его. Поплыл, внутри аж зашлось. Мы уже неплохо накидались, когда Шпилли вспомнил, как в високосном году подружка бросила его прямо в день Аврора и до сих пор не вернула дорожный сундук. Я знал, что момент настанет, но все равно оказался совсем не готов, когда он повернулся и ткнул в меня пальцем. – Слышал, Джинни и в школе была не слишком разборчивой. Шлюха всегда останется шлюхой, Гарри. Дальше вышло нехорошо. Так бывает если не высыпаться неделями, выпить в одно рыло полбутылки огневиски на голодный желудок, услышать, что Джиневра Уизли всегда была шлюхой, вспомнить, что Малфой – мразь из змеюшника. Последнее отчего-то разозлило даже больше. Весь день развалился на череду несправедливых больных картинок и собрался в одну точку. Я, не рассчитав, резко поднялся, стул отъехал и грохнулся на пол. Все, кроме Малфоя, тоже повскакивали, у Вилли побелело лицо, как будто я не хуже Пожирателя – не Новой Волны, а самого типичного – начну сейчас кидаться Авадами направо и налево. Малфой сделал вид, что этот цирк его не волнует, а сам не выпускал нас из виду и, готов поклясться, сжал палочку под столом. Я представил, как ломаю Шпилли нос, обязательно кулаком “без применения магии”, пишу отчет о происшествии, объяснительную записку и просьбу о взыскании – тоже для меня. В какой-то момент это начнет походить на извращенную жалость к себе, где я упиваюсь наказанием и ощущением собственного благородства и правильности. Фу. Я выдохнул и сказал со всем выработанным за годы командной работы миролюбием. – А давайте по домам. Поздно уже. Шпилли-Вилли оперативно попрощались и убрались. Малфой как будто тоже собирался – копался на моем столе. Я вышел в коридор, чувствуя, как шарашит адреналин. Прислонился к стене. Душная злость так и продирала до кончиков подрагивающих пальцев. Тут Малфой тоже вышел, остановился передо мной и уставился с абсолютно нечитаемым выражением лица. Как на экспонат в музее современного искусства. Не понимаю, что за херня, а таблички нет. Предположительно раздумывал, не двинулся ли я кукухой. – Чего тебе надо? Тебе как будто надо чего-то, Поттер. Я молчал – у него набрался. Мне было о чем поразмыслить: как красиво очерчена его верхняя губа. Раздражение в момент схлынуло и уступило место знакомому – живот заныл. Не знаю, что за выражение застыло на моем лице. Он поймал мой взгляд, протянул руку и положил мне на ширинку. Прямо в глаза таращился и что-то высматривал – наверное, надеялся разглядеть малейшие изменения в моей мимике, проводил эксперимент, но он это зря. У меня на лбу все было написано. Я застонал вдруг резко и как-то жалобно. Не хотел бы услышать себя со стороны. Он широко распахнул глаза и отдернул руку. У меня все равно встал. Рот отказывался производить еще какие-то звуки, я уронил голову и не мигая сверлил взглядом его грудь. Верхнюю застегнутую пуговицу, мантию он давно где-то оставил. Я вообразил, что он уходит, так же внезапно, как потрогал мой член. Уже начал планировать, как вернусь домой и буду дрочить до кровавых мозолей, пока алкоголь мешает оценить масштаб этой подлости. Но тут он положил руку обратно и не убирал, пока второй расстёгивал ширинку. Молча, что за человек. Я ударился затылком о стену, вдыхать получалось, а выдохнуть уже нет. Малфой опустился на колени. Я подумал, так не бывает. С другой стороны, его ладонь обхватила мой член, и коленки чуть не подогнулись. Жаль, гораздо раньше не пришло в голову пялиться на него и обедать за одним столом. А если б еще в школе. – Я сейчас кончу, – я прошептал это одновременно с тем, как он взял в рот. Он фыркнул или выдохнул. Меня разбила дрожь. Стало совершенно плевать, позориться так с размахом – я зарылся руками в его волосы, опустил взгляд, тянул, стонал. Он прижал мою задницу к стене, чтоб не дергался. Боже мой, спасибо, что в коридоре не было ни души. Я дотронулся до его челюсти под ухом, казалось, я знаю, как хорошо там пахнет, но нужно было обязательно проверить, как-нибудь в другой раз, не сейчас. Он дал мне толкнуться в свой рот раз-второй, и я правда кончил. Меня слышал весь аврорат, не меньше. Колени ватные, в груди воздушный шар. Я продолжал трогать его волосы – вдоль виска и за ухо, – пока он не поднялся. Красные губы и одуревший взгляд – никогда его таким не видел. Он прижал меня к себе, обхватив за плечи, и сунул в ладонь портключ. Хитрая морда. Мы стояли на его кухне, не отпуская друг друга. Может, только я не отпускал, но его руки были подозрительно сцеплены у меня за спиной, а портключ валялся на полу. После бурного оргазма тянуло говорить отвратительно сентиментальные вещи, я одновременно боялся показаться психом и судорожно искал нужные слова. – Трахни меня, – я до сих пор часто-часто дышал. – Да блять, – процедил Малфой мне прямо в ухо, как будто аппарировал нас на свою кухню, чтобы выпить чаю. Я хотел трахаться прямо на этой кухне, на этом столе, сейчас. Я не мог заткнуться, а мы так и стояли, обнявшись, и мой подбородок впивался в его плечо. Может быть, Малфою нравилось, как его член упирается мне в живот. Он сказал, что на столе мы будем трахаться в другой раз, и аппарировал нас в спальню. Романтик какой, не могу. Я правда не мог, меня распирало изнутри. Малфой попытался меня раздеть, но я уронил его на себя и очень мешал. Мешал раздеваться, снимать с себя штаны, доставать палочку. Он не был против. А я все повторял: давай, давай, Драко, давай. Появилась интересная теория – у меня вставал, если я звал его по имени. Можно было бы проверить ее, если бы он не лежал между моих ног, так эксперимент нельзя было считать чистым. Я заткнулся, только когда он мне вставил. Этот факт сам по себе оглушил. Я думал, будет больнее, но было скользко и горячо до цветных пятен под веками. Лицо горело, задница тоже, я просто хотел, чтоб он двигался и я чувствовал его член в себе все время, всегда, ещё хотел кончить. Тогда уже его разобрало на поговорить: – Ты не переживай, Поттер. Выебу тебя на том столе. Прямо с утра, сразу как доешь свой идиотский сэндвич. Потом он укусил меня за плечо и застонал, и трахал, обняв так, что вдохнуть было тяжело. Я решил, дыхание переоценено, и сжал его коленями. Пророк мог бы жахнуть на первую полосу что-нибудь феерическое. Едва бросив любимицу публики, чемпионку по квиддичу позапрошлого года Джиневру Уизли, Гарри Поттер, замеченный за бесчинствами в аврорате, прыгнул в постель другого завидного холостяка с сомнительным прошлым. Этот номер я мог бы над столом повесить. Запретная страсть или темный сговор? Нужное пусть Малфой подчеркнет. – Малфой, ты что делаешь перед выездами? – я знал, что он не спит, но не знал, что он повернется и уложит голову ко мне на плечо. – Вилли берет с собой зачарованную булавку, у меня… щепка есть, не важно. – Оно и видно... – Видно ему. Так что? – Ну смотри, – он поднял руку и стал загибать пальцы, – перечитываю материалы дела, составляю план операции, проверяю охранные чары. Я улыбался. Постель была широкая, с пологом, как я себе и представлял.